Доклад «Кто? Есть ли в России группы, которые могли бы быть драйверами спасения?» политолог, научный сотрудник Центра российских исследований Бориса Немцова Карлова университета в Праге Александр Морозов прочитал на декабрьской конференции «Российские реалии-2022», организованной тг-каналом «О стране и мире» и «Мемориалом». Текст публикуется с разрешения организаторов с незначительными сокращениями.
В название доклада я вынес вопрос, есть ли в России какие-то драйверы спасения? Хочу подчеркнуть слово «спасение», потому что ни в коем случае речь уже не идет о переменах, сценариях демократического транзита — все эти сценарии отодвинуты в сторону сейчас, потому что война, разумеется, радикально меняет все векторы политики и общественного развития и меняет саму постановку задач.
Прежде чем я перейду к ответу на сам вопрос, я хотел бы обозначить три важных пункта. Во-первых, (сейчас) это радикально другой режим — прямо обратный тому режиму, который существовал как минимум в 2000–2008 годах, а возможно, и дольше, с некоторыми поправками, и неважно, будем ли мы считать это третьей или пятой итерацией путинизма. Фундаментальная разница в том, что тот режим целиком был ориентирован на глобализацию — экономики, образования, развития разных современных индустрий, которое предполагало политическую поддержку укоренения России на глобальных рынках. Сейчас мы наблюдаем процесс прямо обратный: режим опирается на выход из глобальных процессов — из глобального образования, глобального научного и технологического обмена, с бирж и т.д.
Во-вторых — здесь я согласен с политологом Владимиром Пастуховым — война делает этот режим по своим характеристикам аналогом национал-большевизма. То есть, конечно, он остается персоналистской диктатурой, но по своей экстремальности он близок к национал-большевизму. И
все задаются теперь вопросом — а не является ли его целью самоубийство?
Это фундаментальный вопрос, потому что градус конфликта с Западом и миром, в который вступает этот режим с его декларируемой идеологией, настолько высок, что не предполагает никакого примирения, никакой формы взаимодействия с этим «Западом», как его представляет себе режим в рамках этого мифа. И все развитие событий показывает, что оно движется только в сторону повышения градуса конфликта.
И в-третьих, эта характеристика режима находится в глубоком противоречии с состоянием общества, точнее, населения. Почему? Мы видим и по социологии, и по тому, как население себя манифестирует в разных социальных практиках, что
этот высокий градус конфликта вызывает состояние, которое описывается как сочетание тревожности, страха и практик самоизоляции, попыток отодвинуться от «всего этого».
Российское население предчувствует и постоянно обсуждает возможные тревожные последствия войны для жизни в стране и низовых социальных практик. Многие опасаются, что когда воюющие вернутся домой, возрастет уровень бытового насилия, будут грабить на улицах, девочкам нельзя будет выходить вечером и тд. Это один из модусов восприятия происходящего. Другой — что называется, «адаптация с выгодой»: какая-то часть населения втянута в обслуживание этой войны и, условно говоря, там, где поставщики иномарок теряют деньги, потому что их бизнес накрылся, там ремонтники наваривают на замене запчастей на подержанных иномарках — зарабатывают на последствиях войны, не говоря уже непосредственно об индустрии войны, в которой кормится очень много людей. И третий модус — это собственно активная провоенная позиция. Она, конечно, имеется, но не она является главным в восприятии того, что делает политический режим.
