Интересный вопрос – почему Кант написал это эссе. Это не вполне понятная история.

Кант, как он сам пишет, отвечает на текст Констана – поскольку, мол, тот критически написал о некоем «немецком философе», который «дошел до того, что утверждает, будто солгать в ответ на вопрос злоумышленника, не скрылся ли в нашем доме преследуемый им наш друг, – было бы преступлением». Кант принимает критику не названного Констаном «немецкого философа» на свой счет («Признаю, что это действительно было мною высказано в каком-то месте, которого я, однако, теперь не могу вспомнить») и резко отвечает Констану, называя его в дальнейшем тексте эссе аналогично – «французским философом».

Но похоже, что Кант ошибочно принял критику на свой счет. Трудно пожаловаться на малое число исследователей и слабую изученность текстов Канта за последние 200 лет – но среди этих текстов до сих пор не найдено того исходного кантовского произведения, в котором Кант до Констана (!) описал бы этот случай лжи злоумышленнику и развернул свою аргументацию.

Итак, до сих пор не обнаружено текста о злоумышленнике, которому надо сказать правду о местонахождении друга, написанного Кантом до статьи Констана. Нет и библиографических ссылок ни Канта, ни других авторов на этот якобы существовавший текст Канта с указанием хоть какого-то исходного источника (названия произведения, издания, года и т.д.). Тем не менее более ранний текст с обоснованием идеи недопустимости лжи злоумышленнику, действительно, существовал, но написал его другой немецкий автор – И.Д. Михаэлис (а не Констан) [Апресян Р. Г. Комментарии к дискуссии // Логос. 2008. № 5]. Канта же, «похоже, подвела память», и на самом деле он не писал до Констана такого текста.

Если это так (а до тех, пока не будет найден лишь гипотетически существующий исходный кантовский текст, именно это приходится считать самым вероятным), то Кант написал эссе и проработал аргументацию, яростно обсуждаемую уже более двухсот лет, в ответ на критику, не против него, Канта, направленную, - написал, поскольку считал, что критика направлена именно против него. Такая вот социальная психология науки.

Сама исходная дилемма Канта – довольно вымышленная. Процитирую часть статьи http://psyjournals.ru/kip/2011/n1/39591_full.shtml.

«А. А. Гусейнов подчеркивает, что случай Канта "представляет собой иллюстрацию, схематическое изображение идеи долга, выступающей в конкретной форме запрета на ложь в ситуациях, когда человек не может уклониться от определенного ответа и когда неправда, к которой его принуждают, направлена на то, чтобы спасти кого-то от страшного злодеяния". Эта иллюстрация призвана показать, что запрет на ложь "следует соблюдать даже в тех крайних случаях, когда с точки зрения здравого смысла это кажется совершенно абсурдным"». 

То есть дилемма Канта - это модельная (во многом искусственная, вымышленная) ситуация. Дилемма «Драгоценный друг» сделана именно в этой логике. 

Если же хочется большей реалистичности, то в статье приведено много реальных примеров. Процитирую здесь тот, который обсуждался оппонентами Канта многократно, но, похоже, игнорируется его сторонниками. Вот реальный пример от оппонентов:

«О. В. Артемьева и А. В. Прокофьев воспроизводят описание ситуации, представленной А. Макинтайром. «Во время фашистской оккупации Голландии одна домохозяйка укрыла у себя дома ребенка из соседской еврейской семьи с обещанием заботиться о нем… На вопрос посетившего ее нацистского чиновника о том, все ли дети, находящиеся в ее доме, являются ее собственными детьми, она солгала, ответив утвердительно. Как и в примере Канта—Констана, домохозяйка не могла избежать дачи показаний в форме “да—нет”, как не могла избрать умолчание в качестве морально легитимного способа действия» [Артемьева О. В. Об оправданности лжи из человеколюбия // Логос. 2008. № 5. с. 55]. 

