«Мне решать, что менять - пол или потолок». Как Кыргызстан копирует у России репрессивные законы против ЛГБТ

На днях президент Кыргызстана Садыр Жапаров подписал закон «Об информационной безопасности детей», запрещающий распространять среди несовершеннолетних материалы, которые якобы пропагандируют «отрицание семьи и традиционных социальных ценностей». В числе прочего — табу на «пропаганду нетрадиционных сексуальных отношений». Этот закон напоминает печально известный запрет на «пропаганду ЛГБТ» в России, с которого в 2013 году началось агрессивное вторжение режима Путина в частную жизнь граждан. Квир-обозреватель Republic Константин Кропоткин поговорил о положении ЛГБТ-сообщества в Кыргызстане с трансженщиной-активисткой Каныкей-кызы, вынужденной уехать в Германию из-за трансфобии на родине.

Имя Каныкей она выбрала в напоминание о героине кыргызского эпоса «Манас», жене богатыря, которая и умна, и красива, и сильна духом, и высоконравственна. Для нее особенно важно, что Каныкей, если верить кыргызским преданиям, была человеком волевым, уверенным в себе, не готовым мириться с несправедливостью.

«В то время она была феминисткой, — объясняет Каныкей кызы, — Говорила о правах женщин. Когда я читала книгу «Манас великодушный», то запомнила образ Каныкей. Она понравилась мне как женщина, как личность».

Это имя она носит с поворотного для себя 2018 года. Сколько лет ей в ту пору было, — не говорит. Она не называет свой возраст, а выглядит и на 17, и, скажем, на 27. Пять лет назад Каныкей не просто обрела имя, но и обозначила новую себя:

Пришло абсолютное принятие, что я буду делать трансгендерный переход, а не просто переодеваться: начну гормональную терапию, начну юридический переход, — буду менять документы. И задумалась: меня же должны как-то называть. И у меня была прекрасная возможность самой выбрать себе имя. И я подумала, что буду Каныкей.

Теперь так ее называют и коллеги, и единомышленники, и друзья. Но для нее особо важно, что так ее величает родная сестра, — единственная родственница, с кем она поддерживает сейчас близкие отношения. Остальным членам этого большого кыргызского клана еще предстоит усвоить нынешнее знание: Каныкей — не брат, а сестра, она не внук, а внучка, она и племянница, и тетя.

Встреча с сестрой стала для Каныкей первым знаком, что когда-нибудь и со всеми другими родственниками ей удастся выстроить добросердечные отношения.

Я очень сильно переживала, когда мы решили с ней встретиться. Я переживала потому, что мы с ней не виделись с того времени, как я начала трансгендерный переход. Мы не виделись с ней с 2018 до 2021 года. Первые минуты были очень эмоциональные. Мы обнялись. Я поплакала, она поплакала. Она извинилась за то, что раньше не смогла найти в себе силы быть со мной рядом и поддержать меня.

Разговаривать с Каныкей — все равно, что бродить наугад, двигаться наощупь. Об укладе Кыргызстана, о жизни кыргызов, некогда кочевого народа, я знаю мало. И еще меньше мне известно о транслюдях этой центральноазиатской страны.

Каныкей отвечает на мои вопросы терпеливо — например, объясняет, что в каждой кыргызской деревне обязательно есть «кыз теке», феминный мужчина, квир-человек, если в терминологии современной, западной. Это слово преследует ее с детства.

Меня, когда буллили в школе, то называли «кыз теке». Для меня это было как клеймо. Сейчас я понимаю это как «queer». Но я приняла это уже после своего «перехода», после того как пришла в активизм».

Отец и мать Каныкей погибли, когда она была маленькой, их с сестрой вырастили дедушка, госслужащий, и бабушка, учительница русского языка и литературы. Поначалу жили в Нарыне, небольшом городе на севере Кыргызстана. Позднее переехали поближе к Бишкеку. Школу Каныкей закончила в деревне в Чуйской области. Под одной крышей с ней жили и братья, и сестры, и дяди, и тети.

