Александр Петриков специально для «Кашина»
Искать ролевые модели естественнее всего в прошлом, и часто в последнее время приходится вспоминать самый, наверное, хрестоматийный эпизод публичной травли в СССР, когда партийный идеолог Андрей Жданов в 1946 году атаковал Анну Ахматову и Михаила Зощенко. Сейчас, когда новый Жданов (ирония судьбы — там действительно есть человек с такой же фамилией) составляет списки разжигателей войны, в которых тысячи неслучайных и случайных людей, включая меня, я по цепочке ассоциаций вспомнил, как одну из статей о Ксении Собчак, тоже включенной в те списки, я озаглавил перефразированными словами Жданова об Ахматовой, а сейчас вспоминаю, как через несколько лет после ждановского постановления в Ленинград приехала делегация английских студентов, и к ним по их просьбе привели Ахматову и Зощенко, и Анна Андреевна, как известно, на вопрос о партийной критике ответила, что согласна с ней и претензий не имеет, а Зощенко, наоборот, стал горячиться и доказывать, что нет правды в докладе, в котором его назвали подонком.
Что ж, видимо, по темпераменту я ближе к Зощенко, и делать вид, что меня не задевает попадание в списки, я не готов. Даже имея в виду, что из шести тысяч претендентов на санкции я совсем не фаворит, мне кажется унизительным сидеть и ждать, что все обойдется само собой.
Мои отношения со структурами Навального ни для кого не секрет — последние несколько лет я не раз жестко критиковал их, давая повод для ответной нелюбви, и сейчас, когда, пользуясь своим положением ведущей антипутинской силы, они решили меня проучить, мне кажется важным привлечь внимание к этому; полагаю, что готовность сводить личные счеты в политике — это очень важная черта, которая характеризует людей убедительнее, чем любые лозунги.
Подборку своих высказываний о российско-украинских отношениях с 2014 года я вначале показал аудитории своего закрытого телеграм-канала и, естественно, столкнулся с тем, что оправдываться в нашей традиции (возможно, уходящей корнями в лагерные нравы) считается неприличным. Наверное. Но я не уверен, что смиренно принимать клевету и шельмование — лучшее поведение для публициста. Такого, как у меня, количества текстов, однозначно осуждающих войну и политику Кремля, нет ни у кого, включая нынешних записных пацифистов. Не питая симпатии к украинскому государству, я тем не менее никогда не желал ему и его людям смертей и разрушений. Перед вами документ, доказывающий мое право и сегодня выступать против войны, не заслуживая упреков в том, что я, как модно сейчас говорить, переобулся.
Я не рассчитываю, конечно, на извинения со стороны людей Навального, враги останутся врагами, это нормально. Но мне приятно будет, когда на очередной вопрос о Кашине они станут, как это у них называется, смотреть в стол.
В общем, читайте. Предполагаю, вы многое пропустили.
2014
Та нарисованная картинка про фашистов и про «Россия, спаси!» — в Донецке ее действие ограничено территорией, которая огорожена баррикадами вокруг областной державной администрации. В России — зоной покрытия федеральных телеканалов.
Это, я думаю, самое важное во всем восточноукраинском сюжете. Россия стала слишком зависима от несуществующей проблемы. Такого не было никогда. Эта зависимость пугает, она пахнет катастрофой.
Российское вторжение в Донбасс — это будет ужасно. Последствия этого вторжения будут несопоставимо более масштабными и катастрофическими, несопоставимо более трагическими, чем последствия аннексии Крыма, тем более что Крым был таким (преимущественно русским, нелояльным Киеву и не нужным Киеву) на протяжении всех 23 постсоветских лет, а Донбасс стал таким (неуправляемым, воюющим, страшным) всего лишь за месяц при деятельном участии самой России. Да и сам по себе Донбасс, как не раз уже говорилось, совсем не Крым, и даже просто вообразить превращение Донецкой и Луганской областей в новый «федеральный округ» — сегодня это выше человеческих возможностей.
