Поколение «Мумимании». Как музыка Ильи Лагутенко помогала выживать постсоветским миллениалам

В издательстве «Unknown Person/Неизвестный человек» выходит дебютный автофикшн-роман Ромы Мурашова «Икра» о юности в нулевых на Дальнем Востоке. Насилие, нищета, смерть, жизнь среди гопников, буллинг — альбом «Икра» группы «Мумий Тролль» помогает герою пройти через все это и самому стать музыкантом в следующем десятилетии. Купить книгу можно здесь, а главу из нее — прочитать на Republic бесплатно.

Вместо предисловия

В детстве я был необщительным ребенком. Меня не привлекали массовые игры во дворе, быть одному было гораздо комфортнее. Моим лучшим другом была младшая сестра. Мы придумывали новые развлечения и потом играли в них вдвоем. Строили ракету под столом, делали сцену из подушек и играли рок-концерты под фонограмму. Мы создавали вымышленную радиостанцию, и пару раз даже напивались, когда незаметно отливали домашнее вино родителей.

Однажды мне захотелось начать писать. Это были очень робкие литературные попытки. Я ужасно стеснялся своего тайного занятия. Поэтому решил создать вымышленный алфавит, где каждую букву заменял какой-нибудь символ.

Но и этого мне показалось мало. Я постоянно волновался, что родители найдут тетрадку и прочтут мои рассказы. Одна только мысль об этом уже вгоняла меня в краску.

Поэтому я решил усилить охрану своих детских рукописей — завел специальную синюю папочку, в которую каждый раз прятал тетрадь, когда заканчивал очередной очерк. При этом я полностью обматывал папку клейкой лентой. Мне казалось это разумным и правильным. А чтобы полностью исключить любые риски, я прятал папку под напольный ковер в своей комнате.

Тогда я представлял себе писателей взрослыми серьезными людьми в очках. Сидящими за печатной машинкой и курящими трубку.

Когда я повзрослел, то был несколько расстроен тем, что писатели совсем не такие, какими они казались мне в детстве. Оказалось, что чаще всего в России это угрюмые, одинокие и небогатые люди. Я потерял всякое желание писать.

Пока сам не стал угрюмым и одиноким.

I

— Кто просил на «Жемчужине» разбудить? — станция «Ружино»!

Отец начал расталкивать меня, лежащего на верхней полке. Мы быстро собрались и вышли в тамбур. На часах было 5:50. Станция «Ружино» выглядела таинственно и мрачно. Был конец ноября, снег падал крупными хлопьями.

— Пойдем, нас должен встретить автобус, — сказал отец.

За вокзалом стояли два «Пазика» и громко тарахтели, чтобы люди в салоне не замерзли.

Мы заняли два места в конце автобуса, и вскоре он отправился по неосвещенной проселочной дороге.

Мы с отцом ехали лечить свои желудки в санаторий «Жемчужина». Мне было 14, я недавно впервые попробовал водку и получил бонусом гастрит с повышенной кислотностью. Желудок отца тоже трудно было назвать идеальным. А его отец ждал, когда умрет от финальной стадии рака желудка.

Автобус добрался до санатория через час. На улице было холодно, и люди неохотно покидали салон, в котором уже сложился свой микроклимат.

В санатории мы встали в очередь со своими медицинскими заключениями, в которых говорилось, что нам необходимо лечение. Санаторий этот был для железнодорожников, а так как мой отец был машинистом тепловоза ТЭМ-2, лечение нам полагалось бесплатное.

Большинство стоящих в холле санатория были достаточно пожилыми людьми. Наконец очередь дошла до нас. Отец начал общаться с женщинами в окне регистрации. Я быстро понял — что-то пошло не так, судя по тому, что они быстро перешли на повышенные тона. Отец редко злился, но сейчас явно была причина.

— Извините за доставленные неудобства, но все номера заняты, — подытожила женщина в регистратуре.

Он подошел ко мне и уже тихо сказал, что нас не хотят селить в «Жемчужину», потому что вчера внезапно прибыло очень много ветеранов ВОВ* (Великой Отечественной войны), которые не вместились в соседний санаторий «Изумрудный». Изначально у нас должен был быть двухместный номер, но теперь нам предлагали подселиться к ветеранам и жить впятером.

Мы, конечно же, очень не хотели жить с пенсионерами. Папа вернулся к стойке и продолжил что-то обсуждать.

В итоге этих переговоров нам предложили поселиться в маленькой гостинице неподалеку от санатория. Нам это показалось более удачным решением.

