Илья Ходырев в спектакле «Вахтангов_Чехов.docx». Фото из личного архива
Илье Ходыреву 32 года. Он учился в двух лучших театральных вузах России, питерские театралы называли его одним из самых перспективных актеров-дебютантов. Но главную роль в кино он получил только в Германии, где оказался уже в статусе человека с судимостью, не желающего ехать на войну в Украину.
Скорый отъезд произошел, естественно, из-за мобилизации и из-за страха оказаться на войне, на которую я не хочу идти и смысла которой не вижу. Мысль об отъезде возникла в первые же месяцы после начала войны. Просто сначала я думал, что я не смогу уехать никуда как актер. Но самое смешное, что я эмигрировал именно как актер. Эта возможность у меня появилась только благодаря моей профессии и тому, что на родине я что-то сделал. Мне было что показать.
В Берлине Илья — по «визе фрилансера». Иностранцы, которые представляют интерес для культуры Германии, имеют право по специальным документам жить и работать в этой стране. Надо только убедить, что ты — весомая творческая единица.
Илья объясняет:
Нужно представить доказательства того, что ты классный специалист: любые упоминания в прессе (в моем случае это фотографии со спектаклей, со съемок), какое-то CV. Самое важное — это letters of intent, «письма заинтересованности», — что в Германии ты кому-то нужен, какая-то компания хочет тебя нанять как актера или еще кого-то. Это тоже осуществимо.
У Ильи была не одна верительная грамота, а целых семь: сразу несколько людей и институций письменно сообщили, что готовы сотрудничать с российским актером. На пользу пошли заграничные тренинги. Поработать в Берлине в составе международного проекта ему довелось еще в 2017 году. На помощь пришли и соотечественники, уже перебравшиеся в Германию.
Мигрантские чаты — там люди помогали друг другу. Я нашел один чат, создательница которого — режиссерка, и она получила эту визу еще в марте. Забавная история. Оказалось, что мы с ней знакомы еще гораздо раньше — на тренинге Яна Фабра еще в Москве, до войны. Когда я появился в этом чате, она меня вспомнила и предложила работ.
Получить немецкую визу фрилансера оказалось довольно легко: подал документы и вскоре получил ответ. Как минимум ближайшие три года Илья имеет право работать актером на территории Германии. Главные трудности, по его словам, начались уже после переезда.
Сейчас сложно. Когда ты сталкиваешься с бюрократией, с налогами, со страховкой — с тем, с чем люди, которые работают по найму, не сталкиваются. Но благо, Германия — довольно социальная страна, и она делает жизнь фрилансера чуть проще, чем могла бы.
В Берлин он перебрался в декабре 2022 года, а прежде был Карлсруэ, крупный город на юго-западе Германии — на месяц задержался у дальних родственников, предложивших крышу над головой. Переезд, как вспоминает, поначалу сильно его взбодрил. Илья с таким жаром взялся за немецкий, что за несколько недель, начав буквально с нуля, смог сдать тест на уровень «А1» — доказал экзаменаторам «Гете-института» свое умение читать простые тексты и отвечать на простые вопросы.
А что мне было делать? У меня в прямом смысле горело. Я в чужой стране. У меня три копейки денег. Окей, я сейчас живу у родственников. Как долго я смогу у них жить? Что я буду делать дальше? Тогда мне казалось, что всё буквально рушится. Я утром просыпаюсь, завтракаю. Потом у меня десятиминутка истерики, плача. Я делаю телесные практики, пытаюсь как-то этот стресс выдавить. И потом сажусь и начинаю работать.
Москва-Петербург-Хельсинки-Берлин. А затем Кипр, а далее Германия. На территорию ЕС Илья попал по шенгенской визе, оформленной еще до войны в Украине — ее выдала Финляндия. Маршрут прихотливый, но для многих мигрантов из России в какой-то степени типичный. Когда грозит серьезная опасность, приходится использовать любые возможности. Илья подчеркивает, что переехал не в Германию даже, а в Берлин — особый город.
Просто приходишь в Темпельхоф, в огромный парк, который на бывшем аэродроме, — и для моего русского сознания всё максимально неправильно. Потому что все занимаются, чем хотят, и этих «всех» — огромное количество. Кто-то играет в шахматы, кто-то занимается йогой, кто-то здесь же в парке сажает картошку или морковку, какой-то сад разбивает. Здесь катаются на коньках, летают на парапланах. То есть происходит безумие.
