Беженцы из Украины
Christoph Soeder/dpa
На главной странице сайта комитета «Гражданское содействие» цитата Светланы Ганнушкиной: «Каждый может потерять родину и оказаться в чужой стране. Беженцами были Альберт Эйнштейн, Марлен Дитрих, Иосиф Бродский, Людмила Алексеева. Нас всех объединяет потребность в понимании и защите — несмотря на разницу в цвете кожи, языке, в традициях. Каждый из нас достоин помощи». Поговорили со Светланой Алексеевной о том, как российское общество относится к украинским беженцам, российское государство — к обществу, а также о том, достойны ли жалости граждане страны-агрессора.
— Недавно у нас в журнале развернулась дискуссия под рассказом украинской беженки Надежды Александровой. Она в силу личных обстоятельств и проблем с документами вот уже год с лишним находится на территории России, ведет дневник с начала войны, а мы публикуем его фрагменты. И меня поразило изменение тона комментариев: если в начале войны подавляющее большинство комментаторов ей сочувствовало, то сейчас появилось злорадство: «Вот он, ваш русский мир!» А то и вовсе презрение: мол, на что вы вообще рассчитывали, когда ехали в Россию? А как вам видится отношение россиян к украинским беженцам? Оно меняется по ходу войны?
— Мы занимаемся беженцами тридцать три года — это уже классический возраст взрослого человека. Обычно есть определенный круг людей, которые сочувствуют им, понимают их — это близкие нам люди, хотя бывают посторонние. Но вообще, всегда и везде, и я это проверяла в других странах, чужаков не очень любят. Я спрашивала в Германии, например, как там финансируются НПО (неправительственные организации, в данном случае, помогающие беженцам. — Republic). Оказывается, на 80%, чуть ли не на 90% их финансирует государство. Краудфандинг очень незначительный. Именно потому, что это чужие. Хорошо жертвовать на больных детей, на инвалидов, на своих стариков. И мы от наших чиновников часто получали такие замечания: «Почему, собственно, вы занимаетесь этими людьми? У нас что, своих стариков, своих больных не хватает? Что вам до них за дело?»
До того, как начались украинские события, мы собирали очень небольшие суммы. 500 тысяч, может быть, за год — совсем мало. Когда пошел первый поток украинских беженцев [с 2014 года], пожертвования увеличились втрое. А начиная с 24 февраля [2022 года] поступления увеличились раз в двадцать — большущий скачок. И мы сразу собрали не 500 тысяч и не полтора миллиона, как после донбасских событий, а 30 миллионов рублей.
Я никогда не считала, что у нас прямо так совсем уж нет гражданского общества, как мне однажды заявил один политик. Когда мы на одной конференции шли в разные комнаты, он шел на обсуждение российской политики, а я на гражданское общество, он сказал: «Я вам очень сочувствую, потому что вы собираетесь обсуждать то, чего нет». Ну, я ему решила аналогичным комплиментом ответить. Чем, на самом деле, политика отличается от гражданского общества? Нас много, мы разные, но мы умеем сотрудничать и понимать друг друга.
После 24 февраля появились огромные волонтерские группы помощи для украинских беженцев. Они очень быстро институционализировались, причем официально никак не регистрируясь: организовали технологическую поддержку, когда человек может позвонить, с ним разговаривает бот, задает ему нужные вопросы, обещает, что человеку перезвонят, и ему перезванивают. С некоторыми такими группами мы работаем, но они работают и без нас. И они оказались так хорошо организованы! Причем лидеры этих групп никогда не занимались активистской деятельностью.
Мы работаем вместе с группой, которая помогает украинцам уехать из России через Москву и Петербург и непосредственно оказывает помощь людям на месте. У нас была девочка, которая хотела уехать из России. Ей не было восемнадцати лет, она не могла свою судьбу решить — ее брат посадил в автобус [до России]. Но она решила вернуться. Она прожила пять месяцев в России до восемнадцатилетия, мы помогли ей с паспортом и она в течение двух дней уехала. Но там было кому ее поддержать.
Так же у нас было с пожилой женщиной. У нее погибли сын и невестка, и она осталась с полуторогодовалым внуком и еще одним своим сыном, инвалидом. Эта семья в течение нескольких дней оказалась у знакомых в Германии, потому что волонтерские группы связаны с волонтерами в Польше, Германии и т.д. Это очень вдохновляет, надо сказать.
Люди нам предлагают самую разнообразную помощь. Очень много поступлений. Хотя вот сейчас нам отказал банк и отказала площадка, на которой мы собирали деньги — ну, это потому что на них давит государство. Конечно, очень удобно, когда вы назначаете рекуррентное пожертвование и у вас каждый месяц снимают какую-то сумму, например тысячу рублей, в пользу организации. Но сейчас, когда та площадка отказалась с нами работать, люди просто приносят наличные или делают разовые переводы, например, на 30 тысяч. То есть те, кто давал понемногу, теперь дают сразу много.
Так что, на самом деле, общество эффективно помогает украинским беженцам. Считанные единицы случаев, когда вдруг какой-нибудь психопат, увидев украинские номера, побил машину. К нам тоже в дом, где мы раньше снимали помещение, пришел молодой человек и сказал: «Кому вы тут помогаете? К вам ходят украинцы. Наверное, это какие-нибудь террористы, фашисты!» Мы его позвали, показали заявления, которые нам пишут люди — матери с детьми, люди вполне мирные. Когда он увидел, что они из Донецка и Луганска (не только оттуда, конечно), то сказал, что придет с пожертвованиями. Таких случаев, когда приходили недовольные, а потом обещали внести пожертвования, было несколько. Никто из них, кстати, не внес. Но успокоились.
— Скоро уже полтора года как идет война. Думаю, что поток беженцев из Украины в Россию должен уменьшиться. Или люди едут по-прежнему?
