Репитиция парада в Санкт-Петербурге
Zamir Usmanov/Global Look Press
Это русскоязычный вариант статьи Ильи Будрайтскиса, оригинальная версия была опубликована в Russia.Post на английском языке, текст на русском языке публикуется с их разрешения.
После вторжения в Украину положение о том, что российскому обществу для сплочения перед лицом внешних угроз «нужна идеология», очевидно, стало направляющим для всей государственной машины. За последний год Кремль поставил на поток производство текстов, которые призваны оформить разрозненные элементы пропаганды в более-менее целостную доктрину — от программных речей Владимира Путина и интервью Николая Патрушева до новых концепций внешней и культурной политики.
Тем не менее, похоже, что воспроизводимые в каждом из них формулы упорно не хотят складываться во что-то завершенное и объединяющая «идеология» продолжает оставаться скорее горизонтом ожиданий, чем свершившимся фактом. Более того, само требование наличия «идеологии» как функции мобилизации общества в поддержку войны оказывается важнее ее конкретного содержания. Можно даже сказать, что Кремль более успешен в создании «теории идеологии», чем самой «идеологии».
Так, председатель Следственного комитета Александр Бастрыкин снова призывает изменить российскую Конституцию, прописав в ней наличие государственной идеологии, а проправительственные медиа продолжают убеждать своих читателей в ее необходимости. Например, депутат Госдумы Николай Новичков в недавней статье определяет идеологию как «общественный договор относительно того, что является нормой», которая удерживает государства от разрушения. Такая сдерживающая роль идеологии, по мысли Новичкова, является, в свою очередь, «исторической нормой» для России. Эта норма — «правда» — как объясняет Новичков, определялась государством со времен Ярослава Мудрого и была источником писаного права. Старательно отсекая все, что находится за пределами нормы, государство не только защищает себя, но придает народу должную форму и неустанно трудится над его воспитанием.
Объяснения Новичкова, по сути, подтверждают представление, доминирующее среди российской правящей элиты, о том, что именно слабость «идеологии» и исчезновение общей социальной нормы в свое время привели и к краху Российской империи и Советского Союза. Всякий раз процесс воспитания оказывался несовершенным, и общество становилось беззащитным перед проникновением враждебных идей и ценностей.
Этот печальный итог, с точки зрения Кремля, указывает лишь на то, что предшествующие идеологии — православно-монархическая и коммунистическая — в конечном итоге были недостаточно эффективны в решении основной задачи: полного тождества между внешними требованиями государства и внутреннего убеждения каждого отдельного гражданина.
На пути к «тотальному государству»?
Деполитизация российского общества, о которой сегодня так часто говорят, на протяжении последних двадцати лет была основана на строгом разделении частного и политического и подразумевала, что государство просит от граждан лишь не вмешиваться «в политику», предоставляя взамен свободу внутри их собственного частного пространства. Именно на фундаменте деполитизации без значительного массового сопротивления был сформирован нынешний режим единоличной власти.
С началом войны этот режим очевидно перешел в новое качество, когда от каждого гражданина требуется не только беспрекословное подчинение власти, но исполнение ее приказов как своего внутреннего долга, включая готовность умереть.
Государство должно стать тотальным — то есть превратиться из института, возвышающегося над обществом, в «духовную силу». Именно к такому восприятию государства отсылают бесконечные декларации «коллективизма» как одной из главных «духовно-нравственных ценностей» россиян. Народ должен ощутить себя «одной семьей» (согласно недавнему выступлению Сергея Лаврова в рамках пропагандистских «Разговоров о важном»), во главе которой находится заботливый и строгий лидер-отец. Семья, как добровольная, органическая иерархия отношений старших и младших, основанная на любви и уважении, соответствует государству-корпорации, в котором каждый занимает свое «естественное» место — как чиновник, работник или солдат.
Корпоративное государство было моделью для ряда фашистских режимов середины XX века — в первую очередь, в Италии и Австрии. На месте уничтоженных политических партий и профсоюзов фашистские режимы выстраивали альтернативную сеть массовых организаций, своеобразное «фашистское гражданское общество». Однако тоталитарная мобилизация, возможная столетие назад, мало представима в современном предельно индивидуализированном обществе.
Так, несмотря на то, что последние годы (и особенно после начала войны) путинский режим придает большое значение организованным сверху «волонтерским» движениям, требуемое единство государства и народа пока достигается в основном благодаря пропаганде в масс-медиа. Принципиально, однако, что эта пропаганда предполагает не только пассивное потребление — ее задача в том, чтобы проникнуть в ткань повседневной жизни, в отношения между коллегами и соседями, в круг семейного общения и бытовых разговоров.