— Все лучше, чем пердеж этих дедов нюхать, — заметил отец, когда мы шли по заснеженной тропинке в сторону нашей гостиницы под располагающим названием «Уют».

Гостиницей «Уют» оказалось двухэтажное неуютное здание. Всюду бегали тараканы, пахло влажностью и пылью. Нас встретили и дали ключ от двухместного номера. Это была комната около 10 квадратных метров с двумя односпальными кроватями и двумя тумбочками. На полу был линолеум, имитирующий паркетную доску. Доминантой интерьера был радиоприемник на стене.

Каждое утро в 7 часов включалось радио, играл российский гимн, а после него начинались аудиоспектакли, в которых актеры с прокуренными голосами разыгрывали классические произведения.

На процедуры и в столовую мы ходили в здание санатория. Это было далеко и не очень удобно, поэтому уже через несколько дней мы обленились и перестали ходить сначала на полдник, а потом и на вечерний кефир.

Нам прописали контрастный душ, ванны с минеральной водой, а также странную процедуру, где нужно было пить минералку, а потом лежать на грелке. Она называлась «Тюбаж». Каждое утро я выполнял эту процедуру в номере по схеме, которую мне дал лечащий врач:

50 грамм 20-процентного сорбита развести в 100 мл теплой кипяченой воды и выпить натощак (температура препарата около 40 градусов). Затем лечь на правый бок и приложить грелку к области печени. Через 10 минут после лежания на правом боку, перевернуться на левый бок и находиться в таком положении еще 1,5 часа.

Каждое утро нам нужно было ходить на микроклизмы с облепиховым маслом. В кабинете стояли несколько кроватей, на которых растянулись мужики, каждый в позе кошечки и с приподнятым задом. А медсестры подходили сзади и вставляли каждому в задницу микроклизму. В такой позе нужно было оставаться еще десять минут. Чтобы раствор с облепиховым маслом как следует поработал в кишечнике. Затем нас отпускали. Из задницы еще предательски долго вытекало облепиховое масло и размазывалось по трусам.

Уже через несколько дней нам стало совсем скучно в гостиничном номере. Отец читал газеты с новостями. Постоянно ходил курить. А я слушал альбом «Икра» группы «Мумий Тролль» на кассетном магнитофоне, который взял с собой. «Мумий Тролль» был главной группой 14-летнего меня. Еще ни от кого я так не фанател.

Под «Мумий Тролль» я учился играть на барабанах. Я собрал свою первую установку из кофейных банок Nescafe и играл кисточками для рисования. Включал их песни и пытался повторить все ритмы. Так как песни двух первых альбомов были очень простыми, то я достаточно быстро научился их играть.

У банок был отвратительный звук, а вместо бас-барабана я стучал ногой в пол. В комнату в такие моменты часто входила мама и кричала, чтобы я заткнулся. Но я все равно продолжал. Я очень любил музыку. Сначала слушал отцовский хард-рок, потом попал под «Мумиманию», которая захватила всех с 1997 года.

Первые два альбома группы перевернули мое сознание. Но абсолютным хитом для меня стал мрачный альбом «Икра». Минорный, глубокий, драйвовый, с нотами безысходности. С завораживающими текстами и обволакивающим вокалом Лагутенко, который при прослушивании либо вызывал отвращение, либо ты подсаживался на него навсегда. Никто до этого из российских исполнителей не оказывал на меня подобного влияния. Альбом я слушал на повторе.

https://www.youtube.com/watch?v=V7iCZQgK0SQ

Отцу тоже нравился «Мумий Тролль». Или он очень хорошо делал вид, что ему нравится «Мумий Тролль», чтобы не расстраивать меня.

Мобильных телефонов еще не было, чтобы позвонить маме, мы ходили на станцию с междугородными звонками. Там были деревянные кабины с телефонами с барабаном. Сначала по телефону говорил папа. В Хабаровске болел его отец. Он неохотно обсуждал эту тему, а я не задавал лишних вопросов. У дедушки был рак желудка. Было что-то ироничное в том, что мы в санатории тоже лечили свои желудки. Я думал, может, отец боялся, что у нас тоже будет рак желудка. Поэтому мы здесь. Я не понимал, что значит слово «рак». В какой-то момент я был уверен, что внутри человека поселяется рак с клешнями. При нас с сестрой болезнь дедушки не обсуждалась. Кроме того, мама не хотела, чтобы мы ездили к нему в гости, и боялась, что рак каким-то образом передастся и нам. Если дедушка на нас чихнет, например, и мы с ним будем дышать одним воздухом.

Потом с мамой говорил я. Она спрашивала, хорошо ли мы питаемся, помогают ли процедуры. Я отвечал, что все хорошо. Жаловался на микроклизмы.