Россия — да, разумеется, она несет ответственность за украинский кризис с самого его начала, и конкретно в случае Донбасса одной пропагандистской поддержки достаточно, чтобы считать Россию покровительницей сепаратистов.
Или георгиевская ленточка. Что она значила год назад? «9 Мая я посмотрю по телевизору парад, потом выпью пива и пойду погуляю на Поклонную гору. Если встречу ветерана, подарю ему цветочек. Потом еще выпью пива, уже под Газманова. Потом посмотрю парад и, может быть, выпью уже водки», — что-то в этом роде. Но это год назад. Теперь ленточка звучит примерно так: «Мне завтра на работу, а еще я не годен к строевой, но если бы был годен и если бы не работа, то обязательно поехал бы убивать правосеков. Ненавижу укропов и их хозяев пиндосов. Ще не вмерла Украина, но мы стараемся».
Или популярный националистический сайт. Год назад: «Я его читаю, да. Я тоже считаю, что русские великий европейский народ, у нас есть Глинка и Скрябин, и еще Малевич, я ими горжусь и не люблю тех, кто считает, что русские чем-то хуже любого народа Европы. Давайте об этом поспорим». Сейчас уже не до Глинки, сейчас: «Я переведу денег на «Яндекс-кошелек», деньги, если все будет благополучно, дойдут до отрядов Стрелкова, и, может быть, он купит себе в военторге новый ПЗРК, и когда под Славянском собьют еще один вертолет, в этом будет и моя заслуга».
Вариантов, наверное, больше, но эти три самые распространенные. Мой вариант последний. Это я, персонально я подписывался на Глинку и не подписывался на ПЗРК. И вот как мне теперь быть?
Этой весной было сказано слишком много слов о бескровном и мирном присоединении Крыма к России, так вот — оно было совсем не бескровным. Российский Крым был оплачен жизнями многих десятков людей в Донецкой и Луганской областях. Те трупы в рефрижераторах — это и была та цена, в которую России обошелся Крымский федеральный округ. Слишком высокая цена, слишком страшная? Если бы россиянам сказали в феврале, что российский Крым будет стоить им тысячу российских и украинских трупов, может быть, не было бы такого энтузиазма? Но россиян никто ни о чем не спрашивал, и, значит, беспокоиться не о чем — как, впрочем, и всегда.
Когда начальница российских государственных медиа Маргарита Симоньян пишет: «И все равно, Господи, сделай так, чтобы не было войны», она вряд ли имеет в виду: «Господи, сделай так, чтобы не было меня», но было бы глупо отрицать роль российского телевидения в разжигании военных настроений и ожиданий.
Стрелков и Бородай сегодня однозначно символизируют очень простую и очень страшную для многих вещь: так, как было до присоединения Крыма, уже не будет никогда.
Никогда уже не вернутся времена мягкого авторитаризма, в котором подходящее место для себя мог найти каждый, кому по той или иной причине было важно остаться «приличным человеком». Те места были теплыми, стали горячими, потому что на каждом из них валяется теперь обугленный труп из Донбасса. До Крыма можно было сотрудничать с государством как бы на полшишечки, то есть велодорожки да, а Болотное дело — как бы и нет. Донецкая война радикально сдвинула границы компромисса внутри Москвы, и внутри этих границ уже не осталось места для тех, кого было принято называть системными либералами.
Винтовка это праздник, все летит куда-то в неизведанные сферы, и никто не знает, что случится завтра. Времена, которые у нас еще никто не научился называть довоенными, хотя стоило бы, выглядят теперь вполне идиллическими — кто-то сидел в РИА «Новости», кто-то в Высшей школе экономики, кто-то при Кудрине, кто-то при Гонтмахере, у каждого были объяснения про «сделать систему лучше» или «да я и сам не со всем согласен», и всем было хорошо. Так хорошо уже не будет никогда, и, наверное, это достаточный повод для сильных эмоций — но только для тех, кому было хорошо до войны.
