В посткризисный 1999 год хороший музыкант и позитивный человек, лидер группы «Мегаполис» Олег Нестеров основал независимый лейбл «Снегири музыка». Маленькая фирма за прошедшее десятилетие открыла миру Найка Борзова, группы «Ундервуд» и «Лакмус», сформировала моду на лаунж-музыку и новую городскую поэзию и в меру своих сил украсила отечественный поп-пейзаж. Вот только денег заработала существенно меньше, чем ее западные аналоги. Впрочем, Олег Нестеров доволен финансовыми показателями компании. В беседе с отцом-основателем «Снегирей» мы вспомнили историю, обсудили артистов и оценили принципы работы инди-лейбла в условиях российского шоу-бизнеса.
– Как получилось, что известный и популярный музыкант вдруг ушел в продюсеры и открыл независимый рекорд-лейбл? – Естественно, всё произошло случайно. Как во всех сказках и как во всех жизнях. Был какой-то политический тур, мы выступали в поддержку кандидатов от не помню уж каких партий… но вполне держали себя в рамках приличия (улыбается). Ставрополье, потом Краснодарский край… И вот в Краснодаре, под трибунами стадиона «Пионер», подходит маленькая девочка, говорит: «Послушайте, пожалуйста, мои записи». В гостинице на улице Красной я стал продюсером, послушав несколько секунд записи песни Маши Макаровой. Я понял, что мимо пройти не могу, что это моя задача, как у рыбы, идущей на нерест. Я должен был сделать так, чтобы это услышали все. Ну и потом в течение года мы творчески дружили, я давал какие-то советы, и, в конце концов, мы с моим коллегой из «Мегаполиса» Михаилом Габолаевым приняли решение продюсировать Машу. Я думал, что это так: один раз сделаю, и всё. Летом в работе «Мегаполиса» была пауза, и я Мише говорил, что нам этого времени хватит. Прошло десять лет… – Вопреки устоявшемуся мнению, Маша никогда не издавалась на «Снегирях»… – Да. Тогда и «Снегирей» не было. Никто Машу не хотел брать, когда мы ее записали. Мы сделали продакшн, и тогда ее все захотели, в первую очередь компания Extraphone. Это была структура «Rise-ЛИёѻ, там же были все, от Пугачевой до «Агаты Кристи». Мы подписали контракт на несколько альбомов, получили финансовую поддержку. Она издавалась на «Экстрафоне», но морально мы считали ее «снегиревской». – А как появились «Снегири»? – Либо Троицкий, либо Тонких, а может быть, оба, я уже не помню, – познакомили меня с Гедрюсом Климкявичюсом. Я пришел к нему в Universal (тогда еще PolyGram), увидел лысого литовца. Мы как-то сразу друг другу понравились, он предложил заниматься локальным репертуаром, сделать саблейбл, который издавал бы на «Юниверсале» всю русскую музыку. Потом грянул кризис, и Гедрюс из «Полиграма» решил уйти, потому что там все стало не очень просто и не очень понятно. Он ушел в свободное плавание, и мы сделали свою компанию. Мы долго не понимали, как ее назвать, с этим связана своя легенда. Помимо Найка Борзова и группы «Биплан», в числе первых наших артистов была группа «Снегопады», основанная бывшим гитаристом «Мегаполиса». У «Снегопадов» была такая песня на стихи английских поэтов в дореволюционном переводе про детей, которых бандиты схватили, в лес утащили, и там под ореховый куст положили. Потом снегирь прилетел из-за моря… Короче, Гедрюс как литовец перепутал и назвал «Снегопады» «снегирями», а так как мы уже думали над тем, как назвать нашу компанию, я сказал: «Поздравляю, ты только что дал название нашему сообществу». Борис Цигман, ныне покойный, сказал тост, который определил нашу репертуарную политику: «Снегири прилетают в самое сложное время». Действительно, время было нелегкое, чистое поле, музыки никакой, даже пираты вяло работали, потому что спроса не было и денег не было. В этот момент мы и появились. – Какое место вы себе отводили в шоу-бизнесе? – Мы хотели заниматься очень яркими проектами, рассчитанными на массовую аудиторию. Но яркими проектами, которые волновали бы в первую очередь нас самих. Заниматься нелюбимым