Александр Петриков специально для «Кашина»

⤢

Навальный умирает в тюрьме. Путин на наших глазах убивает Навального в тюрьме. Навального надо спасать.

Как спасать? В принципе, очень просто. Собраться у ворот Кремля, постучать в них — бум-бум:

— Эй ты, подонок, выпускай Навального!

Путин не любит Кремль, Путин редко бывает в Кремле, но в эту среду, после послания, он туда, наверное, зайдет. Услышит стук в ворота, высунется.

— Чего хотите?

— Навального выпускай.

Путин смотрит на людей. Предположим, их пришло много. Пусть сто тысяч. Отвернуться от них не получается. Надо вступать в диалог. Он когда-то, вспоминая детство, это предельно четко сформулировал: «Нам нужно понять, что мы получим взамен. Это легко очень понять, если вспомнить наше детство. Во двор вышел, конфетку держишь — тебе говорят: дай конфетку. В потный кулачок зажал: а ты мне что? Мы хотим знать: а они нам что». И вот он спрашивает пришедших, что он получит взамен.

— О, — отвечают пришедшие. — У нас есть отличный план. Ты выпустишь Навального, он будет бороться за власть, свергнет тебя, повесит и, как Каддафи (ты это должен помнить), выставит твой труп в холодильнике супермаркета.

Путин думает — заманчиво. Вызывает Росгвардию и ФСО, те зачищают Манежную, на площади месиво, потом много дней аресты, потом долгий суд и такая совсем белорусская атмосфера, Путин сам морщится, но с другой стороны — Каддафи, супермаркет, ну какие тут могут быть варианты. Еще звонит во ФСИН и просит сделать что-нибудь, чтобы Навальный не выходил никогда.

Это же вполне реалистический сценарий, и мы ничего не упустили? Кажется, ничего. Более того — тут ведь и нет особого издевательства ни над одной из сторон. Вести диалог с диктатором с позиции силы — нормальный, приемлемый вариант. Когда всю нацию, всю страну трясет от гнева, возмущения и ненависти, разговаривать с диктатором можно как угодно. Он будет бояться. Он сдастся.

А если от гнева, возмущения и ненависти трясет не всю нацию, а, скажем, неполных полмиллиона человек, которых долго и мучительно регистрировали на специальном сайте, но так и не дотянули до заданной цифры? Диалога с позиции силы не выйдет, нужен диалог с позиции бессилия. И его тоже нетрудно сконструировать заранее.

— Путин!

— Что?

— Глубокоуважаемый Владимир Владимирович!

— Я.

— Вы известны своим гуманизмом и всепрощением. Вы христианин. Вы выдающийся государственный деятель. Так вышло, что гражданин Навальный 1976 г.р., впав в известный грех, совершил много политических и человеческих ошибок, поддался всяческим соблазнам, поплыл по течению, направляемый вашими и Отечества врагами, и логично оказался в политическом и человеческом тупике и в тюрьме, которая губит его здоровье. Он осознал все ошибки, он раскаялся, — смотрите, вот его собственноручное письмо! — и он взывает к вашей милости, нижайше просит вас освободить его, а со своей стороны обещает покинуть пределы вашего государства, прекратить любую публичную деятельность и посвятить остаток жизни исключительно заботам о восстановлении здоровья.

Путину не впервые читать такие письма. Известно, что даже Березовский, фигура куда более сложная, чем Алексей Навальный, написал однажды такое письмо. Путин не каменный. У Путина есть сердце. Оно дрогнет. Он подпишет помилование, пропустит самолет до Берлина и даже не очень огорчится, когда Навальный, вопреки обещанию, даст антипутинское интервью «Шпигелю».

Но при этом — это ведь неприемлемый для всех сценарий, да? То есть получается, что нет опции освободить Навального любой ценой. Человек умирает в тюрьме, счет идет на минуты, но при этом есть консенсус, что цена — все-таки не любая. Путин должен перестать убивать Навального, но взамен его ждет продолжение той войны на уничтожение, которая, как мы понимаем, уже ведется. Путин, пусти к Навальному врача, а мы пока погуляем по твоей валдайской резиденции. И Путин такой — что я, дурак, что ли?

