Выборы 1848 года во Франции
Мы живем в режимах, которые называют себя демократиями. Здесь нужно подчеркнуть две вещи. Во-первых, люди живут вроде как в демократии – так написано в Конституции, так говорят члены правительства, это подчеркивает президент – но при этом у них нет ощущения, что они живут в демократии. Во-вторых, несмотря на это, люди все-таки вынуждены верить, что их политический режим – демократический. Возникает ситуация внутреннего противоречия: мы должны верить в нечто, что противоречит нашему опыту. Когда мы это чувствуем, это говорит о том, что здесь работает идеология. Чтобы справиться с ней, мы должны спросить себя, почему жизнь внутри демократии – это такой недемократический опыт? Это самый первый вопрос, который нужно задать, чтобы выйти из идеологической ловушки.
Итак, предполагается, что мы живем в демократических обществах, в то время как мы отлично знаем, что объективно каждый из нас имеет примерно нулевое влияние на то, как управляются эти общества – как в России, так и в любой стандартной либерально-демократической системе, которая существует в Америке, Европе и части азиатских стран, то есть в большей части мира. Предполагается, что что-то зависит от нашего демократического волеизъявления, при этом мы знаем, что никакие результаты голосования не повлекут существенных изменений в устройстве общества. Предполагается, что мы будем верить, что лидеры представляют нашу демократическую волю, реально же мы чувствуем глубокое недоверие тем, кого, по идее, сами же демократически и выбрали. Все это – симптомы болезни, которая поразила все современные либерально-демократические системы.
В России ситуация еще более извращенная. С одной стороны, мы знаем, что в России нет демократии, так что нам не приходится верить в то, что прямо противоречит нашему опыту. С другой стороны, в России мы вынуждены верить не в то, что мы живем при демократии, а в то, что «они там» живут при демократии, в то время как у нас в России то, что политологи придумали описывать словами «электоральный авторитаризм», «гибридный режим» и т.д. Из-за этого мы можем плохо себя чувствовать сразу двумя способами. Первый вариант – мы начинаем представлять, что люди в странах Запада действительно живут при демократии. Но очевидно, что они не имеют никакого серьезного влияния на собственную жизнь, даже несмотря на то, что якобы находятся где-то высоко на этой лестнице демократий. Перед нами мрачная перспектива: нам предстоит долгое время демократизироваться, только для того чтобы оказаться в ситуации, в которой уже мы, в свою очередь, не будем чувствовать власти над собственной жизнью. Эту перспективу умело эксплуатирует официальная российская пропаганда, которая порой ловко обличает реальные дисфункции либеральных режимов в Европе и Америке. Но есть и второй вариант, который чаще всего имеет место в России: люди просто машут рукой на идею демократии, принимают циничную установку и перестают думать о политике в нормативном плане. Это установка нормального среднего российского гражданина: политика дело грязное и никогда ни к чему хорошему она не приведет. Это порождает состояние меланхолии, бессилия, депрессии.
И все же мы верим, что системы, управляемые небольшим количеством политических лидеров, у которых колоссальная власть по сравнению с властью народа, в каком-то смысле являются демократиями. Откуда берется это убеждение? Корнелиус Касториадис называл эти системы режимами с избранными королями – почему же мы называем их демократиями? К этому вопросу я хотел бы обратиться при помощи Маркса.