Теперь, собственно, вопрос. Выступая недавно в Вильнюсе, я сказал, что будущее России, на мой взгляд, в руках у юристов, священников и учителей. Почему? У войны есть два выхода: первый — поражение, второй — рутинизация и затем нормализация. И надо сказать, что при любом сценарии, как бы война ни закончилась, самой высокой ценой будут облагаться те, кто «на земле», кто не мог изменить своего поведения в значительной степени. Ясно, что священнику некуда деться, здесь его приход; ясно, что учитель может в совсем уж экстремальной ситуации, как в девяностые, перейти в челноки, но скорее всего в массе своей он останется сейчас учителем, и так далее — хотя, конечно, этими группами все не исчерпывается. К сильно пострадавшим группам относятся все те, кто в первой фазе режима участвовал в работе глобального сектора, все те, кто заинтересован в том, чтобы ситуация просто нормализовалась, я уж ни о какой демократизации не говорю. Скажем, российская киноиндустрия не может полноценно в долгосрочной перспективе работать без этой нормализации, или современный айти-сектор, или высшее образование, или финансовая сфера… При этом все эти заинтересованные в нормализации люди не имеют возможности повлиять на верхушку политического режима, которая движется если не к самоубийству, то к такому варианту развития конфликта, который не предполагает никаких выходов из него.
И даже если Кремль пойдет на еще более радикальные шаги в войне — а я согласен с Кириллом Роговым, что мы их не знаем, потому что еще даже до середины войны не дошли — то
значительная часть населения будет самостоятельно пытаться нащупывать какую-то форму нормализации.
И мировоззренческий спрос на язык нормализации будет, конечно, очень высок.
Я сейчас вижу, что война вызывает быстрое формирование политических языков, связанных с социальным воображаемым — например, с распадом России как желательным сценарием, вокруг него клубятся различного рода описания; или с переходом к парламентской республике, призыв поддержать которую содержится в колонке, которую опубликовал Алексей Навальный; или вот Михаил Ходорковский написал визионерскую книгу о демократическом транзите. Такого рода социальные фантазмы — это довольно ценные вещи, как и любая работа социального воображаемого, особенно большое значение которому придается в левой традиции мысли — это очень важно, чтобы общество адаптировалось к будущему. Но все эти элементы социального воображаемого сейчас, хотя и плодотворны, на мой взгляд, скрывают очень важную для многих социальных групп перспективу обсуждения того, как это может все нормализоваться. <…>
Мне могут сказать — как вы можете говорить о нормализации, когда война в разгаре, когда идут ракетные обстрелы Украины, которые уносят жизни украинцев и наносят чудовищный ущерб украинской экономике — когда надо делать акцент только на поражении и, возможно, даже на чудовищном поражении Российской Федерации? Да, действительно, это, возможно, был бы идеальный сценарий, открытый и очень важный исторический опыт. Но даже если все так и закончится, политический язык, который опознавался бы населением как язык нормализации, все равно чрезвычайно важен. А этот язык обычно рождается и обслуживается средой, в которую входят учителя, священники, юристы, многие работники медиа, представители определенной части гражданской бюрократии, о которой говорила Екатерина Шульман — обладающие компетенциями, которые нельзя заменить и которые востребованы при любой власти.
Заканчивая, я хотел бы сказать — хотелось бы сделать какой-то шаг в направлении языка нормализации, который может быть предложен каким-то группам населения. Не потому, что кто-то из нас хотел бы вывернуться из-под последствий войны — ни в коем случае, а только потому, что, на мой взгляд, такой язык вел бы нас к окончанию войны и к такому окончанию, которое было бы благополучным и для Украины, и для всех стран региона в результате.
Что еще почитать
Пока не придет новый Путин. Как будет выглядеть закат России и сколько он продлится
Морозов говорит о нормализации, но не очень ясно, что он под этим подразумевает. У читателей это вызывает ряд вопросов.
Возможно, стоило бы сначала посмотреть вот этот материал: https://youtu.be/MxBEd2s8Ut8 (текстовой расшифровки к сожалению нет), там социолог Виктор Вахштайн размышляет о наших практиках реагирования на слом привычного порядка. Нормализация одна из них, наряду с прочими. Он объясняет, как она работает, и чем отличается от рутинизации. Немного уложив все это в голове, можно будет вновь вернуться к тексту Морозова и обнаружить, что люди, входящие в группу «юристов, священников и учителей» участвуют в весьма различных по смыслу действиях.