делом – лучше уйти в большую связь, как бы это было у меня, или в нефтянку. Музыка должна была быть любимой. – Были ли какие-то ориентиры в лице западных независимых фирм? – В большой степени Domino. Я считаю их своими учителями и поводырями. Если взять начало 2000-х годов, то мы с ними были в одинаковых условиях… мне кажется, мы даже круче стояли. Был момент, когда у нас уже был оперившийся Найк Борзов, на Машу были надежды, у нас были «Ногу свело!», «Мегаполис», по всем радиостанциям крутилась группа «Лакмус», диджеи Кругозоры начали всех тревожить… Но потом Domino, естественно, ушли в сильный прорыв. – Вы ставили себе задачу-минимум и задачу-максимум в бизнес-плане? – Так как я музыкант, а Гедрюс покинул руководство компании-мейджора, мы, хоть и пытались работать системно, все равно хотели работать свободно. Каждый год мы писали друг другу меморандум, принимали его и работали дальше. Фактически мы каждый год закрывали компанию и тут же открывали ее заново на каких-то новых внутренних условиях. Наши сотрудники об этом не догадывались, но мы внутренне всех ежегодно увольняли и тут же внутренне набирали обратно под какие-то новые дела. И бизнес-модель у нас менялась, и музыка, которую мы издавали. Все это в достаточной степени мутировало, но четких бизнес-планов, «в этом году завоевать 6% рынка, а в следующем – 8%», не было никогда. Хотя был приятный момент, когда мы, такие крошечные, отъели в эфире MTV огромный кусок. – Компания всегда была на самоокупаемости? Приходилось привлекать кредиты? – Никаких кредитов не было никогда. Что-то принесли мы с Мишей Габолаевым. Это было заработано на Маше Макаровой (а Машу, естественно, делали на заработанное на «Мегаполисе»). Что-то принес Гедрюс. Помимо «Полиграма», он основатель таких мифических уже компаний, как Zona Records, которая снабжала население Советского Союза виниловыми пластинками, и «Бомба». У него был какой-то капиталец, у нас с Мишей. Не очень много, сразу скажу. Но достаточно быстро компания поднялась с колен, через год уже пошли устойчивые «плюса». – Куча независимых артистов, лаунж-проекты – они тоже работали в плюс? Или они покрывались за счет других артистов? – Естественно, когда мы начинали подлейбл «Легкие», это было брендирование. Диски выпускались на деньги, заработанные на Найке Владимировиче Борзове. Но потом «Легкие» начали себя кормить. Капитализация этой музыки пришла абсолютно кружным путем: мы вошли на рынок музыки для рекламы. Благодаря настроенческой музыке, мы стали делать премиум-компиляции для всяких брендов типа Kent, Martini, чаев, яхт. Мы были практически единственными игроками, кто понимал этот рынок. Мы уверенно в нем ориентировались и снабжали агентства и бренды напрямую этими компиляциями. Плюс музыка шла в кино и в рекламу и достаточно быстро начала окупаться. С саблейблом «Ш2» (альтернативный шансон) было по-другому: «горячая» музыка была рассчитана в первую очередь на концерты, но там артисты оказались столь востребованными, что нам с ними было не совладать. Первый со скандалом ушел Дима Хоронько, потом Карл Хламкин. Как только мы артиста ставили на ноги и завоевывали для него приличные гонорары на заказниках, им переставало хотеться с нами делиться. «Снегиревские» артисты были в этом плане полояльнее, но безбашенные с «Ш2» сразу посылали нас на три буквы. – Правильно я понимаю, что в списке ваших продюсерских предпочтений коммерческая привлекательность артиста стоит не на первом месте? – Для любого настоящего продюсера, если покопаться в его душе, в первую очередь важен успех. Деньги, конечно, играют роль. Конечно, он потом их посчитает. Но дело в том, что успех может быть подкреплен финансово, а может и не быть, потому что так работает индустрия. При такой доле пиратства часто был успех, а деньги получали другие. А вообще продюсерский выбор – это что-то на уровне инстинктов. Сердце забилось, когда услышал артиста, – и