Дмитрий Голубовский: «В моем случае никакой политики нет»

Издательский дом Independent Media Sanoma Magazines, по лицензии Hearst Corp издающий в России журнал Esquire, попрощался с его главным редактором, Дмитрием Голубовским. Работавшего в издании девять лет Голубовского (почти три из них, с октября 2011 года, – главным редактором) сменил Игорь Садреев из интернет-проекта The Village.

Сдав последний, сентябрьский номер, в котором будет опубликована его прощальная колонка, Дмитрий Голубовский поговорил со Slon о том, что это за явление такое – русский Esquire.

– Начнем с вопроса, который многих беспокоит? Это – политика?

– Нет, не политика. Не было никакого конкретного материала, который стал бы причиной смены главного редактора. Руководство издательского дома, держатели лицензии считают, что журнал нужно развивать по-другому. Они – в своем праве, капитализм – штука скверная, но лучше не придумали, да и мы в огромной степени про это делали журнал.

– Никакой «цепи» нет?

– Я был бы рад сказать про цепь, в которой много уважаемых людей, но в моем случае цепи нет.

– Многие наши коллеги подозревают все же некоторую политику, потому что журнал был сильно политическим в последнее время.

– Да, с самого начала в нем была какая-то доля политики, и чем хуже становилось кругом, тем больше становилась доля политики. Но, может, политические материалы замечали больше, чем остальные? Мне трудно сказать, что журнал был политическим, для меня он в той же степени и научный – текстов каких-то ученых или о научных явлениях было не меньше.

– Это и при [бывшем главном редакторе Филиппе] Бахтине началось – вроде бы глянцевый, гламурный журнал, но без глянца и гламура по контенту. Как так?

– Журнал изначально так и задумывался. Я пришел в него в конце четвертого номера, на пятый, не был свидетелем зарождения, но все-таки в итоге провел там девять лет. С самого начала Бахтин не уставал повторять, и это стало для нас аксиомой, что мы делаем журнал, действуя от обратного. Если все делают N, мы N никогда не будем делать. Если на глянцевой обложке должна быть привлекательная девушка, то у нас будут сморщенные старички. Другое дело, что номеров через сорок появилась Тильда Суинтон, потому что она крутая, умная и странная.

Мы любой материал делали не так, как все остальные, по крайней мере старались. Если глянцевые журналы не пишут про политику, то мы будем. Сначала легко, потом серьезнее, потяжелее по фактам. В первый раз было стихотворение, составленное из речей Владимира Путина. Дальше, когда он избрался на второй срок, – фотоистория про людей, которые два раза голосовали за него. А вот когда он избрался на третий, тут мои эмоции (за всю редакцию не стану говорить) были такие, что простого наблюдения, подтрунивания оказалось уже недостаточно, нужно было вмазать пожестче. Делали этот номер с [бывшим главным редактором журнала «Власть» Максимом] Ковальским (это если возвращаться к «гребаной цепи»). Опубликовали материал про третий срок вора, жулика и бандита – это были интервью с людьми, у которых есть опыт третьего срока, но – тюремного. Тогда [журналист] Света Рейтер героически доставала людей, которые еще сидели в этот момент.

– При этом в отличие от многих изданий вы никогда не подвергались давлению, как я понимаю, – ни издателя, ни Кремля, ни кого бы то ни было.

– У нас было одно предупреждение [Роскомнадзора] за пропаганду наркотиков. Есть сайт, на который можно зайти через анонимные штуки вроде TOR и купить оружие, наркотики и детскую порнографию. Мы сделали материал про этот магазин, и за него нам влепили предупреждение. Другое дело, что на обложке того номера был Навальный, и мы до сих пор так и не знаем, совпадение это или сигнал. Есть на этот счет разные версии, в том числе связанные с инсайдерскими откровениями людей, которые в Роскомнадзоре работают: одни говорят, что все нормально, другие – что это для того, чтобы ребята не забывались.

– Журнал судился?

– Нет. Оштрафовали меня на 40 тысяч рублей, и издательский дом галантно штраф оплатил. Не очень понятно, какие судебные перспективы у иска были бы, я так понимаю, что практика не в пользу СМИ в таких случаях.

И что тоже было связано с Навальным, так это приход к нам прокурора в редакцию, проводил с нами разъяснительную работу. Мы тогда вывесили баннер на сайте, что Навального посадили, а на Манежке – митинг. (А журнал MAXIM, например, в это время назначал встречу с читателями на Манежной, и к ним тоже заходили.) Словом, провели разъяснительную работу – о том, что призывы к незаконным митингам незаконны.