Мой отец был самым старшим. После него было четыре младших брата. Из них двое женаты и отдельно живут, а с остальными мы выросли практически в одном доме. Я выросла с ними. С двоюродными братьями и сестрами. Я выросла в любви. Мы постоянно играли. Я могла нацепить себе что-то на голову и сказать, что это мои волосы, подефилировать. И они радовались этому. Но с возрастом какие-то вещи воспринимаются серьезней, и начали ругать за такое. А у меня было непонимание, почему так: я хочу длинные волосы, я хочу бантики, хочу платья носить, — почему у меня совсем другая одежда?. Когда вещи стирали и вывешивали на улицу, я брала платье сестры и убегала с ним куда-то далеко. Напротив нас была школа, а дальше, за футбольной площадкой были деревья. Я шла туда и переодевалась. Это были дошкольные годы, — мне было лет пять.

Свою непохожесть на других детей Каныкей начала осознавать, когда пошла в школу. Опыт отверженности был травматичным и затяжным, — вплоть до старших классов. Возможно, потому и особого интереса к учебе у нее тогда не было.

В школе часто испытывала издевательства. Мне говорили, что я похожа на девочку, что я хожу как девочка, выгляжу как девочка. Меня могли просто отделить, сказать, что ты непонятно кто, и я могла ходить только одна или с девочками. Бывали моменты, когда не хотела возвращаться в школу. В детстве я молилась, чтобы Бог сделал меня нормальной, чтобы я стала как все, чтобы я не испытывала чувства одиночества. Тогда же казалось, что я одна такая.

Трудно сказать, была ли семья полностью на ее стороне. Каныкей говорит, что выросла в любви. И дедушка, и в особенности бабушка, ныне покойная, дарили ей достаточно понимания. Другое дело, что старшие, стремясь блюсти традиции, не очень понимали сложности квир-взросления.

Бывали моменты, что я жаловалась. Но редко. Я не могла описать свои чувства. Могла рассказать только поверхностно. Мне бабушка говорила: «Ты — мужчина. Если тебя бьют, то ты тоже бей». Она учила меня защищаться, потому что я была очень слабая. Я всего боялась. Я боялась даже спать одна.

То, что не ломает, делает сильнее. Спорная максима, находит подтверждение в судьбе Каныкей. Судя по автохарактеристикам, из боязливого ребенка вырос довольно уверенный в себе человек. После девятого класса, когда остались только те, кто хочет получить высшее образование, Каныкей ходила в школу не без удовольствия. Тогда у нее появились друзья среди мальчиков, возник и определенный общественный вес.

Я была в десятом классе президенткой школы. Меня поддержала сестра. Говорит: «Не хочешь баллотироваться?». Учиться я не любила, но любила организовывать мероприятия, делать активности. Я все это от души делала.

О том, что в деревне жить не останется, Каныкей была уверена. Ей было очевидно и то, куда ехать, — разумеется, в столицу, в Бишкек. Там она закончила вуз. По диплому Каныкей — экономист со специализацией на международных отношениях. Как бы солидно ни звучало, для нее это результат настояния, стремление оправдать пожелание семьи.

Это был не мой выбор. Для бабушки, для сестер было очень важно, чтобы я получила образование. И направление мне посоветовала сестра. Факультет «Международные отношения и мировая экономика». А специальность «Внешняя политика».

То, что по диплому будет работать вряд ли, Канынкей поняла еще на третьем курсе, во время университетской практики, когда получше узнала, как функционируют государственные службы. Незадолго до окончания вуза пришла в ЛГБТ-организацию, начала там волонтерство, затем нашлась проектная работа, — то маленькая, то побольше. Каныкей говорит, что какое-то время всерьез думала, не уехать ли в Россию, скажем, в Москву, которая представлялась куда более удобным для квир-человека городом, нежели Бишкек. Примерно в те же годы она точно поняла, что кроссдрессинг, переодевание в женскую одежду для нее нечто большее, чем просто игра.