Слово «Новороссия», которое до этой весны было про Екатерину и Потемкина, про Одессу и Асканию-Нову, про причерноморские степи и черноморские пляжи, теперь поменяло свое значение. В страну прошлого билеты не продаются, и Новороссия теперь — это несколько вооруженных анклавов в депрессивном Донбассе, это глуповатый депутат Царев с перевернутой «имперкой», это грязная война, которую украинцы называют гибридной, а учебники военной истории — гражданской, но в любом случае этой войны не было бы, если бы Кремль после присоединения Крыма не дал Донбассу некоторое количество авансов и еще большее количество автоматов и прочего вооружения. Вооружение стреляло хорошо, Донбасс превратился во что-то вроде старой Чечни.
Российская Федерация непонятно по чьему решению, непонятно по чьей воле и непонятно зачем ведет очередную «локальную войну». Если эти слухи хоть в чем-то достоверны, то Россия ведет войну, которая делает недействительными все слова российских официальных лиц по украинскому поводу и которая, как всякая «локальная война», не предусматривает даже честной памяти о тех, кто, выполняя приказ, погибает на ней. Позорная секретность, уместная только в том случае, если она скрывает нечто запредельно стыдное, — эта секретность выражает сегодня неуважение российского государства и к самим десантникам и их семьям, и ко всему обществу, которое в любом случае имеет право знать, где и на каком основании воюют и погибают российские солдаты.
Местные ополченцы и российские добровольцы, купившиеся на пропагандистскую риторику о хунте, бандеровцах и русском мире. Российские военные, среди которых, насколько нам известно, не нашлось никого, кто возмутился бы использованию армии вот в таком виде — как будто это не армия, а наемный отряд, без знамен и знаков отличия и без славы, с анонимными могилами и ложью в программе «Время». Сгоревшие в Одессе. Пассажиры малайзийского «Боинга». Несколько российских и других (первым погиб итальянец) журналистов. Пленники и заложники. Случайные и неслучайные жертвы. Убитые в бою и при обстрелах, из миномета или шальной пулей или забитые до смерти, запытанные, умершие от ран. Жизнь каждого из этих людей по итогам войны в Донбассе — цифра из статистических сводок, которыми еще долго будут размахивать те, кому нет никакого дела до этих жизней и смертей. За что погибли? Ни за что, просто так. Кто виноват? Никто не виноват.
2015–2019
Политическая культура нынешних Донецка и Луганска сформирована войной, война всегда обесценивает человеческие жизни, и логика войны в таких ситуациях неизбежно переходит в логику репрессий. Термин «Новороссия» отсылал к романтическим временам Российской империи XVIII-XIX веков, но на практике оказалось, что на востоке Украины реконструирована советская история тридцатых годов, когда вчерашние герои за считанные часы могли превратиться во врагов народа, а заодно и в покойников. Вместо «русской весны» получилось наглядное пособие по большевистскому террору.
Как это выглядит? На несчастной донецкой земле дерутся насмерть между собой две пришельческие армии, одна с Карпат, другая из России. Одна — из тех кофейных краев, где шпили, брусчатка, Вакарчук и украинский язык. Другая — из таких же, как Донецк, майонезных краев. Солдаты из Пскова, из Бийска, из Балтийска. Две чужие армии воюют за чужую землю.
Когда-нибудь им это надоест, войн без конца не бывает. Мертвых солдат похоронят, живые вернутся домой — одни к своему Вакарчуку во львовских кофейнях, другие к своему майонезу в бийских пятиэтажках. Все останутся при своем, и Донбасс тоже. Чужая для всех земля; есть много фильмов ужасов про брошенные шахтерские края — простая американская семья едет транзитом через глухую степь, а там… У холмов есть глаза! Шахтеры-мутанты, до которых слишком долго никому не было дело. Сейчас они всех убьют и съедят.
