Кровь — семя нации: что такое национальное мученичество

«Я вижу светлый закат мучеников… Я вижу тех, кто в разных странах боролся за правое дело. Скуден посев, однако жатва не оскудеет! Запомните, о короли, первосвященники, — жатва не оскудеет», — писал Уолт Уитмен о европейских революциях 1848–1849 годов. Семя, посев, жатва — все это классические метафоры жертвы, известные с первых веков христианства и более ранних эпох. C древности и до наших дней кровь мучеников всегда служила христианству надежным фундаментом: «кровь христиан есть семя», — возглашал в конце II века карфагенец Тертуллиан. С ними оно приходило в новые страны и земли и на останках этих людей совершало богослужения. Однако Уитмен, очевидно, говорит не об этих мучениках, а о каких-то других, которые «борются за правое дело» и которых зачем-то должны бояться власти предержащие.

Далее я буду называть этих других мучеников «национальными», поскольку в идеологиях наций-государств и националистических движений они считаются одновременно борцами за освобождение нации — и жертвенным приношением, необходимым для ее «произрастания». В целом, если формулировать предельно кратко и грубо, то начиная с последней трети XVIII века и до наших дней национальные государства если не всегда, то часто строились по образцу христианской церкви — на крови гражданских мучеников. Это не универсалия, но конкретный феномен в истории западной политической культуры, возникший на пересечении христианства и республиканизма эпохи Просвещения. И еще это — определенный этап: многие страны и движения в него еще только входят, но прочие уже давно преодолели, и святая кровь на их землях высохла.

Впрочем, перед тем как продолжать, необходимо дать краткий обзор того, что вообще в этой связи происходило в Новое время и продолжается ныне.

Три классические традиции

Три старейшие традиции национального мученичества возникли в XVIII веке в Соединенных Штатах, Франции и Ирландии. Две из них оформились на волне «классических» революций Нового времени — американской и французской, и все эти традиции, за исключением французской, вполне себе живы по сей день.

Первенство в изобретении национального мученичества принадлежит США. Первым событием, подарившим мучеников революционерам в Новой Англии, стала Бостонская бойня 1770 года. По сути, это была небольшая стычка с британскими солдатами, в которой погибло пять человек — все они были вооружены и грозились стереть англичан в порошок, однако же их объявили невинными жертвами, павшими ради свободы. Вместе с ними был похоронен Кристофер Снайдер — подросток 11–12 лет, застреленный незадолго до этого местным тори. В итоге он удостоился звания «маленького героя и мученика за благородное дело», а еще «первой невинной жертвы столкновений между Колонистами и Короной, следствием коих стала Независимость». Революционеры из числа «Сынов Свободы» и лично Сэмюэл Адамс использовали память о них, чтобы разжечь волнения — и это им удалось. После того, как в 1775-м началась Война за независимость, жертвы Бойни были забыты — все, за исключением «огромного мулата» Криспуса Аттакса: он стал мучеником черных американцев и подспорьем в их долгой борьбе за гражданские права.

Из мучеников Войны за независимость наибольшей известностью пользуется «шпион-мученик» Натан Хейл, повешенный в 1776 году англичанами; помимо него были доктор Джозеф Уоррен и полковник Айзек Хейн, «мученик Юга». Однако же величайший расцвет американская идеология мученичества переживает в эпоху Гражданской войны: в 1859 году, накануне сецессии, в Виргинии был повешен радикальный аболиционист Джон Браун, а в 1865-м убили Авраама Линкольна — первого из «президентов-мучеников», которого по всей стране называли «искупителем нации» и на все лады сравнивали со Христом. После него этот сонм пополнили Дж. Гарфилд, У. Мак-Кинли, и отчасти — Дж. Кеннеди; мученичество еще нескольких президентов (У. Гардинга и В. Вильсона) было заявлено, но так и осталось сомнительным проектом. Наконец, в США есть мемориальные кладбища в Геттисберге и Арлингтоне, где покоятся в основном павшие воины, которые «пожертвовали собой ради Отечества». Вкупе с остальными они составляют богатейший пантеон национальных мучеников США, составленный, как мы видим, из бунтарей, реформаторов, президентов и рядовых солдат.