Когда в восьмидесятых мои родители только познакомились, отец был уверен, что мама слушает рок. Она убеждала его, что, как и он, любит ранние экспериментальные альбомы «Pink Floyd», «Deep Purple», «Rainbow» Ричи Блэкмора, «Black Sabbath» и Оззи, «Led Zeppelin» и других рок-героев семидесятых. Отец радовался. И женился.

А она взяла и переехала к нему со своими пластинками Игоря Николаева, «Ласкового Мая», ВИА «Веселые Ребята» и других поп-кумиров советской молодежи. Но отступать было уже поздно. Родился я.

Часто, лежа вечером на диване, отец вздыхал:

— Не хочу завтра на работу…

На что мама ему отвечала:

— Не иди…

Но на следующее утро он все равно шел туда. Снова водил свой длинный поезд с вагонами. В вагонах были уголь, подержанные иномарки из Владивостока, древесина, бытовая техника.

На работе у него часто происходило много плохого. Он рассказывал истории, которые шокировали нас.

Например, однажды на железнодорожном переезде состав с щебенкой сорвался и в темноте на огромной скорости врезался в автобус «Икарус» с пассажирами, разорвав его на части. Погибло около 25 человек.

Или была еще популярная история про проститутку, которая покончила с собой, положив голову на рельсы. Ее прозвали Анной Карениной. Не было никакой записки. Просто она легла под поезд, а машинист не успел остановиться и отрезал составом ей голову. Отец говорил, что на ней была очень дорогая шуба. Возможно, Анна Каренина и не была проституткой. Это тоже был домысел других машинистов. Тяжелее всех было тому, который отрезал ей голову. Я не раз пытался представить, как он приходит домой после смены и говорит жене и детям: «Ребята, сегодня я отрезал голову человеку. Что у нас на ужин?».

Еще была история про мужика с папиной работы, который полез что-то починить на крыше электровоза и сгорел от разряда электричества. Напряжение было настолько большим, что от машиниста остались только резиновые сапоги.

А однажды отец пришел с ночной смены весь черный — на тепловозе случился пожар, а он его экстренно тушил. Он сильно кашлял — отхаркивал сажу. Я побежал в аптеку за активированным углем и в магазин за молоком, которое попросил отец, чтобы прочистить легкие.

С работы отец приходил уставший, от него воняло соляркой, смешанной с табаком, карманы на джинсах были темного цвета, а лицо неестественно коричневого. Будто он был в солярии, а не на тепловозе. И перебрал с временем загара.

Когда он заходил домой, мама всегда встречала его накрытым столом. Он отправлялся в душ, был там минут 5–10, потом шел ужинать. Во всем его теле читалась усталость.

Мы с сестрой бегали на кухне и пытались рассказать, как прошел наш день. Мама отгоняла нас, чтобы отец отдохнул. После ужина он заходил к нам в комнату и показывал спектакль из резиновых игрушек со свистелками. Сценой были наши согнутые коленки под одеялом, на этой вершине и происходило действие. Как правило, это были комичные и циничные сюжеты, в которых отражалась реальная жизнь, полная разочарований. Потом мы засыпали, а отец отправлялся в гостиную к маме.

Мама работала в детском саду. А после садика — некоторое время в детском доме воспитателем. Дети любили ее. Порой даже следили за ней, чтобы узнать, где она живет.

Мама рассказывала разные жуткие истории про детей, у которых нет родителей. Например, одна 12-летняя девочка рассказала маме, что «к 14 годам зашьет себе пизду, чтобы снова стать девственницей, и тогда ее возьмут замуж».

Многим детям настолько не нравилось в детском доме, что они сбегали оттуда. Собрав веревку из простыней, они спешно спускались по ней. На улицах дети часто попадали в передряги, обратно их возвращала полиция.

Маме бывало очень страшно. Она хотела уволиться. Летом, когда все дети уезжали в лагерь, она дежурила в пустом детском доме. Иногда туда возвращались дети, сбежавшие из лагеря, потому что там им не нравилось. Мама стала брать меня с собой, чтобы я помогал ей охранять детский дом. Мы осматривали помещения, делали обход здания. Я чувствовал себя важным. Раз уж мама назначила меня помощником ночного охранника.

Я все хотел спросить маму, но не решался, почему на 14-й день рождения они подарили мне перекидной календарь cо звездами русской эстрады. На его страницах были Киркоров, Песков, «Блестящие» и другие поп-звезды. Сначала я подумал, что это ирония. Ведь я слушал рок и все такое. Родители знали это. Но они дарили этот подарок с такими искренними улыбками, что я понял — это не шутка.