Я хорошо помню этот момент. Мы с друзьями ходили в бассейн «Дельфин» в Бишкеке. Мои друзья — из сообщества, они — геи. Тогда я была частью гей-культуры. Я была кроссдрессеркой, переодевалась, мои друзья знали и меня в этом поддерживали. Мы вместе пошли в бассейн, и там же надо быть с голым торсом. Бассейн общий, вечернее время. Мы зашли в плавках, купаемся, и вдруг я испытала сильный дискомфорт. Я вдруг осознала, что я без лифчика: что я здесь делаю в таком виде? У меня пошла сильная дисфория на мое тело. Я начала оглядываться, — а вокруг меня купаются и мужчины, и женщины. Я начала стесняться, что я без верха. Я побыстрей вышла, приняла душ, оделась и села. И с тех поря я начала думать о своем теле. Вдруг пришли чувства, которые я раньше не испытывала.

***

Как транс-человеку в Кыргызстане понять себя? Каныкей поступила так же, как поступают молодые люди по всему миру, — начала искать нужные сведения в интернете. На кыргызском, по ее словам, такой информации немного, но она, подобно большинству соотечественников хорошо, говорит и на русском, — и тут оказались полезны русскоязычные платформы, сайты и паблики. Официальная информация Каныкей не очень устроила — трансгендерность там то и дело описывалась как патология.

Там пишут, что ты больной человек. Но ты, конечно, веришь себе. Я верю в себя, я говорю себе, что я абсолютно здоровый человек. Больные, наверное, те, которые говорят, что транслюди больные. Больше нужной информации и поддержки я получила от транслюдей.

По словам Каныкей, в Кыргызстане многие транслюди начинают гормональную терапию самостоятельно, без консультации с врачами. Это отчасти и ее собственный путь, к эндокринологу она обратилась спустя месяц после того, как начала принимать гормональные препараты. «Переход» начала в свой день рождения, третьего ноября 2018 года.

Я выпила первую таблетку. И, вот, ждешь чуда, — что у тебя будут вот такие, — она с улыбкой показывает, — груди, исчезнут волосы на руках. Но нет, этого не происходит. И есть соблазн повысить дозу — выпить не одну, а две таблетки. Первые полгода изменения больше на психоэмоциональном состоянии. Я тогда жила с партнером, и я ему очень благодарна за поддержку. Я была настолько раздраженная! Не всегда, но вдруг. Мы сидим-кушаем, и меня так бесит, как он кушает! — она смеется, — И я говорила: «Не жуй так!»

Все пришло в норму примерно за год. Она с благодарностью вспоминает Санжара Курманова, трансмужчину, который несколько лет был одним из лидеров кыргызской квир-организации «Лабрис», а сейчас занимается проблемами транслюдей на международном уровне. Каныкей отмечает, что Санжару она могла позвонить даже ночью — если сильна была потребность высказаться.

Каныкей кызы. Фото из личного архива

Отчасти она повторила путь Санжара. Говоря о себе, защищая свои права, Каныкей пришла к тому, что начала выступать от имени других.

У меня была фейсбук-страница. Там было больше тысячи подписчиков и читателей. Моя страничка была очень активная. Я писала там, на мой взгляд, радикальные вещи о правах ЛГБТ-людей — я писала о насилии, с которым сталкиваются ЛГБТ-люди. Я всегда выступала за открытость, я писала, на меня подписывались. И дошло дело до того, что на меня начали подписываться люди из парламента Кыргызстана.

Каныкей не берется утверждать, как ее деятельность сказалась на законотворчестве Кыргызстана — она отмечает лишь растущий общественный интерес к сообществу ЛГБТ+. И надо бы отметить, что в этой стране дискриминация официально запрещена, а на счету местных квир-активистов несколько достижений в зале суда. Например, в 2019 году транс-женщина выиграла процесс против кыргызского СМИ, которое, устроив ей аутинг, спровоцировало сетевую травлю.

Впрочем, есть и другие, менее оптимистичные кейсы, — в том же 2019-м неоправданно затянулось расследование в отношении милиционера, подозреваемого в вымогательстве денег у трансперсоны: жалобы отказывались рассматривать и районная прокуратура, и генеральная прокуратура, и Государственный комитет национальной безопасности.

Я видела других трансженщин, которые даже на улицу не могут выйти, потому что они якобы не соответствуют нормам, стандартам женщины. Я сама социализировалась. На улице меня могут принять за цис-гендерную женщину, пока я сама не скажу. И я более открыто начала вести свою активистскую деятельность. Про меня знают, что я трансженщина. И есть, конечно, свои риски.

