«Наступил беспредел, который советская власть себе не позволяла». Бывший сотрудник израильских спецслужб — о холодной войне Путина

Вечером 1 августа между Россией, Беларусью и странами Запада состоялся масштабный обмен заключенными, в результате которого на свободе в числе прочих оказались несколько российских оппозиционеров и антивоенных активистов. При этом сотни российских политзаключенных остались сидеть в тюрьмах, а Владимиру Путину удалось вытащить из заключения в Германии своего агента-киллера Вадима Красикова, которого, как утверждается, планировалось поменять на российского политика Алексея Навального до его гибели в колонии. Бывший офицер израильских спецслужб и полиции Сергей Мигдаль, который неоднократно участвовал в операциях по обмену заключенными и переговорах по освобождению заложников, рассказал Republic, как Путин смог добиться освобождения своих ключевых агентов, для чего они ему нужны и стоит ли рассчитывать на подобные обмены остальным российским политзекам.

— Вчера состоялся беспрецедентный, наверное, обмен заключенными между Россией и Западом, Москва освободила из заключения 16 иностранных граждан и российских оппозиционеров в обмен на 8 агентов своих спецслужб. Что вы видите особенного в этом событии и чем отличается этот обмен от тех, что проводили как в советские времена, так и в уже путинской России?

— Обмен этот безусловно особенный и необычный. В нем есть элементы классических обменов времен холодной войны, я имею в виду послесталинских, шестидесятых, семидесятых и восьмидесятых годов, потому что товарищ Сталин никого особенно не менял. И, с другой стороны, есть элементы современной, уже путинской эры, которые не похожи на то, что было при советской власти.

Дело в том, что процедура обменов в плане подготовки была очень хорошо отработана в годы холодной войны. Это было настоящее искусство, были настоящие специалисты в Америке, Советском Союзе, Великобритании, Германии, Франции, Израиле, который тоже неоднократно участвовал в таких обменах. Это были иногда сложные, круговые обмены, в которых участвовали несколько стран со сложными цепочками зависимостей. Потому что многое зачастую зависело от отношений между союзниками в комплексах этих переговоров. Но это искусство после окончания холодной войны во многом было утеряно, в девяностых это уже почти никому не было нужно. Когда возникали проблемы, как я помню, их решали полюбовно. Был Борис Николаевич Ельцин, его друг Билл Клинтон, были и Мейджор, и потом Тони Блэр, Джордж Буш, который, кстати, был в хороших отношениях с Путиным, они вместе у Пригожина пили пиво, все было хорошо, фотографические свидетельства присутствуют.

Потом, как мы знаем, отношения стали портиться, и когда снова стали создаваться такие ситуации, выяснилось, что профессионалы, которые этим занимались, в основном уже давно на пенсии. Всю эту систему пришлось строить заново, методом проб и ошибок. То есть в 70-е-80-е четко знали, кто и как этим занимается. Такое право, например, было у особого посредника, звали его Фогель, немецкий адвокат «гэдээровский», кстати, который в те самые годы разъезжал по Берлину на новеньком синем «Порше», и никого это не смущало — местные гаишники брали под козырек, когда его видели. И он мог говорить со всеми спецслужбами — в Москве, Иерусалиме, Вашингтоне, Лондоне, — создавал самые сложные комбинации, решал сложные проблемы.

Сейчас это пришлось создавать заново, и мы видели, как это происходило. Кстати, когда был знаменитый обмен, в рамках которого освободили Анну Чапман и ее 11 или 10 друзей. Она там не была главная, главным был такой нелегал из СВР [Михаил Васенков], который был заброшен в США через Южную Америку под видом журналиста. Госпожа Чапман была вообще в группе обеспечения. И тогда все это решилось вообще на ходу. Путину после провала этой сети нужно было освободить их любой ценой, и он во многом тогда пошел наперекор таким людям, как Бортников и Патрушев, руководству спецслужб, потому что для них то, что он делает, было уникально, так не было принято. При классической советской власти не могло быть такого, что отпустили бы, например, бывшего советского спецслужбиста-предателя. В Советском Союзе обычно такая дилемма не возникала, потому что пойманного на предательстве или шпионаже советского офицера КГБ, ГРУ или даже работника МИДа очень быстро расстреливали после следствия и суда. Поэтому менять уже было совершенно некого. Так было с Пеньковским и со многими другими.

Кого обычно меняли, чтобы получить советских разведчиков, будь там Рудольф Абель или Конон Молодый — это самые знаменитые примеры, но [подобных] было очень много. За них отдавали реальных разведчиков, американских, британских, французских. Зачастую это были профессионалы, работающие под прикрытием бизнесменов или журналистов, потому что, как известно, дипломатов нельзя сажать или арестовывать. Их можно максимум выдворить. Или это были завербованные бизнесмены или журналисты. Вот их меняли. Вместе с диссидентским движением с конца 60-х годов появилась еще одна тема. На Западе поднялась большая общественная кампания за права человека в Советском Союзе, в которой участвовали правительства, и если под рукой не было американского шпиона, то отдавали диссидентов, которых посадили совершенно не как обменный фонд, а за их антисоветскую деятельность. Мы помним все эти имена — Гинзбург, Орлов, Щаранский, Буковски, Кузнецов и Дымшиц.

При Путине при всем этом подходе появился новый элемент.