Это был мой худший день рождения. В тот момент мне показалось, что они совсем не знают меня. А может, и не любят.

На обратном пути с телефонной станции мы с папой проходили через рынок. Отец купил пару стаканов семечек, копченой красной рыбы и пару пластиковых полторашек разливного пива «Рыцарь Приморья».

— У нас же диета, — пытался возмутиться я.

— Немного можно, — уверенно возразил отец.

В номере между нашими кроватями отец поставил табурет, на него расстелил одну из своих новостных газет, нарезал рыбу, налил пиво в кружку, в которой кипятил чай.

— Будешь? — спросил он.

Я кивнул, и отец налил мне немного пива в раскладную пластиковую кружку. «Рыцарь Приморья» мне показался очень вкусным. С первых же глотков я почувствовал приятное опьянение.

Весь вечер мы ели рыбу, пили пиво и слушали «Икру».

***

На следующий день мы с отцом пошли гулять по окрестностям нашего санатория. Мы ходили по поселку, снова заглянули на местный рынок, купили еще семечек. И отправились к реке. Я еще никогда не видел реку Уссури. Она почти вся была замерзшей, и только тонкий ручеек где-то в середине еще пытался бороться за жизнь, как в Хабаровске сейчас за нее боролся мой дедушка. Мы быстро замерзли и вернулись в гостиницу.

Иногда я хотел курить. Тогда я воровал у отца сигарету «Петр I», пока он не видел, и шел в туалет на первом этаже. В кабинке я быстро скуривал ее, а потом долго чистил зубы, чтобы отец ничего не заметил. Я очень не хотел, чтобы он узнал, что я курю. Хотя сам он курил по две пачки в день.

Отец моего отца тоже был машинистом, только не тепловоза, а паровоза. У отца был брат-близнец. Он мечтал стать художником и музыкантом, в детстве у них даже была музыкальная группа под странным названием «ВИЖИЛИС» из первых букв их имен — Витя, Женя, Леша, Саша. Они играли на гитарах и ящике от посылок. Я всегда думал, а что стало бы с группой, если бы ее покинул один из участников. Как бы она тогда называлась?

Дядя Женя, как и мой отец, тоже стал машинистом. Так захотел их отец. А они не смели с ним спорить. Дядя Женя со временем стал озлобленным непризнанным художником. А у отца родился я. Он рассказывал мне, что мечтал стать агрономом, поэтому ему так нравится дача.

Я не хотел становиться машинистом, и тем более дачником. Я хотел стать музыкантом, выступать на сцене, дарить людям красивую музыку и этим себя обеспечивать. В семье к этому не относились всерьез и предлагали мне выбрать нормальную профессию, достойную мужчины.

Отец несколько раз брал меня с собой на работу. И я весь день или всю ночь ездил с ним на поезде. И даже пару раз управлял локомотивом. В перерывах, когда поезд стоял, ожидая отмашки двигаться, отец постоянно читал газеты с новостями. Он говорил: «Человек, владеющий информацией — владеет миром». Спустя годы я понял, что он читал газеты, которым не стоило бы доверять.

***

Отец был молчалив. Мы не слишком часто разговаривали. У нас не получалось откровенных разговоров. Отец мог быть разговорчивым только когда выпивал. В остальные моменты он был очень закрытым и не выражал чувств. Единственное, о чем мы всегда говорили оживленно — это о музыке. Отец всегда называл имена музыкантов и их альбомы, советовал что-нибудь послушать из семидесятых, потому что «тогда была настоящая музыка».

В очередной холодный ноябрьский вечер в нашем гостиничном номере, полном тараканов, мы обсуждали обложку альбома «Икра» группы «Мумий Тролль». Я все не мог понять, что за человек на фотографии за Лагутенко. Его я не видел на живых выступлениях группы. Отец предполагал, что это просто чувак ради фотографии. Интернета еще не было, поэтому загуглить я не мог.

Мумий Тролль (Mumiy Troll)

Спустя двадцать три года я наконец-то узнал, что это был Алик Краснов, человек, который был соавтором двух первых самых хитовых альбомов «Мумий Тролля», записанных в Англии. И принимал участие в их записи. А не видел я его на концертах, потому что после записи культового альбома «Икра» он внезапно покинул группу на пороге ее огромной популярности и первых туров. Оказалось, он выбрал тихую жизнь и квартиру, которую ему предложили на работе во Владивостоке.

Его так никто и не узнал, и он остался лишь на обложке этого альбома.