Величиной не только частной, но и общественно-значимой Каынкей стала в Кыргызстане не позднее 2019-го. К тому времени у нее уже был опыт работы в ЛГБТ-организациях и, чувствуя поддержку, восьмого марта того года она приняла участие в очередном марше солидарности и равноправия. Это особая дата в «радужной» истории Кыргызстана: в тот день с разрешения властей к феминисткам впервые открыто присоединились квир-люди.

В 2019 году я вышла с плакатом «Горжусь, что транс». Это было выражение моей транс-гордости: что бы вы мне ни говорили, я буду собой. Я выглядела как типичная кыргызская женщина: длинное платье, распущенные волосы. На марше были ЛГБТ-флаги, ЛГБТ-люди. Восьмое марта — значимая дата для ЛГБТ-движения, для феминистского движения. Нас было довольно много. В наш адрес звучали угрозы. Ходили люди в гражданском. Они нас фоткали. Ко мне постоянно подходили грубые мужчины и говорили на кыргызском «Убери свой плакат, если не хочешь проблем». А я говорила, что уберу только когда закончится марш. Я шла тогда с мыслью, что мне терять нечего. Я и так уже избита, измучена. От меня отреклись мои родные люди. И я хотела продолжать. Страха не было.

Каныкей показывает фотографии на своем телефоне. Шествие в Бишкеке выглядит как веселый праздник — на взгляд непосвященного, это такой же прайд, как и в любой европейской метрополии: люди с радужными флагами, улыбки и объятия.

Она говорит о том времени не без ностальгии: новый год казался лучше предыдущего. С 2017-го в Кыргызстане была упрощена процедура смены гендерного маркера: новые документы трансперсона могла получить уже без унизительных медицинских процедур.

С 2017 года мы имели право менять документы. Процедура была упрощенная. Не было этой бюрократии, — эти стопятьсот кабинетов, куда ты ходишь. Там было упрощенно, — кабинетов было всего несколько: проходишь комиссию, они дают справку, что ты действительно транс-человек. И с помощью этой справки ты можешь менять все документы.

Обо всем этом Каныкей рассказывает, находясь в Берлине, в статусе беженки. Что вынудило ее покинуть родину?

По ее словам, перемены к худшему стали ощущаться в 2020 году с приходом к власти Садыра Жапарова, политика правого толка. Лидер «патриотической» партии «Мекенчил» зарекомендовал себя как последовательный противник парламентаризма. Три года назад он стал инициатором ряда конституционных поправок. Конвенциональные критики этих корректив отмечали опасную концентрацию исполнительной власти в руках президента и угрозу авторитаризма. Транс-сообщество ощутило на себе негативное влияние новой власти в связи с исчезновением Закона об охране здоровья граждан.

Каныкей отмечает полузакрытый, фактически непубличный способ, с каким был изменен Основной закон страны. Теперь, чтобы получить документы, соответствующие гендерной идентичности, в Кыргызстане транслюдям нужно писать жалобы, получать отказы, а затем идти за справедливостью дальше.

После 2020 года был один кейс, что трансчеловек все-таки смог поменять гендерный маркер. Но это очень долгий бюрократический процесс. Меняешь через суд.

Тогда Каныкей считала это лишь временным сбоем системы, но сейчас общее положение дел представляется уже иным. В августе 2023 года власти Кыргызстана приняли закон «об информационной безопасности детей». В пункте четвертом как вредная для несовершеннолетних обозначена «пропаганда нетрадиционных сексуальных отношений». Так же новая «норма» запрещает «отрицание семьи и традиционных социальных ценностей». Что подразумевается под этими расплывчатыми формулировками легко догадаться, если учитывать опыт законотворчества в России, где с 2013 запрещена «пропаганда ЛГБТ» среди детей, а с 2022-го — и среди взрослых.

Весной этого года у нас, в Кыргызстане один раз обсуждали эту тему. Волна обсуждений была очень маленькой, — в нескольких СМИ писали о защите детей от вредной информации и в том числе от «ЛГБТ-пропаганды» среди несовершеннолетних. Но закон приняли за очень короткий срок, — он быстро прошел все три чтения и президент подписал. Это, конечно, неожиданно. Все произошло быстро и тихо. Думаю, что не хотели никакого вмешательства со стороны местных ЛГБТ-организаций или со стороны международных организаций.