Радость от пребывания в Берлине, по его словам, не была очень уж долгой: да, местные жители никуда особенно не торопятся, легко знакомятся, говорят друг другу комплименты, — но все это сильно контрастирует и с личными переживаниями, и с тем, что ежедневно описывается в новостях из Украины и России.
Нет напряжения в обществе. Этот уровень свободы тебя сначала очень сильно восхищает, ты радуешься, а потом ты начинаешь понимать, насколько ты от этого далек. Когда ты начинаешь конкретно общаться с местными, у них нет травмы Российской Федерации — а не сильно ли я «высвечиваю», могу ли я что-то сказать.
Первое время в Берлине оказалось для него приключением с неожиданными сложностями. Илья дистанционно, по объявлению в фейсбуке снял комнату в Шарлоттенбурге, фешенебельном районе на западе немецкой столицы. 650 евро за 25-метровую комнату. В другой комнате из двух жил приезжий из Филиппин, а хозяйка квартиры (вернее, сама квартиросъемщица) спала на кухне.
Она всё время проводила на кухне — накуривалась травой, пела песни, и очень любила разговаривать, а я очень не любил с ней разговаривать. Мне нужно было жилье с пропиской, с регистрацией — это было необходимо для ВНЖ. И она единственный человек, которая откликнулась. Потом-то я понял, что у нее это бизнес. Это забавно очень — она думает, что спасает таким образом несчастных мигрантов, которых никто не хочет селить, — русских, индусов — мы все в одной кастрюльке для нее. Но на самом деле просто стрижет бабки. Когда я уехал, она соседнюю комнату сдала троим девочкам из Южной Америки. Каждая заплатила по штукарю. Они втроем жили в одной комнате!
Чтобы избежать общения с говорливой арендодательницей, Илья ежевечерне ходил на свидания. Онлайн-приложения для знакомств полезны во многих отношениях — секс не всегда обязателен, а без разговора никак:
Я подумал, что это интеграция, я так попрактикую английский. Плюс это весело. Мне очень хотелось развеяться и не думать о том, что у меня нет работы, у меня заканчиваются деньги, мне постоянно холодно. Меня научили эти свидания, что очень много людей готовы тебе помочь, даже если они тебя не знают. Мы на свидании, мы рассказываем о себе. Какой у меня есть бэкграунд, такой я и рассказываю. И обычно это так шокирует людей. Как мы, русские, реагируем, если тебя кто-то задержал на митинге? «Не пытали? Нормально, тогда всё классно». Ты даже не понимаешь, что это травма, что это ненормально. А для них это: «Вау! Что? Ты ходил на митинг?». Для них это какое-то геройство». Многие люди говорили: «Вот, блин, вообще, я тебя уважаю». Мне еще нравится: «Ты на правильной стороне». Я думаю: «Господи, на какой я стороне?»
Фото из личного архива Ильи Ходырева
***
Илья родом из Западной Сибири, из Кемерово. В этом большом шахтерском городе он прожил до 16 лет, вплоть до окончания школы. Свою семью называет «обычной». Что это значит?
Родители, которые в 1990-е продавали кожаные куртки на рынке, шили, которые постоянно выгребались из любых ситуаций и пытались достать деньги любым способом. Моя мама кем только ни работала и параллельно получала образование. Мои родители в разводе. Это семья не интеллигентов. Мама по образованию бухгалтер. А папа у меня театральный режиссер.
Довольно благополучный при СССР, в 1990-е город Кемерово стал пользоваться славой одного из самых криминальных в России — постсоветское общество переживало не самые лучшие времена, а тюремное самосознание традиционно укоренено в мироощущении жителей Сибири, «стране ГУЛАГа». Для Ильи, осознавшего собственную гомосексуальность в подростковом возрасте, это означало жизнь в ситуации риска. Он вспоминает свое первое свидание в городском парке — в 14-лет написал 19-летнему парню на сайте знакомств.
Мы сидели на лавочке, и я помню тот уровень стыда. А он довольно симпатичный парень. Я помню, насколько был зажат и как мне было стыдно. Мне казалось, что все проходящие мимо люди всё видят, они всё знают, они знают, для чего мы здесь. Плюс я очень смешно готовился к свиданию, я помылся и думаю: «Интересно, а будет ли секс?». То есть я понятия не имею, как всё это должно происходить, я вообще не знал, как это работает. Это, конечно, ужасно, никакого культпросвета, ты вынужден сам где-то шарить, на каких-то сайтах.