«Древо свободы нужно поливать кровью патриотов и тиранов, это его естественное удобрение», — замечал в письме Томас Джефферсон. Эти слова были написаны в 1787 году — за два года до начала Французской революции, удобрившей это древо весьма обильно. Первый сонм революционных мучеников составили сто парижан, погибших при штурме Бастилии в 1789 году, второй — «герои 10 августа», то есть взятия дворца Тюильри в 1792-м. Тех и других часто поминал в своих речах Робеспьер, призывая не только продолжить их битву, сокрушая врагов народа — «тиранов и деспотов», — но и отомстить за павших. В январе 1793 года, сразу после казни Людовика XVI, «патриоты» заполучили первого именного мученика — Луи-Мишеля Лепелетье де Сен-Фаржо, который отдал голос за цареубийство и был убит роялистом. В июле за ним последовали журналист Жан-Поль Марат — кровожадный автор газетенки «Друг народа», — и Мари-Жозеф Шалье — лионский якобинец, казненный в ходе местного бунта. Вскоре культ мучеников был интегрирован в революционный Культ Разума, и в национализированных соборах начали ставить их бюсты и петь осанну. Об их популярности свидетельствуют имена, которые давали новорожденным патриотические родители — например, «Брут-Марат-Лепелетье».

Помимо этих, были еще две категории мучеников: это трое юных солдат — Жозеф Бара, Агриколь Виала и Пьер Бейль, погибшие в 1793–1794 годах во внутренних и внешних войнах, — и девы-мученицы Перрин Дюгюэ и Мари Мартен, пострадавшие от роялистов-шуанов в 1796–1797-м. Дюгюэ в народе прозвали «святой с трехцветными крыльями», а Мартен — «святой Патодкой» (так шуаны обзывали республиканцев). После возвращения в их провинцию христианства первый культ пришел в упадок, а второй растворился в католическом обряде.

Последняя из выделенных мною «классических» традиций, ирландская, питалась непосредственно от французской. Теобальд Вольф Тон, глава антибританского восстания 1798 года, некогда состоял на французской службе и пытался при поддержке оттуда создать республику, однако не преуспел, был приговорен к смерти, вскрыл себе вены в тюрьме и стал «первым апостолом ирландского союза и мучеником ирландской свободы». Дальнейшее развитие жертвенной идеологии в ирландском национализме связано с движением фениев, подарившим ему троих «Манчестерских мучеников» (повешенных в 1867 году за убийство полисмена) и легион террористов. Однако же кульминацией этой традиции стало Пасхальное восстание 1916 года, одним из главных зачинщиков которого был Патрик Пирс — пламенный католик, одержимый идеей жертвы и «евангелием ирландского национализма» (это цитата). Наряду с пятнадцатью другими лидерами восстания он был казнен англичанами — и стал одним из величайших мучеников новорожденной ирландской республики, которая в 1922-м добилась-таки независимости. «Родилась ужасная красота», — писал о тех событиях Уильям Батлер Йейтс: на крови мучеников заколосилась нация.

Эпоха расцвета

Эти традиции национального мученичества являются «классическими» по двум причинам: во-первых, потому что они были первыми и опирались друг на друга, а во-вторых — из-за сочетания в них христианства с идеологией республиканизма. Впоследствии оба эти элемента будут варьироваться: религиозную «ячейку» сможет занять, например, ислам, а вторую, политическую — что угодно другое.

XX век стал эпохой расцвета национального мученичества, особенно в тоталитарных и авторитарных режимах и идеологиях. Во франкистской Испании почитался основатель «Испанской фаланги» Хосе Антонио Примо де Ривера. В нацистской Германии мучениками стали жертвы «Пивного путча» 1923 года; в 1935-м на площади Мюнхена были выстроены два Храма почета, куда перенесли останки шестнадцати погибших, а на флаге, якобы запятнанном их кровью, освящали партийные стяги. Кроме них, мучеником Третьего рейха стал застреленный в 1930 году Хорст Вессель — автор гимна НСДАП. В Румынии фашистская «Железная гвардия» прославляла Иона Моцу и Василе Марина, которые пали, сражаясь на все той же Гражданской войне в Испании в 1937 году, а также основателя и идейного вдохновителя движения Корнелиу Зеля Кодряну, убитого год спустя якобы при попытке к бегству с каторги.