всё. Основное качество продюсера – интуиция, а вовсе не системный ум, умение ориентироваться в информационных потоках или вкус. Когда ты прислушиваешься к своему внутреннему голосу и видишь то, что другим пока не видно, а ты себе еще толком объяснить не может, что это, – значит, работает интуиция. – На презентациях новых проектов вы вместо термина «договор» часто называли отношения с артистом «браком». Для вас важна семейная атмосфера в компании? – Мы маленький независимый лейбл, поэтому очень близко к сердцу принимали каждый наш релиз и артиста. Болели со страшной силой, пропуская через себя все невзгоды и перипетии продвижения, все неудачи, радости и т.д. В этом преимущество маленького лейбла. Поэтому у нас Гришковец. Он же первый альбом издавал на Real Records, а сейчас издается у нас. Нам нравится друг с другом работать из-за атмосферы. У меня один знакомый работает на семейной вискокурне в Шотландии. Это чуть ли не единственный из алкогольных брендов, которые не продались транснациональным компаниям. Гигантская разница – в атмосфере, в ощущении от работы. То же самое у нас: но близкие отношения либо работали, либо не работали. Когда мы понимали, что с артистом по-разному видим мир, мы предпочитали расставаться. – Пытались ли вас купить большие акулы шоу-бизнеса? – Нас – нет, а наши проекты – пытались. Того же Найка два из четырех мейджоров в разное время пытались заполучить. Один – правдивыми методами, а другой использовал разные грязные технологии. Мы выдержали годовую закулисную войну. Когда Найк был в самом соку и когда пошел клип на песню «Одна она», глава одной мейджор-компании, который сейчас не у руля (смеется), дал приказ своим сотрудникам отбить. Механизмы были включены, но артиста мы удержали. – Зачем маленькому лейблу была нужна такая разветвленная система подлейблов? – Чтобы привлечь внимание вашего брата, нам нужно было сделать акцент на трендах. Вот прекрасная настроенческая электронная музыка – ни клипа не снять, ни на радио не возьмут, но как-то обратить внимание на нее нужно. Появился саблейбл «Легкие». Каждый наш лейбл был связан с возникновением какого-то тренда современной музыки. Нам легко было продвигать тренды – тренды медиа очень уважают. Так мы продвинули и «Легкие», и «Ш2», но для этого нам нужно было очертить границы и назвать вещи своими именами. В конце концов, мы это дело схлопнули. Когда началась история с «Елочными игрушками», «СБПЧ», 2H Company, рождался тренд новой городской поэзии в союзе с электроникой – вместо того чтобы создать какой-нибудь новый саблейл, мы сказали, что нам надоело играть в это. Пусть «Снегири» будет мультикультурным лейблом, где, на манер Domino, будет издаваться всё. Здесь и певцы пошепчут, и электроника побулькает. – Идею «Ш2» вы считаете успешной, или она все-таки оказалась недотянутой? – В тот год, когда появилась «Ш2», «Снегири» работали отлично, и «легочное» крыло тоже начало приносить прибыль. С точки зрения коммерческого роста было очень удачное время. Если бы артисты не сбежали… Дело в том, что мы их просто не удержали. Мы выпустили джинна из бутылки, а механизмов никаких не было, кроме порядочности артиста. Концертный рынок был абсолютно черным и неподконтрольным, и выиграть дело об упущенной выгоде по концертному контракту было дурной затеей, потому что на руках нет никаких козырей. Нам бы сказали: «Предъявите, сколько он заработал за этот период? Где ваша упущенная выгода?» А что предъявишь? Можно было удержать артиста с помощью авторских прав на вновь создаваемые произведения, но это тоже с большими юридическими оговорками. Считаю, что «Ш2» как музыкальный проект себя оправдал – мы абсолютно четко и безошибочно нащупали тренд, поварились в нем, открыли многих удивительных артистов… Миссия независимого лейбла – открывать. Мы открыли миру Хоронько, Хламкина, Гуджу Бурдули, недооцененных, на мой взгляд, «Снегопадов» – это наши звездочки