«А когда ты в последний раз видел своего отца?»: на картине Уильяма Йимза (1878 год) революционеры допрашивают семью разыскиваемого ими аристократа-роялиста

«А когда ты в последний раз видел своего отца?»: на картине Уильяма Йимза (1878 год) революционеры допрашивают семью разыскиваемого ими аристократа-роялиста

Изображение: Wikipedia / National Museums Liverpool

Есть государство, где растёт волна фундаментальных противоречий. Старые порядки вызывают последовательно глухое недовольство, острую критику и, наконец, вооружённое сопротивление. Восставшие низвергают лоялистов и начинают делить власть между собой. Фракция, сочетающая ультрареволюционную риторику с макиавеллизмом на практике, побеждает вчерашних союзников: как грезящих о всеобщей свободе идеалистов, так и осторожных прагматиков. Прежнюю деспотию сменяет революционная диктатура, стремящаяся уже не законсервировать общество, а полностью его перекроить.

Эта упрощённая модель социальной революции подходит для слишком многих стран: от Франции конца XVIII столетия до России начала века ХХ. Однако первопроходчицей здесь послужила Англия 1640–1660 годов. Нация, которая сегодня выглядит сросшейся со своей монархией, первой в Европе Нового Времени от короля как раз и избавилась — пусть республиканский эксперимент на Британских островах вышел до неприличия скоротечным.

Английский опыт середины XVII века до сих пор остаётся предметом дискуссий. Насколько революции обуславливают объективные причины, что копятся десятилетиями, и насколько — ситуативные обстоятельства? Так ли неизбежна финальная победа радикальных сил? И при каких условиях защитники прежних порядков могут взять реванш? Итоговые ответы на все перечисленные вопросы до сих пор зависят от убеждений и предубеждений их ищущих.

Несостоявшаяся победа, утраченное королевство

Едва ли можно перечислить все оценки Английской революции в британской и зарубежной историографиях. Как признают сами исследователи, один век сменяет другой, но вопрос: «А за кого был бы ты при Марстон-Муре?» по-прежнему разъединяет увлечённых темой так же, будто они сами живут в годы Карла I с Оливером Кромвелем.

Так что же случилось в середине XVII века: прогрессивные борцы за новый мир пошли против закосневших феодалов или группа религиозных фанатиков подняла мятеж против далеко не самой деспотичной державы по меркам своего времени? Нестандартный подход к пониманию случившегося предложил историк Джон Адамсон. Он попытался смоделировать такой ход событий, при котором никакой революции не состоялось бы вовсе.

Автор увидел переломную точку в случившемся в 1639 году — не в самой Англии, но в тесно с ней связанной Шотландии.

Дело в том, что в XVII веке привычного нам Соединённого Королевства ещё не существовало. Англия, Шотландия и Ирландия являлись тремя отдельными государствами с общим королём на всех. Понятно, что в этом трио равноправия не наблюдалось. Англия доминировала над соседями, но шотландцы с ирландцами ещё сохраняли отдельные парламенты, собственные законы и широкие полномочия автохтонных элит.

Восставшие шотландцы подписывают Ковенант («Завет») в эдинбургской церкви францисканцев, 1638 год. Картина Уильяма Аллана (1838)

Изображение: Wikpedia / Сity of Edinburgh Council

Как раз последнее всё больше раздражало Лондон. Начать окружение короля Карла I решило с насколько важного, настолько и взрывоопасного для своего времени религиозного вопроса. Ближайший советник монарха, архиепископ Кентерберийский Уильям Лод, стремился ввести в Шотландии обряды своей Англиканской церкви. Современному жителю этот проект может показаться не самым возмутительным. Ладно бы епископ Уильям полез с новым уставом к католикам-ирландцам, но ведь шотландцы с англичанами одинаково протестанты. Да, типично имперская централизация, но всё же Лондон не заставлял целый народ отречься от веры их отцов?

Шотландец тех лет с жаром бы ответил — как раз заставлял. В их стране при Реформации устоялся радикальный кальвинизм, с его трудовой этикой и минимальной обрядовостью. Англиканскую же церковь современники небезосновательно считали полукатолической — схожие богослужение, догматика, наконец, ненавистная радикальным протестантам сложная иерархия епископов.

Архиепископ Уильям Лод, портрет кисти Антониса ван Дейка (1638)

Изображение: Wikipedia / Государственный Эрмитаж

В 1637–1638 годах неуклюжие попытки Лондона навязать горному народу англиканство встретили сопротивление — возникло широкое движение ковенантеров во главе с могучим кланов Кэмпбеллов из Аргайла. В июне 1639 года проникшийся религиозным пылом Карл I повёл свою армию на север, чтобы… простоять впустую у городка Келсо и заключить с бунтовщиками выгодный для них мир.

«Король [ошибочно] полагал, что армия противника превосходит его собственную и сделал ставку на переговоры. Карл получил Эдинбург, но обязывался допустить созыв шотландского парламента и Генеральной ассамблеи местной церкви. Это всё не ставило Шотландию на колени, а давало ей выгодную отсрочку. Англичане же считали, что собранные с них для похода деньги ушли "безуспешно, бесплотно и безвозвратно"»

— Джон Адамсон

Перемирие вышло недолгим, уже в августе 1640 году шотландцы обрушили на южных соседей всю свою накопленную мощь. Впервые за несколько веков горцы захватили череду собственно английских графств. Продолжение войны требовало новых средств, но давать их лондонский парламент незадачливому правителю нисколько не желал.

Арчибальд Кэмпбелл, маркиз Аргайл — лидер движения ковенантеров, впоследствии важный союзник революционеров-пуритан. Портрет кисти неизвестного автора (XVII век)

Изображение: Wikipedia / National Portrait Gallery, London

Адамсон в своей статье не сомневается: в июне 1639 у Келсо дожать шотландцев было делом техники. За Кэмпбеллами тогда пошли не все кланы, а часть их войск разбежалась при приближении короля. Победи Карл тогда — в Англию он вернулся бы овеянным славой. Голоса его врагов неизбежно б умолкли, а колеблющаяся часть знати примкнула бы к сторонникам монарха. У двора появилось бы нужное время, чтобы исправить допущенные ранее ошибки, — заявлял историк.

С такой постановкой вопроса можно спорить или соглашаться. В любом случае, в реальной истории Карл I показал себя в 1639–1640 годах кем-то хуже просто тирана и грабителя — неудачником и глупцом. Сам того не сознавая, правитель поставил на таймер революцию в своей стране. До начала связанных с ней событий в августе 1640 года оставалось чуть более года.