Наше с отцом лечение подходило к концу. Иногда по вечерам он угощал меня пивом, и мы обсуждали альбомы музыкальных групп. Самым главным развлечением было угадывание исполнителей песен. Отец включал местное радио с рок-песнями, а я должен был угадать исполнителя.

Я был хорошо натренирован, поэтому отгадывал большинство песен по голосам, гитарным партиям или барабанным сбивкам.

На следующий день нам нужно было уезжать. После лечения я не почувствовал себя здоровее. Но был рад, что впервые за всю жизнь провел так много времени с отцом.

Наш поезд прибыл в Хабаровск рано утром. Мы соскучились по маме и сестре и торопились домой.

— Наверное, они уже приготовили нам яичницу и ждут нас! — радовался я.

Когда мы открыли дверь, в квартире было очень тихо, и нас никто не встречал.

— Оля! — позвал отец.

Никто не откликнулся. Я подумал, что они спрятались, чтобы потом крикнуть: «Сюрприз!»

Возле зеркала в прихожей лежала записка:

«Отец умер. Мы у твоих родителей. Приезжайте сюда».

Я не до конца понимал, что такое смерть. Что это означает? До дедушки в нашей семье еще никто не умирал.

Всю дорогу до дома, где жили бабушка с дедушкой, мы ехали молча, я был в шоке. Отец с каменным лицом смотрел в окно. Дорога казалась очень долгой, а время тянулось как вечность. В автобусе воняло бензином. Я хотел спросить отца, каково это умереть, но не знал как.

Мы вошли в дом, в котором жили родители отца. На диванчике на ледяной летней веранде лежал мой дедушка, весь синего цвета.

Отец упал на колени и заплакал. Взял за руку отца и в слезах прокричал:

— Я люблю тебя, папа!

Я стоял за его спиной и смотрел на труп дедушки, который лежал на этом детском диванчике. На улице было минус двадцать пять, из наших ртов шел пар. А у дедушки уже не шел.

Я стоял и думал, зачем же мы поехали в санаторий, если отец знал, что дедушка может со дня на день умереть. Но боялся спросить. Боялся, что все равно не получу ответа и только разозлю отца.

***

Мы с младшей сестрой сидели в комнате. А бабушка с моими родителями и другими двумя сыновьями готовились к похоронам.

Я смутно помню все, что происходило в эти дни. Я видел плачущих родственников и не знал, что должен чувствовать. Мне было жалко дедушку. Рядом сидела младшая сестра, которая понимала еще меньше меня. Никто не говорил с нами о смерти и не объяснял, как нам себя вести.

Из разговоров родителей я понял, что они собираются мыть тело дедушки, чтобы затем надеть на него похоронную одежду.

Нас с сестрой отвели к соседям, семье знакомого моего отца. Там мы провели весь день. Играли в роботов и ели невкусный суп. Из окна их квартиры смотрели на дом бабушки и дедушки, в котором сейчас голого замерзшего дедушку пытались засунуть в похоронную одежду. Я постоянно пытался представить, как же можно помыть мертвого замороженного человека.

Настал день похорон. Дедушка крепко спал, на его лице было спокойствие и больше никакой боли, которую он испытывал в последние месяцы. Когда гроб уже опустили в яму, всех попросили взять по горсточке земли и бросить в могилу.

После дедушку закопали. А сверху поставили памятник с фотографией.

Всю дорогу с кладбища я думал, как же он теперь будет там лежать, какие стадии разложения пройдет, как мы никогда не увидим его лица, как его съедят черви, когда земля начнет таять. Как я никогда не поговорю с ним.

Все это я мечтал обсудить хоть с кем-то из взрослых. Но взрослым было не до меня.

Дальше были поминки. Родственники собрались в столовой недалеко от дома моей бабушки Лены, мамы моей мамы.

Мне навсегда запомнилось самое странное сочетание, которое я когда-либо видел, когда люди ели и одновременно плакали. А еще странное блюдо — кутья. Смесь риса, меда и изюма. Мне было стыдно тогда признаться, что блюдо мне очень понравилось, и я ел бы его и в обычной жизни, а не только в честь смерти кого-то.

Нас с сестрой забрали с поминок пораньше и отвели к маминой маме.

Отец пришел через несколько часов и был сильно пьян. Взгляд его был пустым. Он достал из кармана аудиокассету «Мумий Тролль» с синглом «Невеста?» с нового альбома, который должен был выйти в ближайший месяц.

— Новая песня вышла у них, — прошептал он и отправился спать.

https://www.youtube.com/watch?v=O6pd9JF3VRA

Продолжение следует