В 2013 году была инициатива запретить «ЛГБТ-пропаганду» для всех, а не только для несовершеннолетних. Законопроект дошел до второго чтения, но принят не был, потому что быстро включились местные ЛГБТ-активисты. Свои рекомендации давали и международные организации, что хорошо повлияло на процесс принятия решений. А в этот раз власти, наверное, не хотели всего этого.

К сожалению, сегодня все, связанное с правами человека, со свободой слова, с демократией в Кыргызстане идет в регресс. И это, разумеется, касается ЛГБТ-людей. Например, недавно раскрыли идентичность сотрудников одной ЛГБТ-организации, у них были проблемы с семьями, которые не знали об их негетеросексуальности. В последние годы становится все хуже и хуже. Местные ЛГБТ-организации документируют нарушения прав, и там много случаев дискриминации, насилия со стороны государства, правоохранительных органов. Я состою в нескольких закрытых группах трансгендерных людей, и там часто обсуждают такие кейсы.

С принятием этого закона вырастет ненависть к ЛГБТ-людям со стороны людей, общества, государственной системы. Дискриминация, скорей всего, будет открытой. Могут начать призывать к насилию по отношению к ЛГБТ-людям. Это сильно повлияет на качество жизни ЛГБТ-людей и на индивидуальный процесс принятия себя, — например, для трансчеловека, такого как я. Усилится внутренняя гомо- и трансфобия.

Теперь Каныкей уже не исключает, что вскоре после принятия гомофобного закона на ее родине, как и в России, будет запрещен трансгендерный переход. В этой перспективе частные обстоятельства ее жизни в Кыргызстане выглядят уже более зловещими. Она вспоминает, как три года назад стала жертвой виртуального преследования.

В 2020 году заблокировали мою страничку в фейсбуке. Мне в вотсапе написали: «Мы все знаем про тебя. Мы знаем, чем ты занимаешься, с кем видишься. Прекращай заниматься тем, чем ты занимаешься сейчас. Мы тебе даем шанс — уезжай».

Анонимы были удивительно хорошо проинформированы: они назвали кафе в Бишкеке, куда Каныкей собиралась прийти на встречу. Советам неизвестных она не вняла — а на разговор пришла в компании других активистов из ЛГБТ-организации «Лабрис».

Я не хотела, чтобы они подумали, что я испугалась и они могут мной манипулировать. Мы сходили вместе. С нами был еще один сотрудник. Все обошлось, но после того, как я пришла домой, у меня началась паническая атака. Я реально думала, что сейчас меня убьют. Я все время проверяла двери, закрыты ли они. Взяла с собой нож. На следующий день я связалась с дружественным информационным порталом — рассказала, они предложили интервью, я согласилась. И все, эта тема дальше не развивалась. Я думаю, они поняли, что я не испугалась. Я заявила о себе еще более открыто. Мое интервью журналисты связали с угрозами активистам Кыргызстана. Тогда был ряд угроз гражданским активистам, не ЛГБТ.

Неизвестные заинтересовались Каныкей примерно в то время, когда ее активность приобрела отчетливо политический характер. В 2021 году на очередной марш 8 марта она вышла с плакатом «Мне решать, менять пол или потолок».

Кто были те анонимы, она не знает и по сию пору. Профайл в фейсбуке восстановить не удалось. А чужая злонамеренность оставила след — Каныкей говорит, что и по сию пору переживает панические атаки.

Сейчас уже более-менее. После психотерапии начинаешь понимать свое тело, свое психоэмоциональное состояние. После психотерапии, после разных практик (йога и так далее) уровень тревожности снижается. Я работаю над этим. Я понимаю, что если прекращу работать, то уровень тревожности усилится.

