Судьба одного еретика: как простые люди вернулись в историю

Краткий пересказ книги Карло Гинзбурга «Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI веке» (М., РОССПЭН, 2000).

Контекст

Итальянский историк Карло Гинзбург, один из отцов-основателей микроистории, написал эту книгу еще в 1976 году. Его труд стал одним из самых знаменитых исторических сочинений XX века и совершил настоящий методологический переворот в науке. В России книгу издали только в 2000 году; через шестнадцать лет ее с трудом можно купить даже у перекупщиков.

Префикс «микро» в данном случае означает не столько анализ жизни «маленьких людей», сколько пристальность взгляда, масштаб наблюдения. Сам Гинзбург так описывает свою методологию: она ориентирована на анализ «индивидуальных случаев, поддающихся реконструкции только на основе следов, симптомов, улик <…> за этой уликовой парадигмой угадывается самый, быть может, древний жест в интеллектуальной истории человечества: жест охотника, присевшего на корточки в грязь и высматривающего следы будущей жертвы». Автор и правда походит больше на следопыта и детектива, чем на историка. Рассматривая документы, посвященные простому мельнику Меноккио, Гинзбург делает это так, как будто перечитывает старые письма, оставшиеся от бабушки.

Введение

«Кто построил семивратные Фивы?» – спрашивал «читающий рабочий» в «Общих вопросах эстетики» Бертольта Брехта (подразумевая, что построили их тысячи простых работников, забытых историей). Историки не так уж давно начали обращать внимание на кого-то, кроме царствующих особ. Главным препятствием для возникновения подобных работ является скудость свидетельств об обычных людях прошлого. Тем не менее герой данной книги, фриульский мельник Меноккио – исключение. Об этом человеке мы располагаем довольно большим массивом сведений. В конце концов, за свое вольнодумство он (спойлер) попал на костер инквизиции, а это, вопреки распространенному заблуждению, случалось в Средние века не то чтобы сплошь и рядом. Материалы двух судебных процессов, несколько документов, касающихся семьи и хозяйства мельника, а также его собственноручные записи и перечень прочитанных им книг – вот то, что мы имеем для реконструкции хотя бы одного фрагмента «народной культуры».

Термин «культура» применительно к комплексу взглядов, верований, принципов, присущих низшим классам в определенный исторический период, пришел в историю из культурной антропологии. Только введя понятие «примитивной культуры», историки признали наличие хоть какой-то культуры у тех, кого не так давно свысока именовали «плебсом цивилизованных народов». Тем самым удалось преодолеть, хотя бы на словах, не только устаревшую концепцию фольклора как простого собрания диковинок, но и точку зрения тех исследователей, которые видели в культуре простых людей всего лишь бессвязную мешанину идей, выработанных господствующими классами. В связи с этим возникает множество вопросов. Каков характер отношений между культурой низших классов и культурой классов господствующих? В какой степени первая зависит от второй? Можно ли говорить о каком-либо между ними взаимообмене?

Здесь возникает ощутимая трудность: вплоть до сегодняшнего дня культура низших классов продолжает оставаться в значительной своей части устной. Но, к сожалению, историк не может вступить в непосредственный диалог с крестьянином, жившим в XVI веке (а если бы и мог, еще большой вопрос, поняли ли бы они друг друга). Поэтому он обращается к письменным источникам, которые искажают реальность сразу по двум причинам: потому что они письменные и потому что их происхождение связано с деятельностью лиц, прямо или косвенно причастных к доминирующей культуре. Отсюда следует, что мысли, верования, чувства живших в далеком прошлом крестьян или городских ремесленников доходят до нас (если доходят) только через посредников – в их преломленном изложении.

Анализируя работы Р. Мандру, М. Бахтина, М. Фуко, касающиеся различных сторон культуры угнетенных классов, Гинзбург приходит к неутешительному выводу: в существующей концепции «народной культуры» заложена некоторая двойственность. Угнетенные классы считаются способными либо на пассивное усвоение культурных субпродуктов, вырабатываемых господствующими классами, либо на робкую и половинчатую культурную самостоятельность, либо на такое отношение к культуре, которое фактически выводит их за ее рамки.

Далее автор задает себе вопрос, над которым порой не осмеливаются подумать другие исследователи, – зачем это вообще нужно? Какое значение в научном плане может иметь знакомство с идеями и убеждениями отдельного индивида данного социального ранга? Во-первых, если есть возможность бросить взгляд не только на общую массу, но и на отдельную личность – грех не воспользоваться. В конце концов, ни одна наука еще не пострадала от расширения области наблюдений. А во-вторых, индивид, ничем не выделяющийся и именно поэтому репрезентативный, может выступать в качестве своего рода микрокосма, сосредоточивающего в себе все существенные характеристики целого социального организма.

Сыр и черви

Мельник Доменико Сканделла, по прозвищу Меноккио, родившийся в 1532 году в небольшом селении на фриульских холмах (на северо-востоке от Венеции), арендовал две мельницы и два участка земли, с помощью которых и кормил свою семью. Меноккио умел читать и писать и даже какое-то время состоял в должности подесты (глава исполнительной и судебной власти) в своем и соседних селениях. Но главная его отличительная черта – он был страшным болтуном и спорил о вере со всеми подряд. Один его знакомый ему говорил: «Я сапожник, ты мельник и человек неученый, что ты можешь об этом знать? Предметы веры возвышенны и трудны, говорить о них – не дело сапожников и мельников; для этого требуется ученость, а ученость – это привилегия клириков». Но Меноккио не верил, что церковь ведома Духом Святым, он повторял: «Попы все под себя подмяли, все себе захватили, чтобы сладко есть и мягко спать». О себе он говорил: «Бога я знаю лучше, чем они». «Он всякому, с кем заговорит, – сообщал другой его знакомый, – ввернет что-нибудь о Боге и всегда прибавит какую-нибудь нечестивость; и никого не слушает, а все спорит и кричит». Естественно, на него написали донос; автором его был священник местного прихода, у которого с Меноккио была вражда.