В этом никто и никогда не признается вслух, но и Киеву, и Москве с самого начала было плевать на людей, которые там живут. И в мифологии молодой европейской демократии, противостоящей кровожадному Мордору, и в мифологии империи, воссоздающей свой русский мир, нет места людям Донецка, Луганска и окружающих их Горловок с Макеевками. Никто не придумал даже завлекательного обещания по поводу того, что ждет их в светлом послепобедном будущем, никто не сказал им, что после победы они станут великим народом и полетят к звездам — никуда они не полетят, не будет ничего. Будет черная дыра между Россией и Украиной, и единственная возможность претендовать хотя бы на минимальное счастье — это выбраться из этой дыры. За что воевали? А ни за что.
Россия также не смогла продемонстрировать населению востока Украины никакой позитивной альтернативы прозябанию в составе Украины. Да, никто не спорит, что это было именно прозябание и что жизнь в Донецке и Луганске до войны не была образцом гражданского комфорта и радости. Но та жизнь сегодня кажется недостижимым идеалом по сравнению с нынешней реальностью «народных республик», превращенных при деятельном участии России в беспросветную Чечню. Уничтожив старые Донецкую и Луганскую области, Россия продемонстрировала, что она не в состоянии организовать вместо них общественное устройство, которое выигрышно бы смотрелось на фоне того, что было раньше. Россия выступила как начинающий часовщик, который уже научился разбирать механизм, но еще не выяснил, что нужно делать, чтобы собрать его обратно.
Мы просто знаем, что если российское военное ведомство признает, что его действующие офицеры с оружием в руках что-то делали на территории украинского государства, то это будет огромный скандал, который причинит нашему государству огромный вред. Новые санкции, новые резолюции совбеза ООН, новый виток международной напряженности — да много чего еще. Разве можно признавать этих военных своими, если это принесет нашему государству столько неприятностей? Неприятности государству не нужны, поэтому нужно упорно называть Александрова и Ерофеева бывшими российскими военными, которые сами зачем-то поехали в Луганск и что-то там делали — что именно, российское государство не скажет. Сделает вид, что не знает, потому что иначе у российского государства будут неприятности.
То есть ради того, чтобы избежать неприятностей, российское государство соглашается с тем, что Александров и Ерофеев — просто граждане России, в частном порядке нарушившие украинский уголовный кодекс и подлежащие наказанию в соответствии с украинским уголовным кодексом. Да, наверное, им будет тяжелее, чем классическим военнопленным. Может быть, их будут избивать, пытать, заставят что-нибудь говорить на камеру, угрожать убить — зато не будет новых санкций, новых резолюций ООН, нового витка международной напряженности. Всего два человека, не две тысячи, не два миллиона. Два человека — это ведь приемлемая цена за то, чтобы не было нового витка напряженности?
Попробуйте произнести это вслух, отчетливо: «Да, я считаю, что, даже если Александров и Ерофеев действующие военнослужащие, Россия не должна признавать их таковыми. Пускай украинцы делают с ними что хотят, пускай украинцы судят их по своему закону — зато у России будет меньше внешнеполитических неприятностей. Это нормально, так и надо. Это приемлемая цена».
Вместо республики свободных людей ожидаемо получилась банановая диктатура в терриконовых пейзажах. Даже самому романтически настроенному наблюдателю из России сегодня несопоставимо труднее, чем год назад, находить оправдания поведению властей самопровозглашенных республик, похищениям и убийствам их оппонентов, общей, далекой от какого угодно русского патриотического идеала, атмосфере, сложившейся в этих «отдельных районах Донецкой и Луганской областей». Борисова-то, я надеюсь, вытащат (если, конечно, какой-нибудь добрый новоросс не пристрелил его «на подвале» в первый же вечер), но как быть с остальными? Нет, не с теми, кого там держат в плену, а с теми, кто прошлой весной сказал столько громких и серьезных слов по поводу «русской ирреденты», что на этих словах до сих пор, даже после изгнания Стрелкова и смерти Мозгового, там все держится.
