Смешно, но когда Ларс фон Триер сказал на пресс-конференции фильма «Меланхолия» теперь уже знаменитое: «Ну, о'кей, я нацист» – никто из слушавших его в каннском пресс-центре не придал этому большого значения. Реплика была финалом путаного, в меру остроумного монолога о еврейских корнях Триера и его отношениях с немецким романтизмом (началось все, как водится, с Вагнера). Центром внимания вообще был не датчанин, а сидевшая рядом звезда его фильма «Меланхолия», американка Кирстен Данст, которая в какой-то момент начала странно махать руками, не то отводя от своего режиссера беду, не то призывая на помощь пресс-агента. «Вот у кого могут быть проблемы, – сказала знакомая американская журналистка, – у вас в Европе люди соображают, а наши праведники наверняка прицепятся». Европа стала Америкой меньше чем через сутки. Вечером премьеру «Меланхолии» бойкотировали голливудские звезды, на следующий день совет директоров фестиваля символически изгнал к тому времени уже сто раз извинившегося Триера из Канн, кинематографисты – в диапазоне от Клода Лелюша до Н. В. Рефна (другого датского радикала, участвующего в конкурсе с картиной про втыкание вилок в глаза – для большего драматизма он еще и сын триеровского монтажера) – выступили с порицаниями. Закончилось все совсем комически: пожарным демонтажем гигантской фотографии Триера, Данст и Шарлотты Генсбур, висевшей поперек каннской рю д'Антиб вместе с портретами других конкурсантов. Со стороны это, наверное, не так заметно, но в тесном каннском мирке, где все ходят по одним лестницам и завтракают за соседними столиками, ритуальный характер происходящего был очевиден более-менее всем. Никто из людей, принимавших решение об изгнании и клеймивших Триера в печати (исключая, быть может, Лелюша, известного идиота), всерьез не считает датчанина антисемитом или фашистом. Триер – еврей, его политические взгляды – ультралиберальные с уклоном в анархизм – хорошо известны, его привычка дразнить журналистов – одна из причин, по которой его из года в год зовут сюда: два года назад в том же самом пресс-центре он обзывался на бога, Канны без Триера – скучные и ненастоящие Канны. Тут важно понимать: при старательно пестуемой репутации главного европейского сумасшедшего Триер превосходно чувствует аудиторию – его шутки на пограничные темы каждый раз вызывают столько шума не потому, что сами по себе так уж возмутительны (даже в этот раз ничего принципиально страшного он не сказал), а потому, что произносятся там, где их гарантированно не поймут. Хороший пример – вспоминаемый всеми сейчас безобидный эпизод из триеровской юности, когда, получая один из своих первых каннских призов, он назвал наградившего его Романа Поланского карликом (не прекрасно ли: в зале главного фестиваля мира никто не узнал цитату из «Чайнатауна»). Любовь датчанина к публичным провокациям – находящаяся в некотором противоречии с экстремальным гуманизмом его фильмов – принято объяснять в сугубо практическом ключе. Кто не любит его фильмы, склонны считать, что не подставляйся Триер при каждом выходе на люди, он был бы второстепенным европейским режиссером, известным только специалистам. Кто любит – тоже предпочли бы, чтоб он спокойно снимал, а не сражался с дураками. Но теперешний кульбит – на ровном месте, парой бессвязных фраз принудить одну из важнейших европейских культурных институций к совершению комплекса громких и абсолютно бессмысленных действий, – наверно, самая осмысленная из триеровских провокаций. Неважно, насколько отрефлексированным было его выстуление: может, он не выспался, волновался (популярная версия – его раздражало то, как хорошо принимали его новый фильм). Реакция показала: общество, как компьютерная программа проверки орфографии, реагирует на слова, а не на вложенный в них смысл. Историческая справка: политическую корректность в ее в современном виде изобрели не в Америке и не в Евросоюзе, а в нацистской Германии – понятие «речевой этикет» было одним из важных подспорий при организции Холокоста, когда даже во внутренней документации СС геноцид определялся через комплекс замечательно безобидных терминов (самый лучший, конечно, – «управляемая миграция»). Именно корректность формулировок во многом обеспечивала лояльность нации к происходящему. Общество, где моральный климат измеряется количеством табуированных слов и выражений, способно на самые страшные глупости. Раз так, то о'кей – тогда я, наверно, тоже нацист.