Подчеркнем – случай «домохозяйка и нацист» способен представлять иллюстрацию и схематическое изображение идеи долга, ничуть не уступая при этом ни по иллюстративности, ни по схематичности случаю Констана-Канта. И тема инфантицида, и его реальные практики сопоставимы по древности (если не древнее) темы и практик предоставления убежища собственниками жилищ. Случай домохозяйки в примере Макинтайра и случай домохозяина в примере Канта, как минимум, равноценны по архетипичности и обобщающей силе.»

Что касается Ваших извинений («Сорри за фрагментарность») - действительно, лишь по одной неполной фразе в каждом в трех комментариев – это довольно фрагментарно; если Вы развернете вопросы, станет понятнее; пока ответил на то, что понял. Комментарий «Стоп, а где вынужденность и насилие? Давайте тщательнее» не очень понял, но, предположительно, Вы можете адресовать этот вопрос и к исходной дилемме Канта.

Сопоставление случаев, в которых Кант считал ложь то недопустимой, то допустимой, позволяет сформулировать парадоксы ситуативного изменения нравственного выбора кантовским моральным субъектом в зависимости от определенного изменения внешних обстоятельств. Вот один из таких парадоксов.

___Парадокс «Драгоценный друг»

Друг домохозяина обнаружил потерянные домохозяином драгоценности и принес их ему домой. Он еще не успел отдать их домохозяину, а лишь сообщил ему радостную весть о найденной пропаже, и тот провел его в одно из помещений дома. Раздается стук в дверь, и домохозяину, открывшему дверь и не могущему уклониться от ответа, злоумышленник честно сообщает следующее.

Вариант А. Я знаю, что к Вам пришел Ваш друг, нашедший Ваши драгоценности. Сообщите мне, где он находится – я собираюсь его убить. Клянусь, что я не трону Ваши драгоценности.

Вариант Б. Я знаю, что к Вам пришел Ваш друг, нашедший Ваши драгоценности. Сообщите мне, где он находится – я собираюсь забрать у него Ваши драгоценности. Клянусь, что я не трону Вашего друга.

Мы помним: Кант считает, что можно солгать злоумышленнику, пытаясь спасти драгоценности, на которые он покушается, но недопустимо лгать злоумышленнику, пытаясь спасти друга, на которого он покушается.

Соответственно, в варианте А хозяин обязан сказать правду о местонахождении друга, а в варианте Б о его же местонахождении допустимо солгать. Ведь друг здесь – не просто друг (что не так важно), а временное хранилище драгоценностей домохозяина, и это совершенно меняет дело.

Тем самым мы получаем ответ на вопрос, есть ли в кантовской этике значимый другой, существенно влияющий на наши решения. Ряд авторов доказывает, что его нет. Можно добавить – нет в явном виде. Но в скрытом виде этот другой есть – вот он. Это злоумышленник, от слов которого, хочет ли он забрать ценности или убить, решающим образом зависит экзистенциальный выбор «лгать или не лгать» – причем этот выбор кантовским моральным субъектом делается не в пользу жизни.

Кроме того, парадокс «Драгоценный друг» четко показывает: в рассматриваемой системе материальные ценности оказываются стоящими выше ценности жизни друга. Это не только согласуется с тем, что в кантовской этике "нуждающийся и обнаруживающий свою нужду друг обладает невысокой ценностью" (https://iphras.ru/uplfile/ethics/biblio/logos_5_2008/05.pdf), но и демонстрирует псевдоценность в ней друга как такового. И это при том, что Кант представляет ценности дружбы как одни из важнейших.