Свои мученики были и в двух крупнейших левых режимах XX века — СССР и коммунистическом Китае. В раннем Советском союзе почитались жертвы Гражданской войны и отчасти — Ленин после покушения эсерки Фанни Каплан. В Китай идеология мученичества пришла после Синьхайской революции 1911 года, но особенное развитие получила у коммунистов уже в конце 1940-х: они почитали трагически погибших солдат Чжана Сыдэ, Лэй Фэна, а также всех китайцев, погибших в бою с врагами (вплоть до Корейской войны 1950–1953 годов), и военных, «пострадавших» в столкновениях на площади Тяньаньмэнь в 1989-м.

Чтобы составить представление о распространенности этого феномена в современном мире, можно провести два несложных эксперимента. Первый — выяснить, в каких странах отмечается праздник под названием «День мучеников». Выяснится, что таких стран около тридцати пяти и они разбросаны по всему миру от Южной Америки до Юго-Восточной Азии. Вот их (возможно, неполный) список: Азербайджан, Албания, Ангола, Армения, Афганистан, Бангладеш, Бенин, Буркина-Фасо, Венгрия, Вьетнам, Египет, Израиль, Индия, Иран, Китай, Куба, Ливан, Ливия, Малави, Малайзия, Мадагаскар, Мьянма, Непал, ОАЭ, Пакистан, Панама, Сао-Томе и Принсипи, Сирия, Того, Тунис, Турция, Уганда, Украина, Эритрея и Южный Судан. В некоторых странах нет праздника, но есть мемориальные кладбища мучеников революций (как в КНДР) или сходные национальные культы (как японское святилище Ясукуни). Однако это лишь состоявшиеся нации-государства, а ведь свои мученики есть и у множества непризнанных государств (Сахарская арабская демократическая республика, Нагорный Карабах, Государство Ва, Сомалиленд) и национальных движений — например, у валлийцев, каталонцев и курдов. В целом же принцип таков, что если где-нибудь есть непризнанная республика или воинствующие националисты, то там, скорее всего, есть мученики.

Для второй части эксперимента потребуется справочник флагов — например, общепризнанно авторитетная работа Альфреда Знамиеровского «Флаги. Всемирная энциклопедия». Вооружившись таким инструментом, следует сперва посмотреть, на флагах каких стран в виде линии, фигуры или поля представлен красный цвет, а затем выяснить, как именно он появился и что означает. Как и следовало ожидать, в большинстве случаев красный символизирует кровь мучеников и борцов за независимость. Таких стран имеется больше пятидесяти, и большая часть из них добилась суверенитета еще в XIX-XX веках. С точки зрения хронологии, первые «кровавые флаги» вскоре после обретения независимости взвились над бывшими теперь уже испанскими колониями в Южной Америке: это Колумбия, Мексика и Чили (1810), Эквадор (1822) и Боливия (1825). В Европе примечательно ранний случай — порвавший с Францией Люксембург (1815). Следующая волна деколонизаций и принятия «кровавых флагов» состоялась в начале XX века и была достаточно скромной: Афганистан (1919), Египет (1922), Латвия и Литва (от Германии и РСФСР после окончания войны в 1918-м), в Азии — Китайская республика (1911), которая сейчас сохраняется в виде Тайваня. Последняя и основная волна приходится на вторую половину столетия — это большинство африканских и азиатских стран.