на фюзеляже. С коммерческой точки зрения – да, на «Ш2» мы заработали меньше всего. – Был еще саблейбл «Поплавок», открытый под инди-поп-проекты и ограничившийся группой «Друзья»… – В этом же фарватере шел еще один коллектив, который мы в итоге не издали. Мы очень серьезно занимались и «Поплавком», и группой «Друзья». Сделали все, что в наших силах. Скажу, что с такой же моделью прекрасно пошла певица Максим. Все, что мы формулировали как концепцию «Поплавка» – молодые молодым, сами пишем, сами поем, слова важны и для аудитории, и для исполнителя, музыка хороша и без видео, не стыдно смотреть людям в глаза за свои песни и т.д., – все это прекрасно сработало с Максим, но не с нашей группой «Друзья». В первую очередь виноваты, конечно, мы, но с другой стороны, любовь нельзя купить. Проект крутился, рекламы было довольно много, но стартовая песня… На MTV клип «Ночью ты кричишь сильней» продержался в ротации год, но песня ушла достаточно быстро. Проект «два мальчика + две девочки» был интереснее, чем содержание трека, который они исполняли. Плюс я лично упустил артиста – кое-где нужно было работать чуть пожестче. В самый ответственный момент начались разброд и шатания, лидер коллектива почувствовал себя вправе заявить о своей «первичности», задвинуть остальных на второй план. Но проект и был хорош удивительным сочетанием девчонок и парней. Это было разрушено, и пробивать следующие песни стало сложнее. Когда пробиваешь, это всегда гипноз, шахматная партия на нечеловеческих перегрузках. Ты буквально гипнотизируешь медиа, чтобы это всё пошло. А у меня не было на это сил, потому что в этот момент произошел человеческий конфликт. Вторая песня была на голову выше, чем первая, но это уже никто толком не услышал. – Со стороны казалось, что вы занялись несвойственным «Снегирям» делом – будто бы вам принесли бюджет на «Друзей» и предложили продвинуть проект. – Это ошибочное мнение! Мы втюхали туда все свои кровные! Надо же, интересно, что это произвело такое впечатление, значит, мы действительно хорошо поработали. – Когда-нибудь возникало желание прикрыть «Снегири»? – Нет. Это как любимый ребенок. Пока хорошая музыка не перевелась, пока у нас силы есть, «Снегири» живут. Хотя вообще никому непонятно, что ждет музыкальную индустрию в будущем. Но есть наш опыт, чутье, музыкальный вкус, энергия – и есть молодые артисты, которым все это нужно. – И публика есть. – Да, есть публика, которой все это небезынтересно. Постараемся найти какие-то новые формы. – Как кризис повлиял на компанию? – Тьфу-тьфу-тьфу, в меньшей степени. Мы настолько маленькие, что волна нас не захлестнула, потому что мы как перышко (смеется) болтаемся где-то на поверхности. У нас не было ни заемных денег, ни кредитов. Серьезная составляющая в нашем бюджете – музыка для бизнеса. Мы работаем с рекламными агентствами, рекламными продакшнами, мы прекрасный сервис для них. У нас есть постоянные клиенты, и эта часть не сдулась, даже поднялась. Что касается продаж, мы не заработали из-за кризиса на заказниках, например, Алины Орловой. Честно скажу, здесь мы рассчитывали на счастливую концертную историю. Мы гуманно не заставляем наших артистов перерабатывать, а Алина Орлова – это вообще особая категория, ее надо беречь, – тем не менее рассчитывали там подсобрать нормально. Но этот рынок упал. Рассчитывал я на нормальную капитализацию и со своим проектом «Капелла берлинских почтальонов». Не получилось, но я счастлив, что этот проект существует. Кризис в музыкальной индустрии начался еще раньше, и там были дела весьма плохи: порушилась дистрибьюция, носитель умер. Крупные игроки ощутили это на себе гораздо сильнее, чем мы. – Вы физические носители продолжите выпускать? – Обязательно, хотя это уже не источник информации, а сувенир на полку. Скоро выпустим сборник, который будет называться «No Oil, No Stress, No Noise» – 20 молодых коллективов, первый сборник десятых