В этом же главное противоречие и есть. В какой ячейке мигает сигнал тревоги, кто, извините, умирает — главный враг Путина, ведущий с ним смертельную борьбу, или жертва, заложник? Для разговора с позиции силы нужна сила, и да, она есть — сила духа, сила сопротивления, сила надежды и все такое прочее, что, конечно, имеет огромное значение (не в учебниках напишут, так внукам расскажут — был, мол, такой, как там его звали), но чем Путин давно и успешно умеет пренебрегать, потому что у оппонентов дух и надежда, а у него злато и булат. Или это действительно торг, а при торге то самое незабываемое из ленинградской подворотни — «а ты мне что?» — имеет ключевое значение. А, ничего? Ну извини.

Представим, кстати. 2021 год, и журналист «Медузы», расследующий злоупотребления силовиков в кладбищенском бизнесе, встречает на улице полицейских, которые подсовывают ему в рюкзак наркотики. Пресс-служба полиции и лояльные ей СМИ подсвечивают задержание фотографиями нарколаборатории в квартире журналиста. Друзья и знакомые понимают, что это ложь, и фотографии подложные, теребят Пескова, а тот отвечает, что ничего не знает, суд разберется. У кого есть связи, тот звонит своим связям — Громову, Собянину, кому угодно, и связи отвечают, что мол, старик, все понимаю, но ты видишь — Байден убийцей назвал, чехи Петрова-Боширова обвиняют, украинцы к войне готовятся, Ильвес предлагает границы закрыть, вакцину никто не покупает — какой уж тут журналист, пусть сидит. Так? Или все-таки нет? Проще ответить, что именно так — если бы дело Голунова случилось сейчас, того двухлетней давности везения быть бы уже не могло. И пусть это будет неопределенность — могло или нет. Разница между той историей и этой — она в любом случае не только в том, что за эти два года наш Гонконг превратился в Сянган (да и неправда это, вспомните Россию-2019, принципиально ничего не отличается, такая же автократия, как и сейчас). Голунова спасали любой ценой, спасли, и все дальнейшее и в его судьбе, и в судьбе «Медузы» указывает на то, что и он, и она, стали за то время гораздо менее бескомпромиссными — тот же Навальный их совсем недавно заклеймил ОНП-журналистикой (от «отбили нашего парня»). И снова тот же вопрос — получается, что для тех, кто сегодня требует спасти Навального, есть вещи хуже его смерти — капитуляция, просьба о помиловании, готовность уехать, покаяние за оппонирование Путину? На этот счет нет ясности, и спросить некого.

Преимущество Путина сейчас — вот в этом неполном полумиллионе зарегистрировавшихся на сайте, из которых на улицу согласится выйти каждый пятый. Можно записать остальные сто сорок миллионов в соучастники убийства, но это самый легкий ответ. На самом деле неверие политикам, презумпция нечестности политиков — главное фактическое достижение отечественной политической культуры постсоветских тридцати лет. Трагический тюремный опыт Навального можно считать в этом смысле проверкой общества на эмпатию по отношению к популярному политику, и общество, кажется, дало понять, что никаких существенных перемен в его отношении к политикам не произошло, этого многолетнего неверия Навальный не преодолел. Отделить «спасите умирающего» от «спасите и помогите ему свергнуть Путина» тоже не получилось — политический вопрос так и не конвертировался в вопрос гуманизма. Понятно, что если бы в тюрьме голодал и болел Жириновский, Зюганов или даже сам Путин, принципиальной разницы в восприятии бы не было — о них ведь не скажешь «на его месте мог бы быть я», и, значит, на эмпатию способны только лучшие (иронии здесь нет), самые тонкие, самые эмоционально развитые люди. Их, как показывает грубый подсчет, немногим менее полумиллиона. Следующему, кто придет за Навальным, нужно будет учесть эту социологию.