Несколько дней назад известный немецкий киноактер Ульрих Маттес, сыгравший роль Йозефа Геббельса в известном фильме о конце Гитлера и его окружения, рассказал, как трудно было ему сыграть эту роль. Когда играешь человека, любого человека, актер должен хоть какой-то частичкой своего «я» испытать к своему герою приязнь, человеческую симпатию. Изображая несусветного злодея, профессионал, работающий по системе Станиславского, просто обречен на такой поиск крупицы человечности. Ведь этот изверг был не чудовищем, не безумцем, а все-таки человеком, как бы это ни было неприятно всем остальным. В том числе, конечно, и тем, кто ни в каких преступлениях не замешан. И вот актер, чуть-чуть как адвокат, должен достать это человеческое и показать его тоже. Опять-таки, не для пошлого контраста: мол, любитель классической музыки, а сам – убийца и садист. Нет, именно по существу надо показать, что вот был такой человек. Мы застаем его в фазе абсолютного, полного и бесповоротного расчеловечивания. После того, как его жена отравит детей, он застрелит ее. Нам важно понять, что все это совершает человек, а не машина. Человек с прошлым, сам жертва насилия в раннем детстве и в отрочестве. Закомплексованный увечьем. Потом выяснится, что этот человек станет устройством для многократной возгонки этого насилия. Станет одним из организаторов трудно представимого истребительного и самоистребительного режима. Историк, расследуя эти фазы, не обязан отслеживать, где пропадают остатки человечности. Актер же, наоборот, только по этим остаткам и опознает своего персонажа как человеческое существо. Одновременно со съемками фильма «Закат», рассказал Маттес, он снимался у другого режиссера, в другой ленте, где играл роль, если угодно, диаметрально противоположную: узника концлагеря, жертву Геббельса и его системы. Здесь актерская задача кажется не такой трудной. Легче вызвать у себя самого и у зрителя симпатию к жертве, чем к палачу. Потому что жертвенное для многих является синонимом человечности. Пока Ульрих Маттес рассказывал о психической и физической нагрузке, которая выпала на его долю, мне стало понятнее (или показалось, что стало понятнее), что испытывают многие люди, когда думают о Сталине. Возможно, не отдавая себе в этом отчета, такие люди отождествляют себя и со Сталиным-жертвой нападок, и со Сталиным-главой империи. Это все спрятано в формуле «мертвый лев». Мол, это сейчас вы все тут такие храбрые, а вы бы попробовали тогда. Нотки жалости в голосах, оправдывающих Сталина, – проявление не замороженной в них сталинской бесчеловечности, и даже не умственной ограниченности его посмертных защитников, а как раз совсем наоборот – проявление человечности. А вот инстинктивное желание даже только на словах предложить такому вот «сталинисту» самому на своей шкуре испытать «сталинские методы» – это как раз отрыжка сталинизма в мозгах антисталиниста. Как глубоко может в тебе самом это сидеть? Этот незаметный сталинизм? В вагоне-ресторане разговорился с попутчиком-швейцарцем. Мы оба уткнулись каждый в свою газету, а потом переглянулись: я читаю про дело Ходорковского в Страсбургском суде, а он – о деле Березовского против ВГРТК в суде Лондонском. Оказалось, что г. NN – прокурор. За обедом он подробно рассказал о человеке, который был осужден на несколько лет тюрьмы за мошенничество, а по отбытии срока получил разрешение на выходные уезжать к семье. Сидеть ему оставалось еще года полтора, но в один прекрасный день наш зэк – это был швейцарец итальянского происхождения – не вернулся из отпуска. Спустя несколько лет выяснилось, что он просто перешел границу и поселился на ферме своего родственника в Италии. Когда дело раскрылось, итальянские власти беглеца задержали и выдали северному соседу. И тут я говорю: «Надо же, ведь всего полтора года оставалось ему сидеть. А теперь и за побег добавили». – За какой побег? – спрашивает прокурор. – Он просто отсидит оставшиеся полтора года и оплатит судебные издержки. – Но он же не вернулся из своего, так сказать, увольнения и скрылся? – Ну да, он просто воспользовался своим правом на свободу. Побег при удобном случае – это неотъемлемое право человека. Не мстить же ему за то, что ты сам за ним вовремя не уследил.