См. "Допустимо ли солгать злоумышленнику, чтобы помешать преступлению: анализ исторической полемики" http://psyjournals.ru/kip/2011/n1/39591_full.shtml

Там еще можно посмотреть "Обобщенное следствие Канта для множества друзей (для N друзей)"

"Логика развития ИИ систем, в частности, машинного обучения, в условиях высокой конкуренции ведет, с одной стороны, к распространению схем обучения систем другими системами (которые сами строят нейросети, подбирают наборы данных под задачу, тестируют и т.д.), и с другой — к широкому применению разных видов “троянского обучения” [https://it.wikireading.ru/63948], то есть скрытого, искажающего, совершаемого со злым умыслом. Поскольку параметрами обучаемости системы можно управлять как в сторону роста, так и в сторону ее снижения, не исключено, что вместо прямой остановки системы и даже ее “незаметного” обмана окажется выгоднее скрытым способом просто понижать ее обучаемость. Тогда методы, стимулирующие обучение искусственного интеллекта, будут развиваться в тесной связи с развитием методов троянского обучения и методов противодействия такому обучению [102]. Вызовом станет создание систем (в т.ч. команд из агентов), способных обучаться именно в условиях постоянных атак на уровень их интеллекта"

Den Tulinov. Оценка научно-технологических вызовов по сквозным технологиям ДК “Нейронет”. https://medium.com/@naturewonder/оценка-научно-технологических-вызовов-по-сквозным-технологиям-дк-нейронет-e3360fbdb175

Вот здесь можно прочитать о заявлении оргкомитета Общероссийского гражданского форума https://www.facebook.com/Ekaterina.Schulmann/posts/10219532238727550, которое могут подписать не только журналисты

https://civil-forum.ru/news/ogf-v-zashchitu-svobodnoy-zhurnalistiki-i-za-kardinalnuyu-reformu-pravookhranitelnoy-sistemy-v-rossi.html

О приведенном параграфе "Ситуация имеет значение"

Важно понимать, что эксперимент Зимбардо был выполнен в рамках господствовавшей тогда парадигмы ситуационизма (и сам эксперимент Зимбардо способствовал усилению этого господства).

При этом Э.Фромм писал (а С.Хаслам и С.Рейчер подтвердили своим экспериментом), что Зимбардо при анализе игнорировал факты, противоречащие его гипотезе, - факты вовсе не подчинения заключенных, а их борьбы и сопротивления (чему имеются реальные примеры из реальной лагерной и тюремной жизни). То же следует сказать о надзирателях – в реальной жизни между ними бывают существенные различия, несмотря на формальную идентичность ролей, и к садизму склонны далеко не все. Собственно, доброжелательные «надзиратели» были и в эксперименте Зимбардо, но он не анализирует значение этого факта. Ему было важно показать, что человек – марионетка, функция ситуации, а сейчас – защитить от критики и парадигму ситуационизма, и свой самый известный эксперимент.

Но в недавно переведенной книге Т.Гиловича и Л. Росса «Наука мудрости. Как обратить себе на пользу важнейшие открытия социальной психологии» (М.: Индивидуум паблишинг, 2019) дано значительно более мудрое рассмотрение соотношения детерминации поведения человека, в том числе в ситуациях нравственного выбора. Это соотношение между:

а) ситуативными влияниями складывающейся ситуации (изучаются в парадигме ситуационизма, пафос которой связан с показом того, как особенности ситуации, независимо от личности, определяют поведение);

б) личностной детерминацией – влиянием личностных особенностей человека, его мировоззренческих и нравственных установок на принятие решение о поступке.

