Сотрудники Американской администрации помощи кормят детей во время голода 1921—1922 годов
Фото: Wikipedia
Осенью 1921 года страшный голод обрушился на Поволжье и Южный Урал. Причин, вызвавших голод, было множество — сойдясь в одной точке в одной время, они вызвали трагедию, которая растянулась на два года и унесла миллионы жизней. Люди умирали целыми семьями, распространилось людоедство и трупоедство. Писатель, публицист Александр Архангельский, журналист Максим Курников и режиссер Татьяна Сорокина, попросив финансовой помощи у будущих зрителей и собрав деньги на платформе planeta.ru, сняли документальный фильм «Голод» о той страшной трагедии. В картине рассказывается и о голоде, и о том, как иностранные благотворители — американская миссия, созданная Гербертом Гувером, британские квакеры, норвежский полярный исследователь и филантроп Фритьоф Нансен — спасали советскую республику от голода. В фильм вошло множество документальных съемок того периода, рассказы историков, специализирующихся на этой теме, фотодокументов. Картина была не единожды показана в России и за рубежом.
А сегодня министерство культуры отозвало прокатное удостоверение у фильма. «Это решение связано с многочисленными жалобами на данную картину, поступившими в Минкультуры России от граждан. Фильм «Голод» был охарактеризован ими как неуместный для показа. Граждане указывают на содержание провокационной и шокирующей аудиовизуальной информации. Всё это, по мнению зрителей, может вызвать острую негативную реакцию в обществе, в связи с чем принято решение об отзыве прокатного удостоверения», — так ведомство объяснило свой шаг. Кто эти бдительные граждане — Минкульт, разумеется, умалчивает. Republic поговорил с одним из авторов фильма, Александром Архангельским, о картине, о памяти, о благодарности к тем, кто не дал погибнуть миллионам наших соотечественников сто лет назад.
— Можно я немножко длинно начну, с вашего позволения? У меня рядом с домом много-много десятилетий подряд была огромная клумба. Недавно в два дня ее уничтожили, все заложили плиткой, на этом месте поставили памятник генералу Ефремову, герою Великой Отечественной. И открывал этот памятник товарищ Мединский, который много говорил о памяти и благодарности. Вот и хочу спросить: ваша память и ваша благодарность имеет что-то общее с той памятью и благодарностью, которую мы наблюдаем в случае условного Мединского и его единомышленников?
— Нет, наши память и благодарность совершенно иные. В официальной истории упоминается голод 1921–23х годов, но американская помощь последний раз с благодарностью упоминалась в первом выпуске в Большой советской энциклопедии, а дальше — нет. И тем не менее в так называемых народных массах память эта жива — хотя бы об американском какао и кукурузной муке, которые впервые тогда попали в массовое употребление. С кем ни поговоришь, — да-да, бабушка мне рассказывала. Та память, которую делает Мединский, — это властная разметка исторической территории. Та память, о которой говорим мы, — это восстановление справедливости и выход за пределы семейной памяти в память общественную. И памятники, о которых мы мечтаем и которых не будет в ближайшее время, — это памятники, ради которых не сносят никакие клумбы. Например, Нансену все-таки какие-то памятники в нашей стране есть. В городе Марксе стоит памятник Нансену — спасителю от голода, а в Москве есть памятник, установленный армянской общиной, и это памятник Нансену — спасителю беженцев. И заметьте, что и в одном, и в другом случае не государство их ставило — это инициатива общества.
— У вас изначально был замысел сделать фильм к столетию тех страшных событий или просто тема вас «нашла»?
— Мы начинали почти три года назад. Да, мы помнили, что грядет 100 лет, но когда мы закончим фильм — мы не знали. Еще мы помнили и о том, что 1922-й год — это год образования Советского Союза, который как склеен этим страшнейшим голодом. Вообще история страны, той страны, которой уже нет и которой уже не будет, склеена несколькими голодами, а не только войнами. Голод 1921–1923, казахский голод 1930–1931 и украинский Голодомор 1932–1933. И если можно вообще так говорить, положительное исключение в этой череде голодов заключается только в том, что в 1921–1923 была допущена международная помощь, то есть Советский Союз вынужденно открылся миру и позволил протянуть руку помощи. Это тоже довольно странно звучит с точки зрения гуманизма, но как было — так было.