Гость: Здравствуйте, Олег. Меня зовут Мария, в самом начале встречи вы говорили, что у Венедиктова есть Рябцева, у вас был Просвирнин. И я хотела задать вопрос — как вы сейчас относитесь к Просвирнину и тому, что делает «Спутник и Погром» в принципе.
О. К.: Вопрос на самом деле простой, к Просвирнину я отношусь с человеческой нежностью, поскольку мы знакомы миллион лет, где-то с 2001–2002 года, по интернету, по крайней мере, а лично с 2004, но это тоже много. Наши человеческие отношения формально закончились где-то месяца 3–4 назад, когда он меня обозвал украинцем, а я сказал, что я был, Егор, слишком добр к вам все эти годы, с тех пор мы не общаемся и, может быть, и не будем, но при этом это не отменяет того, что и он на меня как-то повлиял, и я ему многим обязан в своем личностном развитии. Он очень яркий, хороший, талантливый автор, что касается его позиции по Украине, то я тоже с самого начала говорил, что она представляется мне излишне людоедской с апреля прошлого года, и сбор денег на оружие для ополченцев я считаю недопустимым, и вербовку людей на войну я считаю недопустимой, более того, мне интересно, как держащие всю Россию под колпаком спецслужбы, позволяли людям со «Спутника и Погрома» возить добровольцев и оружие туда, и, наверняка, здесь какая-то грязная игра была. Поэтому здесь я как раз это не приветствую и не разделяю их ценностей.
Эти полтора года дали России шанс на дестабилизацию. Шанс не очень большой, но отличный от нуля — а до Крыма, как теперь уже понятно, это был именно ноль. Крым и последовавшая за ним война на Украине дали России шанс на политические перемены в нашей стране. Почему так случилось — добрые намерения, шизофреническое мессианство, ошибка в рациональном расчете? Думаю, никто не знает, но, слава Богу, Россия никогда уже не вернется в тот удушливый 2013 год, из которого ее вытащили Крым и Донбасс.
Сейчас будет очень неполиткорректная и очень жестокая фраза, я заранее прошу за нее прощения у всех. Вот она: те несколько тысяч людей на востоке Украины, включая пассажиров малайзийского самолета, отдали свои жизни за то, чтобы Россия вырвалась из тех порядков, которые у нас было принято называть стабильностью. Они погибли за Россию, хотя и не имели этого в виду. Пусть те, кто придут потом, поставят им памятник в Москве. Их жизнями оплачено будущее России.
Формула «своих не бросаем», столь популярная с момента анексии Крыма, за эти неполные два года приобрела анекдотический оттенок — конечно, не бросаем, просто, когда надо, делаем вид, что это совсем не свои, а так, непонятно кто. В лучшем, даже в идеальном случае максимум, на что может рассчитывать «небросаемый» — это стать участником спецоперации, совершаемой тайно, как будто речь идет о чем-то постыдном.
И бывшая РСФСР, и бывшая УССР слишком полны внутренних противоречий, системообразующего лицемерия, замороженных конфликтов и прочих вещей того же порядка. Та легкость, с которой эти государства в 1991 году появились на политической карте мира, была слишком обманчива — ружье так и осталось висеть, и все подумали, что Чехов насчет ружья ошибался, но нет, просто это был не последний акт.
Противоречия нуждались в том, чтобы их разрешить, и весна 2014 года открыла путь обеим странам, одной — к превращению в европейское национальное государство, другой — к избавлению от имперской судьбы (и, вероятно, в эпилоге — тоже к превращению в европейское национальное государство). Через несколько поколений все забудется, и, может быть, две страны даже подружатся — соседи все-таки.
Постсоветская Россия, вместо того чтобы заниматься собственным национальным и государственным строительством, вообразила, что у нее в этом смысле все в порядке, и за 25 лет пришла к полному моральному банкротству, самым наглядным символом которого стало полноценное Сомали, выстроенное силами РФ на обломках Донбасса. Это то, что действительно придется возвращать Украине, помогая ей восстановить государственность и инфраструктуру на испорченных «русским миром» территориях и не ожидая никакой благодарности взамен. Отдельный долг, который достанется любой послепутинской власти в России, — это те жители Донбасса, которые были готовы стать лояльными россиянами и лишили себя возможности вернуться на Украину вместе с территориями. Этих людей Россия будет обязана принять у себя, обеспечив их всем: работой, учебой, жильем, — чего они лишились в результате «новороссийской» авантюры.