В книге Т.Гиловича и Л. Росса постоянно проводится мысль: не следует думать, что влиять на людей так легко, как может показаться на основе знакомства с искусными социально-психологическими экспериментами, сконструированными в парадигме ситуационизма. Люди – «не пассивные марионетки, которых за ниточки дергает кукловод» (с. 143). В противовес распространенным мифам о, например, эксперименте Милгрэма на подчиняемость, авторы, как и сам Милгрэм, подчеркивают: да, две трети участников согласились под влиянием указаний экспериментатора увеличивать силу наказывающего удара током для неуспешного ученика (на самом деле – актера, помощника экспериментатора, чего участники не знали). Но треть отказалась подчиниться (о чем умалчивают в популярных изложениях результатов Милгрэма – видимо, для создания громкого эффекта «тотальной подчиняемости»). Заметим, что один из «отказников» в эксперименте Милгрэма демонстративно сложил руки на груди, невольно повторив позу человека с известной фотографии 1930- х гг., сделанной в Германии: на трибуне в окружении множества людей, вскинувших руки в нацистском приветствии, виден один со скептически-брезгливой улыбкой, со сложенными на груди руками. Авторы книги «Наука мудрости» пишут: «Тот, кто мудрее, тщательно анализирует ситуационные факторы – силы, провоцирующие злодеяния, и барьеры, препятствующих их решению. Но в то же время он старается не искать оправданий для злодеев и не снимать с них персональной ответственности».

Добавим, что с этим вполне созвучна критика концепции банальности зла Х. Арендт, пытавшейся показать (если резюмировать и усиливать ее аргументацию), что, например, нацистский преступник Эйхман был просто добросовестным служащим, «винтиком» государственной машины: сказали бы ему спасать детей, он бы их спасал, ему сказали убивать детей – он их убивал. Если всё определяет ситуация, почему же были герои Сопротивления, почему среди участников эксперимента Милгрэма были те, кто отказывался подчиняться, почему вообще человек может действовать вопреки навязываемой логике социальной ситуации? Ответ Т.Гилович и Л. Росс развертывают в аргументации: социальные стимулы не действуют прямо (как в парадигме ситуационизма) - в оценке ситуации человеком, принятии решений и поступках имеют значение его нравственные убеждения и понимание ситуации.

Тут есть одна интересная историческая параллель из социологии науки.

На рубеже 50-60-х гг. (тоже примерно 60 лет назад) в психологии стало интенсивно расти число исследований исследовательского поведения детей и взрослых. Это свободное поведение в новой сложной среде, где возможны и необходимы пробы, в том числе случайные, ведущие к открытию. Это свободное поведение в среде, богатой «серендипностями». Это принципиальное отличие от «среды» тестов психометрического интеллекта, где всё предельно регламентированно. Только интеллекта, даже самого сильного, в "серендипной" среде недостаточно (и тесты исследовательского поведения очень так себе корррелируют с психометрическими тестами интеллекта или коррелируют отрицательно). Этому новому экспериментально-психологическому направлению противостоял детерминизм в лице как классического бихевиоризма, так и в лице его преемника - алгоритмического подхода к объяснению и формированию психики.

И еще одна параллель из социологии науки: точно так же можно видеть, что некоторые тогдашние направления изучения исследовательского поведения оказались незамеченными, но их достижения через десятилетия независимо воспроизводились в других научных школах – к этому все-таки вела логика исследований поведения в "серендипной" реальности, логика науки (логика – не в строгом смысле).

Вы оставили без внимания (не заметили, наверное) следующий аргумент статьи по ссылке:

"Но ведь когда-нибудь кто-нибудь все же может сделать и правильные тесты, корректно сравнивающие статистику генетических аллелей, ассоциированных с интеллектом, у разных групп людей. Есть определенная вероятность, что статистически значимых отличий в уровне интеллекта не обнаружится, и тогда все вздохнут с облегчением. Но не всегда получается так, как хочется. Ну и что вы тогда будете делать?"

А.Алексенко: "Почему вы все расисты, а Джеймс Уотсон — нет"

https://snob.ru/entry/170844

Следует согласиться с Cyril New - в отличие от человеческого интеллекта в ИИ критерий останова задаёт внешний заказчик. (У человека так тоже может быть, но эти ситуации машинообразного поведения для человека вторичны.) Хороший текст в дополнение - "Заблуждения искусственного интеллекта" https://postnauka.ru/faq/80051

О приниципиальном расхождении траекторий ЕИ и ИИ и невозможности записи психики на флешку - http://antropogenez.ru/future1/831/