Просматривая в одиночестве программы Владимира Соловьева или воспроизводя его аргументы в дружеской беседе, граждане участвуют в подобии коллективной практики, которая успешно заменяет архаичные формы массовых шествий.
Эта пассивная практика оказывается куда более безопасной для власти, тогда как надзор за каждым осуществляется благодаря инструментам цифровой слежки. Повторение основных формул пропаганды постепенно превращается в необходимую форму допуска — в детские сады и школы (с патриотическими утренниками и «разговорами о важном»), в университеты, в государственный сектор.
Так «консолидация общества» из риторики Владимира Путина становится реальностью, а те, кто не согласен с курсом правительства, должны не просто замолчать, но и ощутить себя нарушителями нормы, инородным телом в здоровом организме, от которого организм может и должен «очищаться».
Идеология как повседневная практика
Само повторение тезиса о необходимости «идеологии» начинает работать как настоящая идеология, которая опознается не по наличию связного мировоззрения, но как ритуал, повседневная практика. Именно так определяли идеологию выдающиеся левые теоретики XX века Антонио Грамши, а позже Луи Альтюссер.
Главный объект воздействия идеологии, согласно этому подходу, не публичная, а частная жизнь, которая выстраивается из бесконечного множества личных поступков и взаимодействий. Идеология не относится, вопреки расхожим представлениям, к отвлеченному миру идей, но обладает материальной структурой —
идеология не о том, что мы думаем, а о том, как мы действуем.
Основа всякого действия, конечно, опирается на некую картину мира, однако эта картина должна полностью накладываться на реальность (и, соответственно, эту реальность формировать). Только в том случае, если идеологическое утверждение принимается как нечто самоочевидное и сопровождается внутренним признанием «а ведь все так и есть!», идеология по-настоящему утверждается в обществе. Благодаря действию идеологии абсолютное большинство подчиняется власти добровольно, без применения дополнительного насилия — так, по определению Грамши, происходит «подчинение без принуждения».
Для практической работы идеологии первичными и определяющими являются форма и место, а не содержание. Еженедельное водружение государственного флага, коллективная молитва или просмотр телепрограмм, необходимость регулярно повторять одни и те же формулы (вроде пресловутых «где вы/мы были 8 лет?») — все это погружает отдельного человека в пространство идеологии. Такое погружение может происходить даже вопреки «сознательному» желанию — внутреннее отторжение или сомнение постепенно перемалывается внешним воздействием, и мы действительно становимся такими, какими нас воспринимают остальные участники идеологического ритуала.
Недавнее заявление Владимира Путина о том, что официозное детское «Движение первых», учрежденное в прошлом году, и пионеры — по сути одно и то же, ясно указывает на то, что
российское государство понимает идеологию исключительно как социальную функцию.
Как она должна работать, всем понятно: молодежное движение — как пионеры или гитлерюгенд, «Основы русской государственности» (изучение которых станет обязательным для всех студентов уже с 1 сентября этого года) — как «Краткий курс истории ВКПб», православие — как моральный кодекс строителя коммунизма.
Наполнение идеологии как нечто вторичное делегируется профильным министерствам, соответствующим управлениям администрации президента или отделам Русской православной церкви. Это наполнение ситуативно и представляет собой пестрый коллаж самых разных традиций — от фашизма, сталинизма и монархизма до «цивилизационного подхода», антиколониализма и проповедей бизнес-коучей.
Противоречия всего этого наследия не только не мешают решению задачи, но даже необходимы. Завершенность идеологии не позволяет ей быть по-настоящему эффективной, поскольку она состоит из повседневных повторяющихся практик и ее невозможно единожды выучить, зазубрив учебник.
Цитаты из речей Путина не складываются в стройную доктрину, но именно это и делает власть вождя по-настоящему «суверенной», так как только он сам может определить, кто понял его цитаты верно, а кто сознательно, а то и преступно, исказил. Более того, современная российская власть, с ее функциональным, технологическим пониманием идеологии, явно видит одну из причин краха советского социализма в его излишнем доктринерстве, отношении к идеологии как к «истинному учению», которое должно быть пронизано внутренней логикой и единством метода.
Именно поэтому
путинизму нужна не «настоящая» идеология, воспринимающая себя всерьез, но идеология как пустая форма, технология господства,
работающая как набор перформативных практик.
Слабое место этой практической идеологии, однако, состоит ровно в том же, в чем ее сила: она будет оставаться действенной только в рамках институтов, которые обеспечивают ее воспроизводство. И любой серьезный сбой в системе этих институтов создает риск распада противоречивого идеологического коллажа.
Что еще почитать
Война для миллионов. Нужна ли России-агрессору идеология?
Переизобретение нацизма для нужд госпропаганды. Как мораль заменяется силой
Немирная атомизация. Как российскому обществу не потерять себя после 24 февраля
