Девчонки | Акт о прощении | Тюремная карьера
ДЕВЧОНКИ
Новая камера встретила меня хорошо. Мне уже не надо было привыкать к правилам, и так как я уже сидела больше полугода, а это считалось прилично, то мне были положены всяческие удобства. Например, мне полагалось место в холодильнике, также я могла решать, что смотреть по телевизору, ну, и самое приятное, что мне на следующий день «старшая» Белла поручила заниматься библиотекой, чему я была рада больше всего. Мне понравилось в этой камере. Все были такие разные и сильные, непреклонные. Каждый боролся, отстаивал свою правду. Та сила духа, которая присутствовала в каждой, удивила бы любого. В этой камере стоял смех, хороший человеческий смех. Многие улыбались, и с шутками получали по пять, семь, десять лет лишения свободы. Но, несмотря на эти удары хлыста правосудия, женщины продолжали писать любовные письма своим мужьям, успокаивать своих детей на свиданиях со словами, что все будет хорошо, поддерживать своих матерей и отцов. Конечно, были и слезы, отчаяние, негодование от несправедливости, но это все было бессильно перед обыкновенной женщиной, попавшей по воле судьбы в тюрьму. В нашей камере очень многие сидели за экономические преступления. В тот год это была вообще очень популярная статья. Было такое ощущение, что сажают всех, кто занимается каким-то своим делом. А сроки повергали в ужас. Так, если я до этого рассчитывала при лучшем рассмотрении дела получить лет пять, то глядя на происходящее, я думала, что если будет восемь, то хорошо. Я сразу завела себе подруг. У нас получился очень прочный экономический союз. Наша «Семья» состояла из четырех человек: Наташа ( ст. 251 УК РФ, или просто организация занятий проституцией), Лариса (ст. 159 УК РФ, решила создать свой ломбард, но на свою беду связалась с кем-то из правоохранительных органов), Юля (ст. 159 УК РФ, сидела два года, срок 6 лет, ждала рассмотрения кассационной жалобы) и я. Наташа была очень смешной. Ей было уже за сорок, и она рассказывала, как делается этот бизнес в центре Москвы, и кто приезжал периодически за деньгами. Существование знаменитых «субботников» подтверждалось ее рассказами. Лариса была просто мамой, которая, оставшись одна с двумя детьми, влюбилась в полковника «опричнины», и этот полковник дал ей возможность сделать свой небольшой бизнес, а потом когда этот «опричник» не поделил очередной куш, то отправил Ларису по этапу. А какие письма он ей поначалу писал! А потом сказал, что для него главное – это служба и долг перед Отечеством, а она позорит его мундир. Юля сидела вообще непонятно за что. Те деньги, которые ей приписывали, она в глаза не видела, но ее начальник, который, пока она сидела, успел обосноваться на Кипре, прислал своих адвокатов, и они быстро сделали его свидетелем, а Юлю и еще шесть женщин опасными преступницами. Им сначала судья дал от восьми до четырнадцати лет, а на кассационной жалобе ей сказали, что судья просто неправильно посчитал. Конечно, это нормально, когда судья при вынесении приговора ошибается на шесть лет. Ему-то что, шесть дней или шесть лет, подумаешь, разница какая.
АКТ О ПРОЩЕНИИ
В ту весну было такое ощущение, что у всех информационный голод. Смотрели новости, читали газеты, выжимали из своих адвокатов любые сведения об изменениях в законодательстве, просто ждали амнистию. Прошел март, наступил апрель, и в камеру уже приходили новенькие и просто говорили, что скоро будет амнистия. От этого началась всеобщая истерия. Некоторые даже плакали от счастья, что скоро пойдут домой. Но кульминацией долгожданного акта о прощении было следующее. В середине апреля днем к нам в камеру пришел оперативник. Она вызвала Беллу, и когда Белла вернулась, в ее руках был лист. Белла сияла: – Девочки, это проект амнистии, который будет скоро принят. Мы все пойдем домой! Что началось в камере! Потом, правда, быстро все решили собраться на кухне. Белла отдала мне этот лист, и так как с дикцией у меня всегда было хорошо, попросила прочитать вслух. Я встала перед этой аудиторией и начала читать. Я читала, а у меня дрожали руки от волнения. Я читала, и поднимала глаза на кого-то и говорила, что ты пойдешь домой, потому что там так было написано. Я читала и не верила, но это было правдой. В итоге получалось, что домой уходила почти вся камера, только особо тяжкие статьи оставались, да и то им, согласно этого акта, что-то должны были снять. Все разошлись, и до самой поздней ночи обсуждали предстоящее событие. С нами вместе сидела одна девушка по имени Лена. Она была неплохим человеком, но с очень тяжелым характером. У нее постоянно с кем-то были конфликты. Ее не любили по этой причине, ну, и еще за то, что она работала в Госнаркоконтроле. Все считали ее «мусоршей». При этом она очень легко находила общий язык с теми, кто сидел за сбыт «чудесного зелья». Так вот, Лена, даже до конца не дослушала меня. Она вышла из кухни со словами: «Какие вы все дуры!» Позже, когда я закончила всем разъяснять положения проекта амнистии, я к ней подошла: – Лен, ну скажи, это правда? – спросила я. – Ты что, идиотка? Ты что, не понимаешь, что над вами оперативник просто решил посмеяться? Никакой амнистии не будет, а если и будет, то для пенсионерок, у которых есть малолетние дети, и то, если эти пенсионерки совершили легкой или средней тяжести преступления. Я видела, что своей наивностью ее раздражаю. Но я была непреклонна. Я не хотела верить ни единому ее слову. Мы спорили долго. Я говорила, что слишком много людей сидит, что тюрьма переполнена, приводила ей исторические справки и массу примеров проявления милосердия правительства. Лена уже ничего не говорила. В итоге я сказала, что все равно нельзя вот так рубить надежду, что она должна быть, потому что в обратном случае, где взять силы, чтобы жить. Хотя незадолго до этого ко мне пришел адвокат и сказал, что грядущая амнистия будет очередной пиар-кампанией власти. А ведь до этого, как раз на 8-е марта, в наш изолятор приезжали депутаты, телевидение. Ходили по камерам, спрашивали. Один депутат даже зашел в камеру, где сидели «мамочки» (женщины, родившие в тюрьме, они сидели в специальных камерах), брали детей на руки, целовали их. Один депутат взял малыша, потряс его над своей головой, потом протянул его назад мамочке, и гордо сказал: «Ну что, скоро домой пойдете!» Эта женщина потом уехала на зону вместе с ребенком и со сроком в 11 лет общего режима.
