«И супруга ваша сгореть изволили…» | «Комизм человеческих противоречий» | А как же константинопольские старушки? | Короткий брак тезиса с антитезисом
1 апреля – в день юмора, мы должны задорно врать, оповещать друг друга о белых спинах, всячески издеваться – в общем, разыгрывать. Вряд ли кто-то подумает о причастности Достоевского к этому дню. А зря. Богоискательство и богоборчество, святые проститутки и чистые сердцем отцеубийцы, верующие нигилисты и монахи-атеисты: в этом жутковатом мире, словно бьющемся в непрестанных судорогах, замаскирован непревзойденный юмор Ф.М.Достоевского. «И СУПРУГА ВАША СГОРЕТЬ ИЗВОЛИЛИ...» Вот он, настоящий юмор ФМ: «Есть люди, которым носить чистое белье даже неприлично-с»; «Я раб, я червь, но не бог – тем только и отличаюсь от Державина»; «Юноши, одаренные связями»; «Он отличался прирожденным нетрезвым состоянием»; «Были и женщины, изображавшие собою женский вопрос»; «Вотчина сгорела вчера, причем изволили сгореть и супруга ваша»; «Будучи молчалив от природы, он только рычал иногда»; «Господи, хорошо еще, что он идиот и… и друг дома»; «Примите ежа в знак глубочайшего уважения»; «И вовсе она не такая пожилая. Напротив, я бы принял ее за ее дочь»… Это миллионная доля остроумных фраз, рассыпанных по мрачным, вызывающим страх и трепет произведениям Достоевского. Набоков, который считал этого автора литературной посредственностью, тем не менее, отмечал его юмор как редчайшее явление в русской словесности. Приведу еще примеры этих редчайших явлений – чтобы окончательно доказать причастность «сумрачного гения» к сегодняшнему празднику: «Ведь болел же я за тебя сердцем всю жизнь, хотя и по почте!»; «Он лжет единственно потому, что не может сдержать умиления»; «И представьте – ведь он с образком на шее в меня плюнул!»; «Я знаю Русь, и Русь знает меня», «Краса красот сломала член»; «Может, и убью – чего сидеть-то?»… Юмор этого автора заключен не только в тысяче подобных фраз и не только в персонажах, которые (как Лебедев из «Идиота», Лебядкин из «Бесов», старик Карамазов) разыгрывают роль шута. Юмор – в самом способе построения характеров. «КОМИЗМ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ПРОТИВОРЕЧИЙ» Можно ли представить, что один герой Достоевского пожелал другому «спокойной ночи»? Невозможно. Персонажи во сне и наяву разрешают последние вопросы, попутно греша, раскаиваясь и снова греша, – ведь «в скверне-то оно слаще». Иван Карамазов назвал это «комизмом человеческих противоречий». В конце концов, эти бесконечные надрывы и неуемные порывы, короткие перебежки от «идеала мадонского к идеалу содомскому», столь мучительные для жертв этих противоречий, со стороны могут выглядеть комичными. Даже Иван Федорович это признает! Комизм заключен в резкости нисхождений-восхождений: из ада в рай и обратно, в патологической сложности персонажей. Над человеческой сложностью смеялся и Рогожин, когда узнал, что один крестьянин зарезал другого, при этом искренно Богу молясь. Мы до того веруем, что и человека режем с молитвой! А Федька Каторжный из «Бесов» – церковь обокрал тоже от избытка веры: «Я помолиться спервоначалу зашел. Как завел меня туда Господь – эх, благодать небесная, думаю. По сиротству моему произошло это дело, так как в нашей судьбе нельзя без вспомоществования». Словом – человек сложен и противоречив, но это не только больно и мучительно. Это смешно. В «Вечном муже» Достоевский задается вопросом: что сейчас сделает один герой с другим – «обнимется или зарежет»? Если на мгновение забыть о горячечной атмосфере повести, где возможны такие сомнения – обнять ли, зарезать ли? – эту фразу можно брать в водевиль. Водевильного происхождения и любовные недуги его героев, которые наделены сердцем столь сложным и противоречивым, что никак не могут понять: кого же они в действительности любят? И Грушенька, и Настасья Филипповна, и Катерина Ивановна и другие страдают проникновенно, они фигуры безусловно трагические. Но разве нет в их метаниях неустранимого аромата комедии? В театре комизм Достоевского одним из первых выявил немецкий режиссер Франк Касторф. Герои его берлинских спектаклей – «Бесов», «Идиота», «Преступления и наказания» – возвышенные чудики, комикующие неврастеники. Это не снижает ни трагизм, ни религиозный пафос романов. В нашем театре пока такое невозможно: коленопреклоненное отношение исключает смех. Хотя Достоевский сам порой комически развенчивал мечты своих героев – например, о бессмертии и воскресении: «Лебедев имеет дерзость уверять, что в 1812 году лишился левой ноги и похоронил ее на Ваганьковском кладбище… Говорит, что поставил над ней памятник, с надписью, с одной стороны: «Здесь погребена нога коллежского секретаря Лебедева», а с другой – «Покойся, милый прах, до радостного утра!», и что служит ежегодно по ней панихиду, что уже святотатство!» А КАК ЖЕ КОНСТАНТИНОПОЛЬСКИЕ СТАРУШКИ?
«Покойся, милый прах, до радостного утра» – это надпись на могиле матери Достоевского. Я предпочел бы предоставить кому-нибудь другому поразмышлять о том, какой тип юмора явил Федор Михайлович, когда в комическом виде выставил эту эпитафию в романе «Идиот». Из того же разряда – противоречия, в которых проявляется ирония, соответствующая масштабу гения Достоевского и грандиозности поднятых им проблем. Например, когда автор романа о том, как один студент убил старушку и не вынес содеянного, восхищается войной: «Не всегда война бич, иногда и спасение». И еще: «Константинополь должен быть наш, завоеван нами, русскими, у турок и остаться нашим навеки». Выходит, константинопольские старушки – и даже, быть может, не процентщицы! – не в счет. И «слезинки ребенка»: мировую гармонию строить на них негоже, а город завоевать, на них не взирая, – можно. Тут цель оправдывает средства и разрешается, как бы сказал Раскольников, «кровь по совести». Проявляется гениальная ирония (или – ирония гения) и в том, что в романах ФМ рядом с величайшими прозрениями и величайшим же страданием и состраданием помещены карикатурные, пренеприятные образы евреев и поляков. КОРОТКИЙ БРАК ТЕЗИСА С АНТИТЕЗИСОМ
Никто из великих писателей не позволял юмору выступать одним из хозяев своего художественного мира, как это сделал Достоевский. (Например, в «Бесах» сатира чуть не победила религиозно-философский замысел). Его юмор идет из самой сути мировоззрения – где все подвержено сомнению, на каждое утверждение находится отрицание, а тезис с антитезисом производят синтез всего лишь (как бы сказала Грушенька) на «минутку». И его тут же смывает новой волной иронии. У других великих романистов такого юмора не наблюдается: они примиряются с истиной, которую обретают в процессе творчества. А Достоевский выпускает на волю своих шутов, и они заползают наглым словом в сферы, которые так дороги ему самому. Исток его юмора – весьма печален, и мы не будем омрачать сегодняшний праздник попыткой докопаться до его корней. «Довольно!» – как сказал Тургенев» («Братья Карамазовы»).