— А потом Сталин закрыл все.
— Потом Сталин закрыл. В казахский голод, в котором исчезли 40% населения казахов — не переселенцев, а именно казахов. Не все из них умерли — часть ушла в Китай, видимо, навсегда, но 40%. И украинский голод, о котором мир узнал почти случайно, об этом рассказано в фильме Агнешки Холланд «Мистер Джонс». Разумеется, если бы Гарет Джонс там не оказался, нарушив все правила, то кто его знает, удалось бы восстановить эту память или она была бы стерта и превращена в чистый фольклор, к которому у нас отношение скептическое. А в той истории, о которой мы рассказываем, — случайным, неслучайным, неважно каким образом, но возобладала идея сотрудничества. Какая тут память — официальная, неофициальная? Конечно, неофициальная. Хотели бы мы, чтобы эта память была официальной? Да, в том смысле, что от власти и от государства зависит история преподавания истории в школах, нравится ли нам это или не нравится. Нам не нравится, но государство все-таки главный регулятор школьного курса истории. Если государство не дает отмашки, в школы это не проникает, если про эту отмашку забыть, то происходит затирание ластиком. Хотелось бы, конечно, в идеале избежать двух крайностей — фанфар с героическими трубачами с одной стороны и гробового молчания с другой. Мне кажется, что та мера, которую мы выбрали, — нормальная, то есть мы не требуем государственных фанфар, мы просто говорим «Спасибо».
— У вас вообще удивительно спокойный фильм, если можно так выразиться в данном случае. Перед показом вы сказали, что не хотели бы, чтобы люди впадали в ступор от ужаса. Я, правда, думаю, что иногда зрителям не грех и в ступор впасть, но вы избрали такой на первый взгляд безэмоциональный стиль — много рассказов ученых, никакой музыки и внешней экспрессии.
— Чем страшнее тема, тем меньше нужно ее разогревать — она и так обжигающая. Обжигать же может и холод. Поэтому не хотелось ни холодной, ни жаркой интонации, не хотелось добавлять себя, потому что эта история не про нас, не про наше восприятие и не про наши оценки. Мы отобрали тех, кто может говорить от имени исторической корпорации. В данном случае, заметьте, там — лишь академические историки. Для нас это было принципиально важно. Человеку, привыкшему к публицистическому высказыванию, фильм может показаться холодноватым, но это была вполне осознанная позиция, это было решено до того, как мы начинали работать с пылающим материалом. Или пылающим, или наоборот ледяным, чтобы лед можно было взять в руки, надо иметь перчатки. Чтобы взять уголь в руки, тоже надо иметь перчатки, чтобы они не загорелись.
— Сам по себе материал настолько эмоционален, тут какие-то авторские эмоции, ахи, охи и публицистика могли только помешать, …
— Единственное, что мы себе позволили — это в финале дать слова Нансена, который, конечно, выражает в обобщенном виде некоторую тоже нашу предельно обобщенную позицию.
«Обращение за помощью было отправлено всем, и многие люди из этой страны и других стран ответили на зов о помощи и были очень щедры. Но многие другие хотели узнать, кто виноват. Засуха? Или политическая система русского государства? Чем же эти вопросы могут смягчить ужасные страдания? Какой смысл они имеют для тех, кто умирает от голода? Все политики мира, за исключением Соединенных Штатов, пытались найти предлог, чтобы ничего не предпринимать, и обвиняли во всем самих русских. Говорю вам, в мире что-то сгнило. Но еще есть возможность это исправить».
То, что в советское время называлось абстрактным гуманизмом.