годов. Это для меня ощутимый новый тренд независимой музыки. Там всего трое наших артистов, а некоторых я вообще услышал в первый раз. – Стилистически это что? Название звучит «лаунжево». – Нет, это абсолютно не «лаунжево»! Вполне себе песни, всего одна инструментальная композиция. – У «Снегирей» всегда был очень силен пиар-компонент. Вашими пресс-атташе были такие сильные журналисты, как Григорий Гольденцвайг, Илья Жегулев, Иван Чернявский, пресса регулярно получала рассылки новостей, и многие проекты получали паблисити даже более сильное, чем заслуживали… – Это наша большая ошибка. Когда слишком любишь и по-родственному относишься к своему артисту, начинаешь его перехваливать. Но мы говорили это искренне, от души. Есть такой закон: средний художник превращается в плохого, когда о нем начинают говорить больше, чем он этого заслуживает. Иногда нас заносило, но от чистого сердца. – Почему вы отказались от рассылок? Люди, занимавшиеся пиаром в последний год, убедили вас в том, что это уже не работает? – Да, они считали, что нужно искать новые формы. Я согласился, хотя не на все 100% уверен, что они правы. Сейчас, может быть, я к рассылочной практике и вернулся. Но писать в них нужно только о музыке. Слава богу, что сейчас можно заниматься только правдой, писать правдивыми словами о правдивых нотах. Все остальное плясание вокруг для медиа теперь не очень интересно, медиа тоже стали другими. – Много лет у вас руки до «Мегаполиса» вообще не доходили. – Да, совершенно. – Не жалко было? – Я находился под анестезией. Когда человек на операционном столе, ему не жалко, что его режут – он ничего не чувствует, а иногда и теряет сознание. Я практически потерял сознание. Я вообще не помню годы с 2004 по 2007-й. Я помню 1974-й, 1975-й, 1988-й, я любой год могу сказать, но вот насчет этих лет я не понимаю, чем я занимался. Да, мы что-то важное издавали, что-то делали. – Рутина? – Скорее, галеры. Настоящие такие, с ядром на ноге. В какой-то момент я все-таки понял, что свою вахту офисного работника я сдал. Я в офисе больше не появлюсь никогда в своей жизни ни за какие коврижки. Ни при каких обстоятельствах ноги моей не будет в любом офисе мира. Даже в любимых «Снегирях» (разговор проходил в офисе «Снегирей» – А.М.). Я здесь появляюсь на встречах, я на связи, но я не офисный работник. Мы определяем присутственные часы, зоны, когда я всецело принадлежу «Снегирям», но в первую очередь я занимаюсь сейчас своим творчеством. Все это я понял в Хорватии, когда писал книгу «Юбка». Гордое писательское одиночество расставило все на свои места: я творческий человек, творчество – самое важное для меня. Приехав из Хорватии, я понял, каким будет новый «Мегаполис». Только в этот момент. В следующей командировке я написал песни для «Мегаполиса», и за прошлый год мы этот материал сыграли в студии. Весной должны выпустить новый альбом. – Давайте вспомним самые заметные ваши проекты. Почему Маша Макарова не захотела быть звездой? – Она в душе звезда, она родилась звездой, у нее солнечный голос и солнечная харизма. Но мы на своем сленге называем это кессонной болезнью. Когда молодого артиста, как водолаза из воды, очень быстро выдергивают на сцену «Олимпийского», дальше он должен играть по определенным правилам. Тебя все любят, ты королева (Земфиры еще не было), но себе ты при этом не принадлежишь. У тебя масса обязанностей: все сладкое закончилось, осталось одно соленое. В какой-то момент Маше просто не захотелось играть в эти игры, исполнять «Любочку», стремиться за хитами. Она сказала мне честно: «Олег, я не понимаю. Может, я не певица, может, я учительница истории?» Года два, а может быть, три она пыталась понять. Мы попытались еще один раз возобновить наши профессиональные отношения, но для себя я понял, что лучше буду ей астральным братом или кармическим близнецом, но не продюсером. Сейчас мы знаем, что мы рядом, что мы в Москве, и этого нам