Потому что никаких других целей, кроме разрушения майданной Украины у Кремля, очевидно, с самого начала не было: ни «русский мир», ни защита соотечественников, ни собирание земель и о чем там еще была официальная российская риторика той весной — ничто из этого для Кремля никакого значения не имело. К российским гражданам власть тоже, конечно, относится с презрением и мало переживает об их благополучии, но россиянам деваться некуда, и все привыкли, а тут ведь Россия была для людей результатом сознательного выбора, и для каждого этот выбор оказался ошибочным, а для кого-то и роковым.
Каждый гангстер знает, что, если не удалось избежать столкновения с Уголовным кодексом, дальше нужно играть с Уголовно-процессуальным — следователь будет злиться, но он вынужден будет проверять очередные показания, устраивая новые экспертизы и очные ставки. При благоприятном стечении обстоятельств можно будет дотянуть до амнистии, ну или, как тоже бывает в России, до очередной реорганизации силовых ведомств и до ситуации, когда дело зависнет в стадии ознакомления с ним нового следователя, — может быть, удастся даже выйти под подписку о невыезде и уже дома ждать суда, который никак не начнется. Странно сравнивать государство с гангстером, но если уж Россия повела себя по-гангстерски на востоке Украины, то, наверное, логично, что она продолжает вести себя так же и в процессе расследования дела о сбитом «Боинге».
Моторола был слишком одиозен, чтобы оплакивать его как невинную жертву, — нет, не невинную, конечно, — но все же важно понимать, что смертником он себя сделал не сам. Он прославился как герой репортажей «Лайфньюс» весной и летом 2014-го, и у каждого «друга Новороссии» в семейном альбоме есть селфи с Моторолой — звезд на этой войне было немного, и все звезды спродюсированы российскими медиа, нуждавшимися в ярких и убедительных образах простых ополченцев, противостоящих «киевской хунте». Российское телевидение и близкие к нему пишущие авторы откармливали Моторолу на убой — и откормили. Донецкая война, помимо прочих ее качеств, была первым в России настоящим реалити-шоу такого рода, как в голливудских антиутопиях восьмидесятых, когда бегущий человек, за которым наблюдает зритель, должен погибнуть, и это будет успешным финалом, да и в самом деле — на какую послевоенную судьбу он мог рассчитывать?
Не так давно Донбассу было модно обещать судьбу Приднестровья, но пока это больше похоже на Карабах, когда затянувшаяся политическая неопределенность и спорный статус территории сопровождаются не взаимным равнодушием сторон, как в Молдове, а перестрелками при каждой первой возможности и никуда не девающейся угрозой большой войны. Но и сравнение с Карабахом несколько ущербно — в закавказском противостоянии обе стороны по крайней мере воспитаны в пусть и надуманном, но все же в духе фанатичной привязанности к сакральной для каждой из стран местности, а здесь само слово «Коксохим» (обстреливаемый завод в Авдеевке, от которого зависит теплоснабжение города) звучит так мрачно, что едва ли даже самое патриотичное сердце забьется быстрее при его звуках. Мертвая земля, населенная живыми людьми, — так, наверное, будет правильно назвать Донбасс сейчас. За три неполных года война приобрела самый дистиллированный вид, лишенный любых украшений в виде берущих за душу лозунгов, понятных формул, всемирного интереса и очевидной финальной точки, за которой будет гарантированный мир. Все это потерялось где-то в 2014 или 2015 году, и осталась только война, бесконечная, бессмысленная и совсем не берущая за душу.