И кстати (тут я уже обращаюсь к редакции), жаль, что Вахштайна нет в числе авторов Республики.
Ниче не понял, язык нгрмализации во время войны ради ее прекращения,который поможет прекратить ее или что?
Ээээ, я только устроился поудобнее, а он уже "заканчивая"... Не дело. Мысль не раскрыта, садись, три.
А Вы хотели бы подробную инструкцию - как перейти от нынешнего режима к чему-нибудь нормальному? Так ее Вам никто не даст, даже господь бог...
-
А статья вполне интересная.
Это даже не комментарий…это так, одно предложение.
Я бы сказал, это призыв к поиску новой нормы.
.
Ни ярые пропутинцы/победобесцы, ни столь же ярые антипутинцы/пораженцы таковыми не являются - это две крайности.
.
А реальная точка равновесия - где-то между этими двумя.
И тот, кто ее уловит - получит реально массовую поддержку, плюс минимально возможное сопротивление сторонников обеих крайних позиций.
.
Жить всем по итогу всё равно рядом, вытеснить или затоптать в ноль никого не выйдет, как бы представителям обеих крайностей этого не хотелось.
Новой нормы во время войны? Или как искать норму, если война не закончена еще??
То, что сейчас - не навсегда.
.
После окончания, каким бы оно ни было, обязательно у некоторых (как у одной, так и у второй строны) будет желание помахать кулаками после драки.
.
Нужно, чтобы этот виток на новый круг не пошёл.
.
Оно и сейчас на грани перехода в более глобальный конфликт, а с каждой новой итерацией эта грань будет все тоньше.
.
Кроме того, сейчас ни у кого нет понимания, как оно должно быть после, ни у РФ, ни у противоположной стороны. А для завершения это понимание критически важно, иначе это ужас без конца.
Жить всем по итогу всё равно рядом©
Как коммунистам и меньшевикам, угу) Как красным и белым)))
Рано еще мечтать о *нормализациях*. Еще столько событий не произошло!
Слушайте, сейчас до обострения времён октября 1917 еще, к счастью, далеко.
Я надеюсь, что время все же другое, и полного аналога не будет, хотя это и возможно.
Все же общество, существенным образом, иное. Как минимум, в больших городах.
А кто знает? Когда все события произойдут и мы узнаем, будут они или не будут кровавыми, что обойдется а что нет, как сменится власть, и т.д. — вот тогда и появятся контуры этой самой нормализации.
Сейчас *нормализовывать* нечего, потому что повторюсь — еще множество событий не произошло и угадать их контуры из-за *ловушки современника* мы не способны (еще ни один современник не предсказал тектонические события, которые потом в учебниках истории назовут естественными).
1917 я привел для красного словца. Ну давайте начало 1991. Или 1993. Впереди исторические события, которые изменят курс страны и их никто не способен предугадать — не то что озвучить какую-то *нормализацию*.
Согласен, но тут дело такое - к нужному моменту уже должно быть понимание, что и как нужно делать. Чего можно, чего не стоит, а чего прямо категорически нельзя и нужно упираться.
.
В самых общих чертах, чтобы меньше было споров, с какой стороны, скажем, правильно яйцо всмятку разбивать.
К распаду СССР не были готовы даже самые непримиримые диссиденты — вместо этого они готовили *нормализацию* реформ СССР и смягчение политики.
Проще у шулера выиграть, чем у Истории \=
Это да, но сейчас информация, хоть и очень разного качества, но доступна несопоставимо проще, чем тогда.
.
Сам реальность распада СССР почти до последнего момента для большинства была непредставима.
Сейчас же все варианты, начиная от победы РФ и вплоть до прекращения ее существования как единого целого, вполне себе обсуждаются и осмысляются.
Во времена же СССР такую роскошь себе могли позволить лишь очень немногие.