В настоящее время экспансия национального мученичества продолжается. Многие гражданские культы возникают или институционализируются буквально на наших глазах: в Украине культ «Небесной сотни» возник в 2015-м, в Китае празднование «Дня мучеников» ввели в 2014 году, в Бангладеш — только в 2017-м. В некоторых странах продолжают приниматься новые законы и постановления, продвигающие культ мучеников и «перенаправляющие» его легитимность режиму. В том же Китае в 2018 г. был принят «Закон о защите героев и мучеников», включающий в том числе рекомендации в сфере пропаганды, а в Индии в 2019 г. вышел «Словарь мучеников в индийской борьбе за свободу (1857–1947)» — масштабное издание в пяти томах, которое презентовал лично Нарендра Моди.

Мученичество как «движок» политической борьбы

Кратко обозначив, с чем мы имеем дело, попробуем разобраться, что происходит и зачем это нужно. Как правило, национальное мученичество начинается с «нелегального» общественного движения, преследующего некие политические цели — например, захват власти или создание нового государства. В один прекрасный момент оно вступает в конфликт, и кого-нибудь убивают — причем неважно, один это человек, пять или сто. Затем в дело вступают люди, которых социолог Гэри А. Файн называет «репутационными предпринимателями»: они объявляют погибших мучениками, подбирают им «дело» — то есть определяют, за что именно те якобы умерли, — и призывают продолжать их борьбу. Назвать этих предпринимателей в каждом отдельном случае довольно легко: в случае Французской революции это Робеспьер или многочисленные авторы погребальных речей и гимнов в честь «мучеников свободы»; Джона Брауна прославили журналисты и философы-трансценденталисты из Новой Англии; Хорста Весселя — Геббельс, Хосе Антонио — Франко, Чжана Сыде — Мао Цзедун. Все эти люди «превратили» умерших или пострадавших в мучеников, то есть примыслили к их судьбе определенный неочевидный смысл и убедили других в своей правоте — причем сделали это в собственных политических интересах.

Что касается намерений и умонастроения самих мучеников — в частности, их реального стремления пожертвовать собой, — то особого значения они не имеют. Подавляющее большинство национальных мучеников предпочло бы не умирать, а продолжать борьбу. Правда, некоторые из них — например, Марат, Браун и Пирс, — готовились к мученичеству и тем самым облегчили работу предпринимателям, но многие о такой возможности никогда не думали. Достаточно было и того, что они пострадали или умерли, а прочее — в руках третьих лиц.

В конечном итоге национальное мученичество представляет собой отчетливый дискурсивно-практический механизм, позволяющий национальному движению развиваться, достигать своих целей и сохранять уже достигнутое. Движение вступает в борьбу, чтобы учредить государство; у него появляются мученики, чья жертва мобилизует их на дальнейшую борьбу — и так далее, до победного конца. Иногда этот процесс укладывается в несколько лет (как в случае Франции), иногда растягивается на десятилетие (Германия) или даже полтора века (Ирландия). В любом случае, мученичество — это средство легитимации и мобилизации, хотя это и не отменяет тех искренних и религиозных по сути чувств, которые каждая нация питает к своим сакральным жертвам.

Как заканчивается мученичество

Противники режимов, у которых есть мученики, обычно хорошо сознают их символическое значение. Поэтому в случае падения подобных режимов гражданские культы тоже искореняются — не в первую очередь, но непременно.

Так, во Франции после Термидора народ с удовольствием ниспровергал идолы «мучеников свободы». Прах Марата был вынесен из пантеона, а его бюсты, по рассказам, ломали или специально измазывали в крови, что должно было символизировать его неуемную жажду крови. Помимо этого, в 1795–1799 годах вышло несколько произведений, описывающих «преступления Марата и прочих головорезов» или «преступления Робеспьера и его сообщников» — в числе которых оказался и «Друг Народа». После поражения Германии во Второй мировой войне из парных Храмов почета в Мюнхене американцы сперва выкинули останки путчистов, а в 1947 году взорвали и сами храмы, от которых теперь остались лишь поросшие плющом цоколи. В Японии по условиям капитуляции были запрещены церемонии в святилище Ясукуни, где павших японских солдат, в том числе камикадзе, почитали как божеств, а синтоистские святилища вдобавок превратились в частные учреждения. Итак, если во Франции и Германии режимы пали вместе со своими идолами, то в последнем случае никто никого не свергал — но японский милитаризм лишился одного из своих главных проводников.