Но в целом издательский дом принадлежит иностранцам, давление на них может быть ограниченным – к хозяевам не придешь и не скажешь, что твои распоясались.

– А решение выставить на обложку Навального чем было продиктовано?

– Вообще Навальный был первой русской обложкой. До этого никаких русских персонажей не было, на обложку попадали лишь заграничные актеры, режиссеры, музыканты, по-моему, и политиков долго не было. При этом про русскую обложку мы стали говорить почти сразу после создания журнала, через месяц после того, как я пришел, уж точно. Надо сделать русскую обложку, но кого? Трудно пробивалось. Если брать актеров и режиссеров, то трудно было найти кого-то такой же мощи, как Роберт де Ниро. Думали-думали, думали-думали... А пока еще Бахтин не ушел, мы с Навальным сделали два материала как с автором.

– О коррупции?

– О коррупции. Про бурильные установки и ВТБ-лизинг. А потом был еще материал о пяти разных гнусных сюжетах про эффективных менеджеров (тогда еще не было «жуликов и воров»). И постепенно стало понятно, что он становится величиной в политике, и если уж делать русскую обложку, то не кисло было бы сделать ее с Навальным. Придумали это еще с Бахтиным, он ушел, и через номер мы это сделали, задолго до митингов и его административных арестов.

– Ради чего ему пришлось специально лететь в Америку – чтобы сфотографироваться для российского Esquire, правильно?

– Да. Есть такая проблема (смеется): наш арт-директор свято верит, что существует лишь один фотограф, который гарантированно может снять человека на обложку журнала Esquire, и имя этого фотографа – Мартин Шоллер. У нас, наверное, уже 20 его обложек вышло. Мы с ним давно обсуждали, что хорошо бы что-то сделать вместе... И в итоге оказалось, что дешевле Навального отправить в Америку, чем Шоллера привозить сюда, со всеми его ассистентами и оборудованием. Дальше, правда, Шоллер уже сам приезжал – когда мы ставили на обложку Горбачева. Но вот для номера, посвященного правилам жизни обычных людей, Василия Ильина мы тоже возили в Америку. (Фермер Ильин из Курской области впервые оказался в США, согласившись на предложение редакции сняться для обложки, о чем был сделан документальный фильм. – Н.Р.)

– Вы говорите, трудно пробивались русские обложки. Почему?

– В первую очередь это дорого, примерно в два раза дороже, чем мы обычно тратим на обложку. (Да и то только потому, что Мартин Шоллер хорошо к нам относится и любит с нами работать, в противном случае было бы еще дороже, раза в четыре.) Это главное, что останавливало.

– То есть арт-директор, который говорит: «Никто, кроме него»?

– Мы все были с ним солидарны. В России много замечательных фотографов, но обложка – большая история, и мы понимали, что от Шоллера получим гарантированный результат. Словом, Навальный был подходящим героем, но таких людей мало.

– Но вы же российский журнал?

– Мы никогда не стремились замкнуться на России, писали о том, что важно не только для России, но и для всего остального мира. В России есть свойство многих СМИ, которое, конечно, диктуется аудиторией, – ее мало что колышет из того, что происходит в мире. А в мире масса важного, интересного и страшного происходит, и есть в то же время вещи, которые в равной степени относятся ко всем – тем, кто живет здесь, в Нью-Йорке или на Тувалу.

Мы, например, с моим коллегой Андреем Бабицким откопали расшифровки «Радио тысячи холмов» в Руанде, такое полугосударственное радио было, связанное с правящим режимом хуту, в общем-то похожее на олигархически-государственные российские медиа. Оно известно тем, что координировало геноцид тутси – призывали к геноциду, называли конкретные имена людей, которых надо уничтожить. Это была мощнейшая пропагандистская история, половина сотрудников радио потом бежала из Руанды, а половина оказалась за решеткой по решению трибунала, и часть из них была признана военными преступниками. Мы нашли расшифровки, поняли, что через семь месяцев будет 20 лет геноциду в Руанде, и сделали материал. В тот момент, когда мы его придумывали, Дмитрий Киселев еще не развернулся в полную силу и красоту, а к тому времени, когда сделали, в его эфире уже был «радиоактивный пепел», и наш материал заиграл дополнительными красками, появился вполне понятный контекст и для России. Хотя мы бы сделали текст в любом случае, был бы Дмитрий Киселев в эфире или нет.