Сложения, скорей, субтильного; подвижный, быстрый, легкий — слушая Илью, я предполагаю, что в нем, пожалуй, можно распознать гомосексуала. Во всяком случае, на стереотипного «натурала», — малоразговорчивого, косая сажень в плечах, — он точно не похож. Это обстоятельство, по его словам, не создавало очевидных проблем, но существование все же омрачало. Илья вспоминает чрезмерное любопытство преподавательницы в институте культуры в Краснодаре, где проучился один год, — она очень интересовалась его сексуальной ориентацией.
Я был 17-летним очень субтильным подростком. Наверное, с какой-то «манеркой». Я просто хотел заниматься театром, я был добрый, веселый, открытый человек. И когда взрослый человек, особенно которому ты доверяешь, которого ты слушаешь, — человек, который точно знает, как надо, про тебя что-то говорит… Она обсуждала с другими людьми мою ориентацию. Это отвратительно.
В Краснодаре Илья довольно быстро понял: если хочешь состояться в любимой профессии, то надо уезжать — и лучше в Москву. Так он и поступил, и поначалу в столице все складывалось удачно: он стал студентом Школы-студии МХАТ, одного из лучших театральных вузов страны, а то и мира. Но уже через год был отчислен. Илья связывает это с авторитарным стилем обучения.
У меня было два педагога: Игорь Яковлевич Золотовицкий и Сергей Иванович Земцов. И я хочу сказать, что Сергей Иванович Земцов для меня — это образец театра, которого не должно больше быть. Театр, который уничтожает тебя как человека. Я не считаю, что это нормально. Я не считаю, что нормально убивать, уничтожать достоинство детей, которые пришли к тебе. Это был очень травмирующий опыт в целом. Не только для меня, но и для многих моих однокурсников. И такое не только во МХАТе. Это, в принципе, русская театральная школа — уважения к актерам мало, да и внутри коллектива уважения нет.
Узнав, каким театр быть не должен, Илья вскоре получил и своеобразную компенсацию, — уехал завершать актерское образование в Санкт-Петербург, в Театральную академию на Моховой (старейший театральный вуз России, созданный еще в 1779 году).
Это чудесное место, где нас действительно учили, где курс был очень сплоченный, супердружный. Я очень люблю всех ребят. Мы справляли все праздники вместе. Это нечастое явление для курса. Это были действительно очень счастливые годы.
После вдохновляющей учебы была вдохновляющая работа в Городском театре, созданном из выпускников Театральной академии. В официальной биографии Ильи можно прочитать, что в 2018 году он был номинирован на питерскую премию «Прорыв», — сыграл главную мужскую роль.
Я люблю роль Михаила Чехова. Мы сделали документальный спектакль по дневникам первой студии МХТ. Спектакль назывался «Вахтангов_Чехов.docx», и это про то, как Станиславский проверял Систему, про то, как люди строили театр. Они строили театр с Вахтанговым, они строили театр потом, и мы занимались тем же самым. Это спектакль про нас через этих людей.
Пресса, аплодируя первому спектаклю нового Городского театра, писала, что речь в нем не только о существовании в актерской профессии, но и постановка вопросов мировоззренческих: «Как жить в эпоху ломающегося мира, в эпоху слома координат, всей системы жизнеустройства».
Фото из личного архива Ильи Ходырева
Санкт-Петербург ему благоволил. И все же вернуться в Москву пришлось: большие проекты, большие возможности, — для актера все там. И что немаловажно, там же, в столице России, гомосексуал может быть более-менее открытым.
Мы даже как-то по центру гуляли за ручку по «Патрикам» с одним парнем. Пару раз, понятно, кричали из машин: «Педики». Показываешь «фак», и всё, на этом всё заканчивается.
Рассказывая, Илья подчеркивает, что это была лишь иллюзия свободной жизни, и в Москве возможная только в особых местах, при особых обстоятельствах. Как момент в своей личной биографии переломный он вспоминает поездку в Париж в 2019 году, когда познакомился в клубе с одним британцем.
Там был первый раз, когда я поцеловался на улице с парнем. Там случилось вообще всё. И я думал: «Боже, можно вот так идти по улице за руку с кем-то и не быть побитым». Это про русскую травму, кстати. Мы пошли в другой клуб, и там всё как в фильме Гаспара Ноэ: мальчики, которые танцуют вог, всё неоновое. Всё хорошо, мы пьем пиво, общаемся. И в какой-то момент я чувствую опасность, как паучье чутье. Я поворачиваюсь и вижу, как в нашу сторону идет огромный двухметровый негр. У меня первая мысль в голове: «Сейчас он подходит, я разбиваю ему об голову кружку, и мы убегаем». Он подходит вплотную ко мне, говорит басом: «Man, your eyes are so beautiful. So beautiful», — и уходит».