достаточно. – Найк Борзов до встречи со «Снегирями» был известен в узких кругах, как и его «Лошадка». С вами он стал суперзвездой, а теперь опять где-то в подполье. – «Лошадку» знали в очень узких кругах, ее нигде не играли, боялись, как черт ладана. Она была ужасно записана. Мы из Найка сделали топ-артиста. Пять лет мы с ним просто дружили, общались, обменивались концертами западными, я давал комментарии к его песням. Когда я послушал композицию «Супермен», понял, что и он созрел, и я созрел. Вот формула: А (артист) умножить на В (продюсер) равно С (успех). А никогда не равно С. Когда я почувствовал готовность стать для него В, сделал Найку предложение. Он спросил: «За кем будет последнее слово?» – «Конечно, за мной, я же продюсер» – «Нет, я так не согласен, я Найк Борзов. Что написано в туалете клуба «Свалка»?» Это мы так шутили: там было написано «Найк Борзов – национальный герой». Шутки шутками, но это была наша цель. Через неделю он пришел и согласился на наши условия, мы подписали контракт на шесть лет и очень плодотворно этот срок проработали. Найк стал Найком. Это было очень сложно, где-то нам улыбнулась удача. Я помню «Максидром», на афише которого крупнее всех были написаны Найк и «ВВ». А дальше… К сожалению, у некоторых артистов получается работать, если у А убрать В, как у Земфиры или «Ундервуда». Найку же этого, как показывает практика, сильно не хватает. – У меня вышел спор с группой «Лакмус». Мне нравится звучание их первого альбома (вышедшего на «Снегирях») и не очень нравятся последующие. У музыкантов мнение прямо противоположное. Они считают, что их звук должен быть более альтернативный, грязный, а «легкая музыка» с первого альбома вызвана диктатом продюсера. – Ну да. Мне тоже казалось, что они такие, легкие. Иногда бывает, что продюсер ошибается в своих артистах. Как парень может ошибиться в девушке. Женился – а она раз, совсем другая, чем казалось. Это катастрофа, разводишься. С «Лакмусом» мы видели мир по-разному. Но артист должен сопрягать то, как видит себя изнутри, и как его видят снаружи: по тому ли руслу он плывет, которое ему очерчено судьбой и богом. Я зафиксировал «Лакмус» так, как видел со стороны. Они видели себя иначе. В этот момент нужно как можно быстрее расставаться. – А почему расстались с «Ундервудом»? – Это было сладкое расставание, когда дети вырастают и говорят папе с мамой, что хотят жить отдельно. Они выросли из наших отношений, заматерели, набрались сил, поняли специфику, технологии, им было в кайф самим заниматься своими делами. Это было самое идеальное расставание в моей карьере. Может быть, поэтому их судьба в дальнейшем и сложилась так счастливо. Кажется, они единственные из всех моих проектов, которые после расставания не только не растеряли, но еще и приобрели. – А скандальные разводы были? – С тем же «Лакмусом». Первый раз в жизни артист пригрозил, что приедут ребята на двух «девятках». Это было не очень приятно. С Димой Хоронько мы ругались. Мы сидели в «Проекте О.Г.И.», и я сказал: «Ну если ты так, пойдем выйдем на улицу поговорим». Он не вышел (смеется). Но мир маленький, а музыкальный мир еще меньше. Я и по складу характера человек не конфликтный. Ну и по бизнесу чисто математически получается, что соседи должны дружить. Почти со всеми бывшими артистами у меня отношения либо очень хорошие, либо прекрасные. После нашего расставания с Хоронько была возможность показать наши маленькие снегириные коготки. С юридической точки зрения мы могли оказать давление, но показали себя с человеческой стороны, не стали вить веревки из нашего бывшего клиента. Все было сделано настолько ласково и гуманно, что мы сохранили с Димой нормальные отношения. Не могу сказать, что мы друзья, но мы любим с ним общаться. А самый, конечно, сказочный проект – это ди-джеи Кругозоры. Чем позже артист приходит в шоу-бизнес, тем меньше он подвержен кессонной болезни. Единственный артист, который