Что интересно, ни в одном российском СМИ больших материалов о событиях в Руанде в тот момент я больше не видел, а все мировые СМИ: The New York Times, The Atlantic и все остальные, – естественно, 6 апреля вышли с фотогалереями, огромными историческими текстами. Руанда – часть мировой повестки, важная для последних 30 лет минимум, если не всей послевоенной истории.

– Вы испытывали личную симпатию к Навальному? Вы вообще – про-Навальные?

– Если говорить про его идеологию, систему взглядов, то я не вполне ее разделяю, он ближе к левому флангу, а я ультралиберальный человек. Но поскольку он единственный по сути, кто делал политику в России, это не могло не вызывать симпатию и восхищение. Довольно мощный публицист, который к тому же использовал новейшие политические технологии, в нормальном смысле этого слова, и даже на нашем выжженном поле, по периметру которого стоят омоновцы, это сработало. 27% [голосов москвичей на выборах мэра]!

– Что все-таки хочет сделать из журнала ваш издательский дом?

– Был же официальный пресс-релиз? Они хотят охватить больше рекламодателей моды. У нас всегда она была, мода нам всем была дорога, и это полезная часть журнала. А все остальное зависит от [нового главного редактора] Игоря Садреева и того, как он будет делать журнал.

– Вам высказывали претензии? Это было неожиданностью?

– Не было неожиданностью. Говорили, что журнал получается слишком мрачный. И дело не только в политике, хотя я не думаю, что есть хоть один издатель в России, который счастлив, что его СМИ освещают политику. (В любом случае это риски.) Однако никогда не было такого, чтобы нам говорили, чтобы мы ни в коем случае не писали про политику. Говорили, что понимают, что надо, но еще бы чего-нибудь духоподъемного...

– А мрачные-то отчего?

– Не мы такие, жизнь такая. Но, когда мы делали журнал, всем было весело.

– Им всем, издателям здесь и Hearst там, не нравился контент или бизнес-показатели? Я, простите, не могу понять.

– Журнал у нас прибыльный, он с третьего-пятого номера вышел на ноль, и сильно раньше, чем по бизнес-плану. С тех пор он всегда был прибыльным. Но менеджмент считает, что есть потенциал роста, а у меня есть другая точка зрения. Менеджмент склонен видеть ошибки редакции, а редактор скорее склонен винить менеджмент в том, что можно было достичь лучших показателей. Но тут не проверишь: мое слово против их слова, при этом они – начальники.

– Тиражи у вас падали?

– Сейчас у всех проседают тиражи, Esquire не исключение, хотя и у последнего номера, и у предыдущего неплохие показатели, они на 10–15% шли лучше, чем раньше.

– Так контент или падение тиража, например, причина?

– Как всегда было? Журнал Esquire всегда приносил тучу денег, но никто не понимал, как это происходит: эти сумасшедшие пишут непонятно про что, но деньги оно приносит. Понимали, что лучше не лезть.

Бахтину удалось ловко провернуть такую штуку. Первый номер журнала не утверждался в Hearst, была суматоха, забыли отправить, и они в результате очень сильно удивились, увидев, что это не очень похоже на Esquire в самых разных странах. Сделать ничего не смогли и с тех пор с опаской, а иногда и с восхищением смотрели на то, что такая странная хрень может зарабатывать деньги. Они практически никогда не понимали, про что мы пишем, смотрели просто картинку, а она была странная.

Как стало похуже, решили что-то поменять. Хотя если посмотреть TNS (показатели по аудиторииномера. – Slon), то данные за последние три года удвоились, а в последний год все более-менее ровно, что неплохо для нашего сегмента.

– На общем фоне ваш уход – это особенно грустно.

– С Esquire всегда была одна проблема. Когда я задумывался, куда еще можно пойти после него, то понимал, что некуда. Нигде больше нет такого количества внутренней свободы, где не существует ни тематических, ни жанровых ограничений, где нет обязательств писать про что-то конкретное. Мы пользовались тем, что можем писать все, что только придет в голову.

– И хорошо получалось.

– Даже если получалось мрачно по сути своей.

Главное в концепции было делать то, что не делают остальные. А потом в разное время выходили самые разные темы. В последнее время было много материалов про свободу, про свободу высказывания например.