Наиболее сложный прецедент здесь — это испанская Долина павших, законченный в 1959 году грандиозный мемориал эпохи франкизма. Сам Франко задумывал его как классический памятник в честь национальных героев — центральную гробницу занимает Хосе Антонио, рядом с которым в 1975 году похоронили диктатора. Перед открытием Долины под давлением Церкви было принято решение захоронить здесь жертв Гражданской войны с обеих сторон, хотя сам Франко был против. Поскольку смена режима в Испании произошла ненасильственным образом и без какого-либо давления извне, статус мемориального комплекса оказался проблемным. В 2007 году новое социалистическое правительство закрыло его для проведения церемоний, а в 2019-м его покинули останки Франко, которые теперь покоятся в крипте на столичном кладбище Мингоррубио. Фашистский мученик Хосе Антонио, однако, все так же находится в сердце Долины.

Рутинизация мученичества и то, что приходит за ним

Поскольку национальное мученичество — по сути, технология мобилизации, в относительно мирных и стабильных контекстах надобность в нем отпадает. К примеру, в 2016 году в Ирландии столетие Пасхального восстания было отмечено пышными торжествами, но едва ли очень многие сегодня принимают всерьез его жертвенную идеологию. И напротив, у националистов в Северной Ирландии данный формат мобилизации еще востребован: на улицах Белфаста красуются граффити с портретом Бобби Сэндса, умершего в 1981 году в ходе голодовки, а некоторые ветви ИРА вроде «Действительной ИРА» почитают как мучеников собственных боевиков, которые погибли в стычках или при исполнении терактов. Ирландская группа Cranberries пела, что у них в головах зомби (песня посвящена теракту 1993 года в городе Уоррингтон) — но, как видно, еще и мученики.

Аналогичные процессы рутинизации можно наблюдать и в США — хотя из-за богатства этой традиции изменения там происходят на нескольких фронтах сразу. Например, образ «президента-искупителя» Линкольна был крайне востребован после Гражданской войны и Первой мировой, когда в 1922 году в Вашингтоне был воздвигнут мемориал Линкольну. Однако сегодня день рождения президента отмечается в качестве праздника всего в пяти штатах. Правда, его катафалк остается важным символом гражданской религии и используется при похоронах всех президентов и некоторых государственных деятелей (последним на нем везли сенатора Джона Маккейна). Еще один пример из американской традиции — это память о мучениках, которые были черными либо боролись за черных. На протяжении веков память о Криспусе Аттаксе и Джоне Брауне зачастую оспаривалась со стороны белых, однако же поддерживалась черными. Сегодня оба этих мученика наряду с Мартином Лютером Кингом-младшим нашли место в гражданском пантеоне движения Black Lives Matter. Впрочем, в его рамках они почитаются уже не как мученики (каковыми являлись изначально), а просто как борцы за гражданские права черных.

В целом национальное мученичество — одноразовый формат: при смене режима с мучениками ему на смену вряд ли придет другой режим с мучениками. Мне известен только один обратный пример — это Китай, где на смену героям революции 1911 года пришли «красные мученики» Мао Цзедуна, однако это исключение объясняется огромным идеологическим зазором между партиями. Поэтому в большинстве случаев на смену мученичеству приходит нечто иное, а именно коммеморация любых жертв: памятование по ту сторону сакрализации. Мученичество предполагает жесткий разрыв с прошлым как «старым режимом», революцию, цареубийство и контрастное разделение на мучеников и гонителей; коммеморация означает память о жертвах без легитимации и мобилизации.

Сегодня эта новая парадигма доминирует, например, в Аргентине (память жертв хунты), Испании (та самая Долина павших) или Японии (Хиросима и Нагасаки). Великая отечественная война в России лежит примерно на стыке между двумя «режимами памяти». По своему функционалу, особенно в государственной риторике, — это чистое национальное мученичество, однако «в народе», где царит личная и семейная память, войну чаще помнят как трагическое событие, в котором не было мучеников, а были прежде всего загубленные жизни — хотя многие и положили их «за други своя».