Иллюстрация: Василий Ложкин
Вот я прочитал о том, чему, честно говоря, вовсе не удивился. А прочитал я о том, что созданному Александром Архангельским, Татьяной Сорокиной и Максимом Курниковым кинофильму «Голод» официально отказано в прокатном удостоверении.
Я этот фильм видел. Я знал заранее, что он посвящен одному из страшнейших событий и без того не безоблачного ХХ века, а именно голоду, охватившему несколько районов нашей страны в начале 1920-х.
Я видел этот фильм. Что сказать — он потрясает. Потрясает не только и даже не столько документальными кадрами и свидетельствами, без пафоса и надрыва показанными и рассказанными в фильме, не только цифрами и фактами, не только рассказами о массовых случаях людоедства и трупоедства. Это не может не потрясти воображение и сознание живого человека, наделенного хотя бы зачатками эмпатии. И это потрясает, да.
Но не только эти картины, рассказы и прочие свидетельства, не только как бы бесстрастная, а потому и особенно больно бьющая по нервным окончаниям статистика поражали и потрясали меня. Не только и даже не столько они.
Меня в очередной раз потрясли свидетельства какой-то эпической по своему масштабу и по своей глубинной безысходности черной неблагодарности по отношению ко всем тем, кто самоотверженно, с бесконечной душевной и материальной щедростью спасал несчастных — кормил, поил, лечил. И кто многих, очень многих спас.
А кто спасал-то? А кто помогал? А кто кормил? Кто, кто — иностранцы, конечно! И не просто иностранцы. Американцы. Ну, это уж, как говорится, «ваще»!
И когда голод слегка утих, когда американские фонды и волонтеры покинули страну, о них было велено забыть. Забыть сразу и навсегда. Вот и забыли. А чего? А зачем помнить-то! С какой стати! Можно и забыть. И имущество можно конфисковать. Чего церемониться-то! Голода-то вроде теперь нет. Подождем до следующего.
А следующего не будет, не может быть. В буквальном смысле его, конечно, не будет, хотя бы потому, что он не нужен начальству. Да и относительного, думаю, тоже не будет. Потому что, как сказал один умный человек, революции совершают не голодные, а те, кого два дня не покормили.
Голода не будет. Нынешнему начальству вполне достаточно другого голода — информационного, идейного, эстетического, нравственного. И даже не голода, нет. Диеты. Диеты, осуществляемой под руководством и наблюдением специальных учреждений, призванных проявлять неустанную отеческую заботу об идейном, нравственном и политическом здоровье общества. А продовольственного голода — нет, не будет. Но даже если пресловутая «костлявая рука» в очередной раз потянется к нашим глоткам, то проклинаемый широкими патриотическими массами цивилизованный мир в очередной раз подкормит — не впервой.
Современный мир, знаете ли, умеет иногда примерно наказывать международных паршивцев, но рефлекторно сочувствует отдельно взятым людям.
Подкормит, но, думаю, не слишком удивится, когда слегка отъевшийся гражданин, сыто рыгнув, скажет, что еда могла бы быть и повкуснее и вообще подавитесь-ка вы своими «ножками Буша» — от них один только вред и холестерин.
И нет, кстати, ни малейшего противоречия в том, что отечественные крикуны пишут свои «На Берлин» на автомобилях немецкого же производства. На этом их не подловишь. Потому что и эти автомобили, и смартфоны, и интернет и все прочие технологические гуманитарные достижения ненавистного им цивилизованного мира, включая туалетную бумагу, они воспринимают всего лишь как трофеи. Потому что весь мир перед ними виноват и весь мир им должен. Пусть, мол, скажут спасибо, что отделались только автомобилями, компьютерами, кофе-машинами и чемоданами на колесиках. Если бы не такая наша доброта, широта и всемирная отзывчивость, лежала бы эта ваша Америка с Европой в руинах, щедро посыпанных ядерным пеплом.
Мне кажется, что это все начинается с самого детства, когда всякое воспитание, включая семейное, традиционно устроено так, что любые формы и формулы признания собственной вины, а также выражения благодарности прочно ассоциируются с унижением и позором.
«Ты наступил на ногу дяде Володе! Что надо сказать? Что надо сказать, я спрашиваю? Не слышно! Громче скажи, чтобы все слышали! Ну!»
Или:
«Тетя Галя угостила тебе пряником. Что надо сказать? Нет, ты не бормочи, а скажи нормально! Ну! Мы ждем!»
Я, четырехлетний, на подобные мамины приставания на тему «что надо сказать тете Оле за эту ириску», однажды хмуро произнес: «Дай еще!» Все смеялись, но мне это не показалось тогда особенно смешным.
Начинается с детства, а длится всю жизнь.
Не могу забыть такой эпизод из собственной, так сказать, биографии.
Середина 70-х. Хмурый и мокрый осенний вечер какого-то очередного советского праздника, допустим 7-го ноября. Я возвращаюсь откуда-то домой. Уже почти подходя к дому, я чуть не спотыкаюсь о чье-то неподвижное тело, расположившееся поперек тротуара.
Тело при первом рассмотрении оказывается мужским и, — если судить по слабым шевелениям конечностей и звукам, отдаленно напоминающим человеческую речь, — скорее живым, чем неживым. Но мужчина не просто лежал поперек тротуара. Нижняя половина его довольно, надо сказать, крупного корпуса располагалась уже на проезжей части.
Я поступил более или менее естественным образом, то есть попытался как-то его приподнять и к чему-нибудь прислонить. И, — скажу без ложной скромности, — что мне это, невзирая на явную несоизмеримость наших с ним весовых категорий, каким-то чудом удалось.
Да, мне как-то удалось оттащить это тело с проезжей части и даже посадить его, прислонив к бетонному забору вечной строительной площадки.
Когда я собрался уже, — усталый, но довольный, — отправиться дальше, мой подопечный вдруг открыл глаза, посмотрел на меня недобро и требовательно и отчетливо произнес: «А теперь деньги давай!»
Скажу честно, на какие-то обильные слезы восторженной благодарности я не рассчитывал, но и такого поворота тоже не ожидал. А потому и ответил я слегка, как мне показалось, растерянно, дрожащим и запинающимся голосом: «Какие деньги? Почему? Вы что?»
«А как я домой-то поеду?» — ужасно раздраженно ответил мой новый приятель и прибавил к этому еще пару-тройку ярких образцов русской обсценной идиоматики, направленных непосредственно в мою сторону. Но я, уже слегка восстановив кое-какую внутреннюю устойчивость и даже успев приготовить достойный симметричный ответ, так и не успел им воспользоваться, потому что полночный мой собеседник снова глубоко заснул. На том мы и расстались. Навсегда, надеюсь.