На вопрос о значимых проектах в России, Илья отвечает не без запинки, — да, у него был, например, интересный актерский опыт в фильме Федора Бондарчука, известного российского кинорежиссера, но то был эпизод без продолжения. В Москве все только начало складываться, но затем грянула пандемия коронавируса, а с ней и вынужденное бездействие.
Во время пандемии я неплохо прокачался в плане работы с камерой. Делать было нечего, и я просто записывал всякие видосики. Поехал в Москву, потому что Москва — это главный кинорынок. Спустя год нахождения, нетворкинга, каких-то съемок у меня появился агент, и начало всё налаживаться. Потом началась война.
После 24.02.22 у Ильи возникли новые вопросы к себе. Что делать, если вдруг предложат сниматься в пропагандистском фильме? Какую степень открытости можно позволить себе на собеседованиях? Как реагировать на символы вооруженной агрессии — все то, что именуется теперь «Z-эстетикой»?
Я был один раз на пробах. Полный метр. Мы разговариваем с режиссеркой насчет сценария, и я смотрю, у нее маникюр Z на ногтях. Меня сразу обдало холодным потом, я уже вообще не слушаю, что она говорит. Потом я смотрю, у нее на чехле [телефона] — Z. Я думаю: «А, ну, всё понятно». Еще сценарий был дерьмо. Всё очень объяснимо. Я говорю: «Знаете, давайте мы, наверное, не будем пробовать. Потому что мы с вами не сработаемся». «А что такое?». «У нас с вами очень разные взгляды. Давайте мы даже не будем время тратить, потому что я не хочу».
Ограничения сугубо профессиональные были для Ильи важной, но не единственной причиной, почему он все-таки решил сменить страну. Слушая его, я не могу отделаться от мысли, что сама новая реальность России выстраивала перед ним одно препятствие серьезней другого.
Комплекс причин: я не могу быть счастлив в семейном плане в этой стране, я не могу создать нормальную семью в этой стране, я не могу выражать свои политические взгляды. Ты чувствуешь вокруг себя огромный забор.
Фото из личного архива Ильи Ходырева
***
Илья говорит, что примерно через месяц после переезда в Германию избавился от страха перед полицейскими. Чувство, вполне рядовое россиянина, было в его случае обоснованным. В марте 2022 года, в Москве, вскоре после начала войны он вместе с друзьями попытался принять участие в протестной демонстрации и был задержан.
Это был Казанский вокзал. Мы шли не из метро, где тоже людей вязали, а с заднего входа, с тыловой стороны. Пустая площадь, куча ОМОНа, и нас пять человек: три парня, две девочки. Это 6 марта, пятница. У нас был план, что, если что, говорим, что мы едем на дачу. Подходят 10 омоновцев со всем обмундированием: «Что? Куда?». Мы говорим: «Вот, мы туда, туда, мы едем на дачу». На что омоновцы попросили наши паспорта. Мы отказывались их давать, потом омоновец вытащил электрошокер, начал махать им. Когда тебя окружают десять человек с оружием, то ты начинаешь больше «сотрудничать». Мы отдали паспорта. Еще какое-то время разговаривали. Потом нас отвели в «отстойник». Из телефонов успели удалить все, что могло «дискредитировать» армию. У меня там был пост с флагом Украины в инстаграме, — я все это выпилил, — и у нас забрали телефоны. Отвезли в участок. Очень милый, спокойный участок, — ничего такого.
В полиции они провели 10 часов. Илья отмечает фарсовый характер всех юридических процедур, — стражи порядка не составили даже протокол задержания. Через два месяца был суд. И сам Илья, и большинство его друзей получили по 20 тысяч рублей штрафа.
Я знакомился с делом, всё отфоткал. У меня была видеозапись нашего задержания, где нам угрожали, и всё это видно — по-тихому сняли. Был свидетель у меня. Мы всё описали. Судья Панова, довольно молодая судья с грязной головой, сидела и ухмылялась. Я написал также, что по европейской конвенции — бла-бла-бла — протесты, митинги не запрещены. Она говорит: «А вы это зачем написали?». Я говорю: «Потому что это факт». «А как вы относитесь к специальной военной операции?». Я говорю: «А это какое отношение имеет к делу?». И я начал «выруливать», — потому что когда ты в их лапах, ты не знаешь, где можешь оступиться.
