На улицах Москвы
Konstantin Kokoshkin/Global Look Press
Примечание. Российские власти запрещают использовать слово «война» применительно к «специальной военной операции Вооруженных сил РФ на территории Украины». Мы вынуждены подчиниться этому требованию. Приносим читателям свои извинения.
Когда ***** только началась, в комментариях под моим самым первым антивоенным постом хороший знакомый искренне спросил: «А как мы могли это предотвратить?» Пусть знакомого зовут, например, Дима. У него был вполне успешный бизнес в сфере развлечений. Боюсь, что именно «был». Сейчас людям совсем не до развлечений, а потом может стать не по карману. У Димы почти идеальная лента инстаграма, где в нужных пропорциях замешаны работа, дорогая машина, любовь к автогонкам и сочные фотки из путешествий. Он придерживается вполне либеральных взглядов: никогда не голосовал за Путина и ходил на знаковые митинги. Почти уверен, что он подписан на ежемесячный платеж «Медиазоне» или «ОВД-Инфо» (оба внесены в реестр иноагентов. — Republic). Может быть, даже обоим.
Учитывая, что все мы были как один коллективный Дима, помешать Путину действительно было невозможно. Если вы видите в этих словах осуждение или иронию — пожалуйста, не надо. Их там нет. Но будет честным признаться: практически все, кто не уехал или не сел тюрьму, последние десять лет существовали в России в режиме компромисса. Граница этого компромисса у каждого была своей. Кто-то готов был делать «полезные и нестыдные» проекты на государственные деньги. Кто-то видел госкомпании ключевыми заказчиками своего бизнеса. Кто-то молча не соглашался, но виду не подавал. А кто-то даже подавал, но ровно в такой степени, чтобы это существенно не вредило карьере, бизнесу и просто жизненному комфорту. Конечно, свой компромисс был и остается и у меня тоже.
Я перечисляю через запятую вечно молчащего клерка департамента культуры города Москвы и выходящего в одиночный пикет сооснователя рекламного агентства, потому что на самом деле они легко могли бы поменяться местами. Слишком многие профессии и даже целые сферы человеческой жизни немыслимы без государственных денег. Кроме того, когда само общество идет на компромисс, твоя личная ситуация куда больше зависит от банального везения, чем от возвышенной принципиальности. Если твоя карьера или бизнес в современной России смогли состояться без участия государственных денег, связей или компаний, скорее всего, тебе просто неимоверно повезло.
Кроме того, что мы все зарабатывали деньги, брали ипотеки и вообще в меру сил и средств радовались жизни, многие искренне хотели сделать мир лучше. И нельзя сказать, что мы провалились. Даже наоборот.
Любой, кто все-таки смог открыть в эти дни счет за рубежом, подтвердит, что русский финтех — лучший в мире. Когда понимаешь, что практически нигде, кроме Москвы, нет привычной доставки чего угодно в два с половиной клика, испытываешь почти физическую боль. Даже родные «Госуслуги» оказалось чем-то, что мы имея не хранили, а потеряв — оцениваем по достоинству. Проблема лишь в том, что внезапно оказались правы те, кто называли это все «велодорожками в концлагере».
Томас Фридман (не путайте с Михаилом) в 1996 году написал, что две страны, в которых есть McDonald’s, не могут воевать друг с другом. Эту теорию опровергли бомбардировки Югославии и война в Южной Осетии, но теперь жизнь снова подтверждает правоту Фридмана. Просто с поправкой на то, что в одной стране McDonald’s начинает бесплатно кормить больницы и военных, а другая лишается ресторанов через две недели войны. Оказалось, что в российской власти просто нет тех, кто мог бы вступиться за McDonald’s и многие другие достижения в диапазоне от фестивалей варенья до цифровой экосистемы Сбера.
Во время протестной зимы 2012 года одним из популярных лозунгов было «Мы придем еще!» Но угроза не сработала — никто не пришел ни на площади, ни вообще в политику. Мы рисковали деньгами, уходя из корпораций в стартапы, и не видели детей, засиживаясь на работе, но потенциальные 15 суток оставались чем-то невообразимым. Вместо того, чтобы делать что-то вместе, мы «отбивали своего парня» и до хрипоты пересказывали бесконечный список претензий друг к другу. Наконец, мы почти без боя сдали своих старших родственников пропаганде. Телевизор каждый день говорил с ними, а мы — нет. Пишу эти все слова во многом самому себе, потому что эти 10 лет я последовательно двигался из эфира «Дождя» в куда более аполитичном и ипотечном направлении.
24 февраля поделило мир на «до» и «после» для всех русских. Но если в последние годы вы работали в независимом медиа или НКО, то можно было уже привыкнуть, что Россия подумает о вас в последнюю очередь. А вот если вы делали бренд Сбера самым сильным в Европе или писали стратегию развития «Аэрофлота», то жизнь прервалась коварным ударом из-за угла. Эти люди как никто другой сейчас готовы на отчаянный крик: «А нас-то за что?!» Мне действительно жаль их, но прививка от «вне политики» в настолько концентрированном виде обещает быть максимально эффективной.
Сейчас я смотрю вокруг и вижу много менеджеров и бизнесменов, которые с блеском в глазах говорят о «возможностях импортозамещения» и с азартом делят опустевший из-за ухода конкурентов рынок. Они вызывают у меня восхищение и оторопь. Восхищение, потому что я никогда не смогу так остервенело взбивать масло в кувшине с молоком. Оторопь, потому что не могу понять, как и почему гораздо более умные, чем я, люди не видят, что их новый замок — тоже на песке. И сам песок с каждым разом все более зыбучий.
Мы упорно делали вид, что российская власть — это явление природы. Да, неприятно, когда в марте на улице вдруг снежный буран, но это ведь не повод не идти на работу, верно?
Мы прокладывали каждый свою велодорожку, надеясь, что асфальт под ними преобразится как-нибудь сам собой. Слишком много умных, талантливых и неравнодушных людей самых разных взглядов дружно отвернулись в сторону и дали асфальту не спеша закатать в себя все живое.
За малые дела заплачена огромная цена: слишком много судеб разрушены, слишком много русских и украинцев погибли. У тех, кто остался в России, почти нет пространства для маневра; у тех, кто уехал — совершенно точно нет права им что-то указывать. Но чтобы не стало еще хуже, нужно понять: в эту точку нас привело тотальное «вне политики». Когда мы вместе и по отдельности не делали даже самых простых и посильных вещей. Не выходили, не собирали деньги, не волонтерили. Наконец, просто не говорили. Если это не станет очевидным хотя бы теперь — не знаю, какой еще нужен знак.