ТЮРЕМНАЯ КАРЬЕРА
21 апреля 2006 года вступила в законную силу амнистия, которую мы назвали так: «Акт милосердия для пенсионеров, только что родивших детей и укравших батон хлеба»! Тот день, когда мы читали акт, я помню, потому что многие плакали от счастья и появившейся надежды. Я не верю, что над нами хотели пошутить, это дурной юмор, я лучше буду считать, что это было просто ошибкой, недоразумением. Вот так прошла амнистия. И это тоже стоило пережить. Потом уже я не верила ни депутатам, неоднократно приезжавшим в тюрьму, ни комиссиям. Я относилась к этому так, что просто к нам приезжает очередная экскурсия, посмотреть на нас, «зверьков», сидящих в клетке, выяснить, чем же нас кормят, и не издеваются ли над нами. А то, что все эти приезды и есть издевательство, никому из этих «борцов за права и свободы» не приходило в голову. Вслед за амнистией прошла и весна. Наступило мое первое лето в тюрьме. Каким жарким оно было! В камере нельзя было находиться. На прогулке среди бетонных стен можно было сидеть прямо на земле и смотреть вверх, на палящее солнце, и ждать – уже неизвестно чего. В тюрьме нет середины, там очень холодная зима, потому что всегда холодно, и очень жаркое лето, потому что от духоты не знаешь, куда деться. Но, несмотря на это, все равно женщина всегда остается женщиной. Мы постоянно придумывали какие-то смеси из зеленого и черного чая, применяя перед прогулкой это «средство для загара», и через два дня у всех «модниц» вид был, как с юга. А некоторые были просто неприлично темного цвета. Иногда во двориках мы ничего не делали, а просто сидели под солнцем прямо на бетоне и загорали, прямо в нижнем белье. И никто был нам не указ, мы хотели загорать и делали это. Даже проверяющие смотрели на нас с вышки, и что они могли сказать? «Не загорайте»? Но ведь в правилах внутреннего распорядка прием солнечных ванн не является нарушением. Хотя нам говорили: «Если что-то не написано, то значит, нельзя, хотя в нормальной жизни все наоборот». В камере устраивали салоны красоты. Я, например, ходила на массаж почти каждый вечер, а сама принимала у себя всех желающих сделать чистку лица. Использовали все. Так, самой популярной маской для лица считались заваренные овсяные хлопья. Иногда вечером кто-то не успевал умыться и прямо так выходил на проверку. Конечно, иногда за это на нас орали дежурные или какое-нибудь начальство: «Пошла и умыла свою рожу!» Но мы старались выглядеть хорошо. Одна женщина говорила: «Вот сколько лет просижу, на столько и помолодею!» Самым дорогим удовольствием считался антицеллюлитный массаж. Дело в том, что за все эти услуги можно было брать «деньги» (сигареты, продукты, кому что), а здесь еще и должен был быть мед. Им натирали проблемные участки и затем руками делали лимфодренаж – это было очень больно, но эффективно. Самым главным в передачах были не продукты, больше всего радовались косметическим средствам. Их рассматривали, нюхали, открывали, сразу что-то мазали. Это был ритуал, приносящий настоящее удовольствие этим женщинам. К середине лета в камере ухудшилась обстановка. Начались скандалы, Белла уже не могла справиться с ситуацией. В один день ее, Мадлену Павловну, еще одну женщину – в общем всех, кто был уже осужден, вывели из камеры. Их просто перевели, а наша камера осталась без «старшей». Как я уже говорила, «старшую» выбирали общим голосованием. После ухода Беллы через час мы все сидели на кухне. Ольга, очень молодая девочка, сказала, что нам надо выбрать «старшую», пока за нас это не сделал оперативник. Предложили три кандидатуры, в том числе и меня. Так летом я стала «старшей» в камере № 306. Конечно, я понимаю, что кроме камеры, я устраивала и администрацию тюрьмы, иначе никто бы этого не допустил, или же меня просто бы перевели на следующий день. Я предполагала такой исход, поэтому приняла на себя обязанности и вступила в свои права.