Илья вместе с адвокатом попытался опротестовать приговор, но безуспешно, а ощущение бессилия перед огромной бездушной государственной машины сильно сказалось на самочувствии: возник неотступный страх, что могут задержать вновь, где угодно:
Я читал много новостей, и видел, как людей задерживают в метро по камерам наблюдения, если люди уже где-то были в базе. Я ходил в маске очень долго, в очках. Спускался в метро, чтобы лицо не распознали. Началась дикая паранойя, и я даже с психологом поработал немножко. Мне было очень страшно оставаться дома одному. Мне казалось, что сейчас они придут.
Стоит отметить, что желание открыто высказать свое несогласие с действиями российской власти было результатом довольно прихотливого пути. Из слов Ильи можно понять, что к режиму Путина он относился поначалу довольно легкомысленно. В 20 лет, едва приехав в Москву, даже пробовал заработать деньги в прокремлевском молодежном движении «Наши», — писал заказные тексты в Живом Журнале, в ту пору самой популярной в России социальной сети. Всерьез о происходящем в России стал задумываться во время событий на Болотной площади в Москве, — в 2011 году тысячи людей вышли на улицы в знак протеста против фальсификации парламентских выборов.
Я понял, что что-то идет не так. Я начал интересоваться политической жизнью в России чуть более глубоко. Я ушел, естественно, из «Наших», потому что мне не понравилось всё, что происходит, всё это как-то неправильно. Они говорят: «Если ты будешь внутри, ты сможешь что-то изменить». Но в эту систему попадая, ты не можешь ничего изменить, потому что она заточена только на одно.
Его политическое взросление не осталось незамеченным в семье, — Илью не очень-то поддерживали родственники в Сибири. Ссоры с мамой у Ильи начались во время аннексии Крыма, в 2014-м. Она, как и путинский режим, считала эту территорию исконно российской. На убеждение у Ильи ушло несколько лет, — вернее, сам режим Путина вынудил ее увидеть то, что прежде казалось неочевидным. В сентябре 2022 года у матери Ильи уже не было никаких иллюзий: в России тогда объявили так называемую «частичную мобилизацию», на деле же это означало, что буквально любой мужчина призывного возраста мог быть отправлен на войну в Украине.
Утро, около 9 или 10 утра. Я готовлю яичницу, читаю новости. В итоге яичницу я приготовил, и она так и осталась стоять до вечера. Мне начинает звонить мама в истерике: «Тебя заберут, всё, конец, всё пропало. Уезжай». Я собрал чемодан. Написал лендлорду, что я не смогу больше оплачивать квартиру. Я уезжаю. У меня квартира в Петербурге. Вещи свои я отправил грузовой компанией в Петербург. Позвонил друзьям, что-то раздал им. Кто-то пришел, мы попрощались, и всё это было очень неожиданно. Купил билеты до Питера, и в этот же вечер уехал в Питер. На следующий день я уехал из страны. Вечером, на автобусе.
Я сидел в Финляндии, отходил и разговаривал с родственниками, с друзьями по телефону. Такое забавное чувство. Ты сначала думаешь: «Ну, всё, я здесь, я выбрался. Начинается новый этап. Кажется, это действительно эмиграция. Видимо, это всё с концами, и сейчас надо что-то делать. А в самолете меня так накрыло. Я летел из Хельсинки и просто рыдал. Я не мог остановиться. Я сидел в аэропорту около шести-семи часов, ждал и видел, как наши бегут. Подъезжают машины, и оттуда выносят собак, кошек, детей, бабушек, дедушек. И это русские, русские, русские. Они бегут-бегут-бегут.
***
В России Илья был самозанятым, теперь в Германии — Freiberufler, «фрилансер». Собственного агента пока нет, но зато уже зарегистрирован в разных актерских базах данных. Рассказывая о нынешних начинаниях, он вспоминает берлинский театральный проект, — Илья принимает участие в международном антивоенном перформансе «The Run: Refugee Rave». Московский опыт, по его словам, очень помогает и в немецкой жизни:
Тут такая же система, как в России. Ты подписываешься на местных кастинг-директоров, на режиссеров, на людей из индустрии. Ты постоянно находишься в поиске работы, перманентно. Но на сегодняшний день я снялся в двух фильмах. Один — документальный. Я сыграл сына Хрущева на русском языке. Но снимали его немцы, поляки и бельгийцы — огромный продакшен, было очень круто.