У Каныкей есть имя в квир-сообществе Кыргызстана, у нее многолетний опыт ЛГБТ-активизма, она участвовала в нескольких просветительских проектах. В родной стране, иными словами, у нее точно есть свое место, и, как ни парадоксально, именно это обстоятельство принудило ее к беженству, — если тебя видят, то значит, ты можешь превратиться в мишень. Новая власть, по словам транс-активистки, настаивает на соблюдении так называемых «традиционных ценностей».

Если раньше мы могли делать митинги, то сейчас в определенных местах мы это делать не можем. Сейчас просто берут и закрывают гражданских активистов и активисток, журналистов. Нет уже свободы слова. В общем, чистят потихоньку.

Но это лишь одна из причин отъезда из Кыргызстана. Другая причина — семейная. В Бишкек решил вернуться ее двоюродный брат, за годы жизни в Москве ставший ортодоксальным мусульманином. Каныкей опасалась, что он попытается принудить ее конверсионной терапии, — эти варварские парарелигиозные практики все еще находят в Кыргызстане своих сторонников.

Сестра мне рассказала, что брат собирается переезжать в Кыргызстан, и мне лучше уезжать, потому что он хочет меня «исправить». Мне надо спасать себя. Да, я хочу помогать другим, да, я хочу что-то менять, но когда мне самой нужна помощь, то понимаю, что нет рядом людей.

***

Она уехала из Кыргызстана в конце октября 2022 года. Вначале побывала на международной конференции ЛГБТ-активистов в Софии, а затем отправилась в Берлин. Германию в качестве нового места жительства выбрала потому, что знает ее чуть лучше, нежели другие страны, где квир-люди могут рассчитывать на поддержку властей.

Здесь у меня есть знакомые. Плюс я здесь раньше была, и я как будто бы уже своя. Я не чувствую себя белой вороной. А Берлин — город интернациональный, здесь живут очень разные люди.

Первые недели в Германии потребовали от Каныкей немало настойчивости. В лагере для беженцев ей поначалу выделили комнату без дверей, затем хотели поселить в крохотное треугольное помещение без окон, напоминающее, по ее словам, камеру для пыток. В течение месяца Каныкей переезжала с места на место, а теперь обрела более-менее постоянное жилье. В берлинском общежитии для ЛГБТ-людей она делит комнату с трансженщиной из Сирии.

Мне говорили, чтобы я была морально готова ко всему. Например, устаешь от очередей. Постоянные очереди, с утра до вечера, очень много людей. Мне постоянно приходилось делать каминг-аут, говорить, что я трансчеловек, что меня не надо заселять в помещение с «дофига» людьми. Мне небезопасно.

О Кыргызстане и своей жизни там Каныкей то и дело рассказывает в настоящем времени. Сейчас, как очевидно, она переживает переходный период, когда неясно, сколько прошлого ей следует взять с собой в новое будущее.

Сейчас я думаю, хочу ли оставаться в правозащитной сфере, хочу ли я выступать за права транс-людей здесь, волонтерить, ходить в организации, которые занимаются вопросами беженства. Я еще не определилась. Пока буду потихоньку осваивать язык, изучать Берлин, культуру Германии, а там посмотрим. Мне сейчас намного спокойнее, потому что я понимаю, что закон на моей стороне, и завтра не придут и меня не побьют из-за того, что я — транс-женщина.

О том, что Каныкей уезжает надолго, а может, и навсегда, в Бишкеке знали немногие. В первую очередь, родная сестра. С ней же Каныкей поехала в деревню, чтобы проститься с дедушкой, — было понятно, что это может быть их последняя встреча.

Мы пообщались. Я поплакала. Извинилась, что меня все это время не было. А он оказывается, думал, что я обиделась. А я пропала после того, как бабушки не стало. Попрощалась. И у него желание было, чтобы я нашла себе немку, женилась. Я сказала: «Хорошо, дедушка». Он же меня знает как другого человека.

Дедушка пожелал Каныкей создать семью, — в этом для него состоит счастье. А что счастье для нее самой?

Я хочу просыпаться утром бодрой, в свежей постели, с улыбкой на лице, в своей собственной спальне, открывать окно, вдыхать свежий воздух и заниматься своим любимым делом. И так каждый день.

Проект «Квир-беседы» выходит при поддержке берлинской квир-организации Quarteera и немецкого фонда Магнуса Хиршфельда.