– С чего бы вдруг?

– Собрали семь случаев из мировой практики, включая российскую, когда суды признавали право на свободу высказывания. Адам Дарский, например, из польской группы «Бегемот» порвал на сцене Библию и сказал, что католицизм – самая кровавая секта в истории. В католической Польше на него подали в суд, но суд его оправдал, сказав, что церковь не имеет права вмешиваться в светские дела. Он ответил, что это большая победа, битва выиграна, но война продолжается, и слава Сатане.

– А какой российский случай?

– Роман Замураев из Костромы распространял листовки против Путина и депутатов Госдумы, а адлерский суд признал их экстремистскими. Когда же против Замураева завели уголовное дело по статье 282 (статья УК РФ, «Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства». – Slon), судья его оправдал. Потому что посчитал, что нет такой социальной группы – чиновники категории А, против которой можно возбуждать ненависть и вражду. Очень важный для России прецедент, конечно.

У нас, кстати, про статью 282 в России был и отдельный материал, и я очень горжусь еще и иллюстрациями в нем.

– Скажите, а зачем вы все же зачитывали это длинное слово? (Однажды Дмитрий Голубовский три часа тридцать три минуты читал на камеру самое длинное слово в мире.)

– Потому что с Бахтиным так договорились. Это слово – расшифровка титина, белка, который отвечает за сокращение мышц. Я его нашел в какой-то момент, предлагал напечатать в журнале, Бахтин отказал: даже если самым мелким кеглем его печатать, то все равно получалось 40–50 полос. Бывают разные ситуации в редакциях, вдруг образовывалась дырка в номере, я снова шел к Бахтину и говорил: «А вот у нас есть самое длинное в мире слово». Он на меня кричал. Потом не выдержал и согласился, только с тем условием, что я его зачитаю. С режиссером и фотографом Витей Горбачевым мы сняли это видео за один день. Не очень продумали кадр, и пришлось переснимать. Словом, пришлось два раза читать. Это была просто амбициозная задача, а Esquire славился амбициозностью задач.

– Скажите, а американский Esquire очень легкий по сравнению с вами?

– Он классический мужской журнал, при том, что там есть политика и большие, заметные тексты. Они нашли, например, чувака, который убил бен Ладена. В американском Esquire, именно в нем, был опубликован выдающийся материал Кристофера Чиверса «Школа», про Беслан. Он здесь был шефом New York Times, но писал для Esquire. Со всеми поговорил, сто интервью взял – с теми, кто там был, с заложниками, с теми, кто был снаружи, всю школу облазил с линейкой. «Матери Беслана» говорили о нем, что, если бы наши депутаты и прочие комиссии хотя бы вполсилы Криса работали, то все бы уже давно знали. И это все – американский Esquire, при том, что там есть традиционные вещи: красивые девушки, что почитать и что поесть.

А есть английский Esquire, который больше ориентирован на моду. И что смешно, в нем нет политики, но причины те же, что и у нас, в российском журнале. Мы обсуждали это с главным редактором английской версии. У нас, говорит он, все пишут про политику, поэтому мы про нее писать не будем. Посыл тот же самый: не быть похожими на других.

При этом есть классический Esquire, 60–70-х годов, где задан невероятный уровень и репортажей, и литературы, там безбашенные, очень крутые обложки, которые делал Джордж Луис и которые сейчас ни в каком Esquire не найти. Они были очень смысловые, и мы до этого не доросли.

– А есть герой, с которым вы бы не стали делать «Правила жизни», например?

– Мы делали их даже с отрывным календарем, прости господи. «Правила жизни» – формат американского Esquire начала 90-х, который мы перенесли на нашу почву. Поначалу он был только для небожителей. Но это же и способ рассказать о многом? В итоге в этой рубрике выходили Пабло Эскобар, Усама бен Ладен, Юрий Лужков, – очень разные люди (я уже не говорю о де Ниро, Аль Пачино и Катрин Денёв).

И этот формат, тут утвержденный, вдруг стал жить своей жизнью. Все, кому не лень, делают «Правила жизни». На сайте губернатора Воробьева во время предвыборной кампании и то были его правила жизни. Судиться теперь с ним, что ли? Или вот издательство «АСТ» выпустило книжку «Главные правила жизни», и сделали по качеству текста довольно дрянную книжку. Обидно!

– Каковы правила жизни Дмитрия Голубовского?

– Ужас какой! Рановато мне еще до них.