приносил в день подписания контракта шампанское и торт сотрудницам «Снегирей», – покойный Борис Михайлович Караулов, DJ Кругозор. – Продюсеру Нестерову приходилось поддушивать в себе артиста Нестерова, проявлять жесткость? – В жестких ситуациях ведешь себя жестко, это понятно. Но концепция – не собрать, а сберечь. Мы всегда работали с артистами, только лишь раскрывая его. Не подавляли, не раскрашивали, не привносили. Мы работаем в основном с «героями» – то есть артистами, которые сами пишут, которые рождены быть артистами, как нам кажется. Наша задача – развернуть его правильным ракурсом, чтобы его увидело общество. Жесткость нужна при этом разворачивании и при споре, такие ли они, как сами себя представляют. Мы говорили сейчас про «Лакмус», а была такая ситуация с «Ундервудом», когда они записывали первый альбом. Мне в руки попало похмельное демо: 30 песен, которые спел Вова Ткаченко – и свои, и Макса Кучеренко. С этим демо я прожил целое лето, влюбился и понял «Ундервуд» от начала до конца: он у меня заиграл в голове. Мы пригласили их в студию, и они заголосили, как опереточные теноры. Я говорю: «Это не вы» – «Как не мы? Мы». Я им похмельную запись: «Вот – вы!» – «Да не, это с похмелья, так, ерунда». Слава богу, они посмотрели в зеркало. Продюсер – это зеркало для артиста, чуть-чуть увеличивающее, все прыщи видны, но оно очень нужно. И они в конце концов со мной согласились. А кто-то не согласился. – Какими из своих проектов вы гордитесь? – Найк, Маша, «Ундервуд», диджеи Кругозоры, самый веселый и странный мой проект. Но вместе с тем это еще и Гуджа Бурдули, Оркестр электромузыкальных инструментов Мещерина… Я целый год просидел в Реутове в архивах Гостелерадио и из 70 часов музыки по крупицам собрал эти два диска. Говорю откровенно: третьего уже не соберет никто и никогда, больше ничего и нету. Но получился красивый миф, красивая сказка. А тот прекрасный сборник «От Паланги до Гурзуфа»! – А неудачи? – Плохо, что от меня уходили артисты. Жаль, что работа с Машей оказалась столь скоротечной. И, возможно, я брал проекты, которые оказались «не моими», которых я дорисовывал, как оказалось с «Лакмусом» и «Друзьями». «Снегири» раскручивали этот маховик и в конце концов это приводило к фиаско. Что лучше – чтобы артист этого не вкусил или чтобы он попробовал, но не получилось? В этом плане я вторгся в чужую судьбу. Может, и не нужно было этого делать. С годами я выработал для себя абсолютно жесткий критерий по продюсированию. Я могу взяться за продюсирование артиста в одном исключительном случае: если я понимаю, что буду плакать через десять лет, слушая запись, которую сделал с этим артистом в студии, то я буду заниматься этим артистом. А если я плакать через десять лет не буду, то смысла заниматься артистом нет. Я могу работать с ним как издатель, но продюсировать в студии не буду. – Почему у вас нет конкурентов? Казалось бы, так просто – открыть маленький лейбл и издавать кого хочешь. – По мнению большинства людей, это бессмысленно. Всем хочется быть счастливыми, жить с миром в гармонии, улыбаться как минимум утром и вечером. И вот это счастье человек начинает из жизни брать: общение с любимыми, дети, поездки, путешествия, еще что-то. Это счастье он покупает за деньги, которые наживает непосильным трудом. Восемь часов он тяжело работает и не думает о счастье. Но ведь есть возможность быть счастливым 24 часа в сутки. Те, кто занимается музыкой, а не нефтянкой, всё про себя поняли. Счастья в моей жизни будет больше, если я буду заниматься этим. Это мироощущение «Снегирей». Конкурентов нет, потому что они считают этот путь слишком сложным, бесперспективным. Галеры, отсутствие внятной перспективы: где доля рынка? где прирост? (Хотя по оборотам у нас год от года все существеннее и существеннее, несмотря ни на что.) Все считают этот путь кривым и не хотят по нему идти. Я считаю этот путь прямым и самым веселым.