Донбасс никогда не станет тем патриотическим праздником, который отмечался в России три года назад (и, судя по последним опросам, отмечается до сих пор), — понятно, что нам тоже будут говорить об исторической справедливости, но это справедливость совсем другого рода, чем была с Крымом. Речь идет не об имперской жемчужине с «Ласточкиным гнездом» и морскими памятниками Севастополя, а о практически выжженной земле, населенной выжженными же людьми, три года существовавшими в условиях войны и социальной катастрофы. Фактически это прием в Россию нескольких миллионов беженцев с территорией, то есть не торжество собирания земель, а тяжкий груз, на который Россию обрекает история, и не праздничными салютами будет сопровождаться это присоединение, а мрачным (медведевским) «держитесь», обращенным уже ко всей стране — нам объяснят, что мирной альтернативы присоединению не было и что теперь все экономические и бытовые неурядицы, которых стоит ждать, оправданы спасением людей Донбасса от гуманитарной катастрофы.
Владимир Путин гордится своим юридическим образованием и часто о нем вспоминает. Фирменная черта путинского правления как раз и связана с соблюдением юридических формальностей в самых скользких ситуациях: военные без опознавательных знаков, письмо от Януковича с просьбой ввести войска; да даже и вне войн и международных кризисов вся внутренняя политика Кремля, по большому счету, строится на использовании слабых мест и нечетких формулировок в законах. Юристов, которые ведут себя так же, как путинский Кремль, иногда называют бандитскими адвокатами, когда в преступной группировке есть человек с адвокатской лицензией, который заботится о минимизации юридических рисков при совершении самых отчаянных преступлений и делает все для того, чтобы преступников нельзя было поймать за руку. Все вполне законно и при этом крайне безнравственно.
Донецкая стабильность — все-таки не совсем ад. Донецкая стабильность — это отсутствие голода, четыре сносно прожитых отопительных сезона, зарплаты бюджетникам, работающие школы и больницы, то есть человеческая жизнь, обеспечиваемая ровно в тех пределах, которые позволяют избежать гуманитарной катастрофы. То, что продолжается четыре года, может продолжаться и сорок лет, и сколько угодно. Все мечты 2014 года по факту свелись к удовлетворению минимальных бытовых потребностей. Бывшим энтузиастам «русской весны» давно не на что надеяться — даже не самый безоблачный опыт Крыма выглядит для них недосягаемой фантастикой.
(Дальше двухлетняя пауза — украинская тема отходит на периферию, я почти не обращаюсь к ней, исключение — феномен Зеленского).
2021–2022
Э. Чесноков:
— Проблема в том, что сомнительные детали этой истории с мальчиком из поселка Александровское, они никак не отменяют того, что Украина практически ежедневно обстреливает Донбасс.
О. Кашин:
— Нет, Эдвард, это манипуляция. Есть конкретный мальчик. И кто его убил, надо выяснять. Скорее всего, если никто не видел этого дрона, если эта мина лежала в огороде с 2014 года, то, может, покойный Моторола ее там забыл, грубо говоря. Естественно, на основании очень сомнительной информации делать выводы «а давайте воевать», это, конечно, не красиво.
Э. Чесноков:
— Сомнительность этой ситуации, притом, что мальчик умер…
О. Кашин:
— Мальчик погиб, да.
Э. Чесноков:
— … не отменяет того факта, что в Донбассе русских убивают за то, что они русские. Это делают украинцы. Понимаете?
О. Кашин:
— Нет, не понимаю, Эдвард. Тень погибшего мальчика эмоционально окрашивает нашу беседу. Кроме того, что убивают русских за то, что они русские, нет, это неправда. Идут регулярные на протяжении семи лет перестрелки на линии соприкосновения. И как их интерпретировать, это уже вопрос пропаганды.
Э. Чесноков:
— Пожалуйста, люди вышли с русскими флагами и георгиевскими лентами. Их стали убивать. Сначала их просто разгоняли.
О. Кашин:
— Семь лет назад их стали убивать. За это время много всего накрутилось. Были и минские соглашения, и контактные группы.
Серьезно. Давайте проговорим такую вещь. В 2021 году уже не продашь российской аудитории эту историю про бандеровцев, которые убивают русских людей. За семь лет там сложилась абсолютно бандитское как бы исламское государство, только не исламское, запрещенное в России, а вот такое людоедское и упырское. И если говорить о том, что должна сделать Россия, прийти и разогнать этих пушилиных, освободить узников концлагерей, которые там есть. И отобрать деньги у олигарха Курченко.
Э. Чесноков:
— При Пушилине хоть какой-то там порядок начался.
О. Кашин:
— Если мы говорим, что эти войска там чего-то хотят, конечно, было бы прекрасно, если бы пришла какая-то нормальная российская администрация. И расчистила этот гнойник. Но гнойник называется ДНР и ЛНР. К Украине проблема не имеет никакого отношения. Украина со своим Зеленским там живет и живет как-то.
Говорят, Путину нужна вся Украина. Тогда — взятие Киева (и долгие городские бои, которых российская армия не вела двадцать лет), пассионарной майданной столицы, где просто некому встречать российские танки хлебом-солью, но допустим, возьмут, положат тысячи или десятки тысяч, огородят «зеленую зону» вокруг Банковой, поставят Медведчука главой оккупационной администрации и дальше на запад — навстречу передающейся из поколения в поколение главной исторической травме советских силовиков, навстречу западноукраинскому подполью, которое может десятилетиями пускать поезда под откосы и в конце концов принудит Россию к хорошо ей знакомому кадыровскому варианту — «губернатор Львовской области Дмитрий Ярош принял Владимира Путина в своей резиденции». Заманчиво, да?
При этом даже 2014 год, когда пророссийские настроения на Украине достигли, вероятно, своего исторического максимума, кажется теперь недостижимым идеалом — все, на что Россия могла там опереться, она тогда же и растратила, превратив два отвоеванных анклава в криминальные дыры, неизвестно для чего больше нужные — чтобы давать зарабатывать каким-то мутным олигархам, или чтобы отпугивать остальную Украину.
Мир, который возможен сейчас, мир, который есть альтернатива войне, по состоянию на конец января 2022 года может быть описан единственным образом: чтобы все было как сейчас. Чтобы Крым наш, все танки — по российскую сторону границы, Донецк и Луганск — непризнанные пророссийские анклавы, в Киеве Зеленский, в Москве Путин, никто никого не трогает, а Патрушев время от времени видится с Салливаном и приходит к пониманию по широкому кругу вопросов. Угрозы, которые мы увидели и почувствовали в эти суровые дни, располагают к тому, чтобы дорожить тем немногим, что имеется в наличии. К любому другому миру («миру») путь идет только через войну, то есть через смерти, разрушения и прочий кошмар.
Все риски, связанные с возможной войной, обращены внутрь России. Если предположить, что украинцы станут сопротивляться всерьез — значит, потери, цинковые гробы, социальная напряженность, которая в сочетании с неизбежным провисанием экономики может повлечь за собой и невиданный политический кризис. Если в силу каких-нибудь внутриукраинских или международных интриг операция пройдет «как в Крыму» — страшно представить, во сколько обойдется содержание трофея, и чем будут чреваты издержки в виде гораздо более нелояльного, чем в Крыму, населения. Очевидно, никакой потребности в завоевании Украины у России нет.
Судьба России в самом буквальном значении этих слов оказалась замкнута на казавшуюся когда-то неактуальной проблему расширения НАТО, а перспективу наблюдать разрушенный Киев или Харьков обществу продают как будущий утешительный приз на случай (очень вероятной) неудачи в переговорах и обвала экономики, но точно ли радость от танков на Крещатике будет такой же массовой, как радость от Крыма в 2014 году? Эти танки счастья не принесут даже тем, кому нравится Украина, описанная в путинском ультиматуме — внеблоковая, «демилитаризованная» и признавшая Крым.