Предмет его особой гордости — первая главная роль в кино. Илья сыграл в дипломной короткометражке выпускницы киношколы Дортмунда. Персонаж как специально для него написанный: гей-мигрант из России пытается выжить в современной Германии и знакомится с парнем-немцем. Эта роль из тех, наверное, которые актер может писать самим собой — из собственного опыта черпать краски для персонажа. Илья против того, чтобы считать свой образ автобиографическим, но признает, что получившийся в итоге человек отличается от того, который был прописан в сценарии.
Сюжет в двух словах: парень из России, суперзастенчивый, у него borderline — синдром, с которым действительно при острой форме довольно сложно жить. Потому что тебе сложно справляться с собственными эмоциями. Он работает в Берлине на какой-то черновой работе. Он — гей, уехал из-за войны. Там появляется человек, который помогает ему справиться и с собой, и со всеми проблемами. Там есть тема мобилизации и того, что его родственники находятся в опасности из-за этого. Вопрос разделения семьи, когда одна половина за войну, другая половина против.
Очень удачно сложился наш тандем с режиссером, как мне кажется. Она не знает, что такое Россия, — современная Россия особенно. И она позволила мне внести правки по тем моментам, которые не соответствуют действительности. Мне кажется, мы сделали неплохой срез того, как это бывает в семьях. По поводу того, что они разделены из-за разных взглядов на войну.
Об новой работе Илья рассказывает с жаром, — и, вероятно, не только потому, что съемки картины завершились совсем недавно. Для него это — первое серьезное знакомство с европейским съемочным процессом. Например, он впервые в жизни поработал с «координатором интимных сцен».
Коуч по постельным сценам проводила с нами ряд тренингов. Для нашего удобства мы вместе с ней сделали хореографию этих сцен, — как мы целуемся, как мы… Понятно, что это не было зарепетировано так, что 10 секунд вы целуетесь, потом ты трогаешь его здесь, ты трогаешь его здесь. Нет, но какой-то примерный путь мы простроили, чтобы внутри можно было импровизировать, и чтобы, если что, ты понимаешь, куда тебе дальше идти.
Мне кажется, это очень искренняя работа. У меня были истории любви, постельные сцены какие-то с девушками в России на съемках, но интимные сцены с парнем были первый раз. Я так кайфанул. Это две разные вещи: постельная сцена с девушкой и с парнем. Я не знаю, может быть, конкретно здесь я был настолько расслаблен, мне ничего не надо было играть, мне ничего не надо было думать. Оно просто всё само рождалось и всё.
Для Ильи особенно ценно, что он играет гомосексуала, похожего на реального человека, — не карикатуру, не фарс, как это делается в России. Важно и обстоятельство сугубо личное. Для него это возможность выйти на новый уровень понимания с родителями.
Фото из личного архива Ильи Ходырева
Сыграв гея в кино, Илья рассчитывает на понимание и даже аплодисменты мамы: он в безопасности, он занят любимым делом. В своей гомосексуальности он признался ей еще в 16, в последнем классе школы. Иное дело — отец, с которым не было искреннего разговора и по сию пору. Илья надеется, что его первая серьезная киноработа позволит им познакомиться заново.
Потому что я хочу, чтобы мой отец знал меня. Знал то, кто я есть. Когда я снимался в фильме, то сказал ему: «Это фильм про русского иммигранта». И я опять, в очередной раз… Вроде бы всё, я уже сходил на свой первый прайд здесь, я всё это почувствовал. Всё, свобода. Радужный флаг deep in my heart. Но каждый раз всё равно этот ком в горле. Как я могу быть органично развитой личностью и вообще развитой личностью, как могу считать себя взрослым человеком, если у меня есть подобного рода секреты от родителей, если я всё равно нахожусь в позиции ребенка?
Широкая публика увидит ленту не раньше, чем через год. Вопрос открытый и то, каким будет название — все еще в работе. Илья рад, что в картине нет голливудского хэппи-энда. Финал там, скорей, открытый, что куда ближе к реальной жизни. Как многоточие можно описать и его нынешнюю жизнь:
Как я вижу себя? Я понимаю, что немцем я не стану — это факт. Неважно, как сильно я буду стараться избавиться от акцента, этого не случится. Всегда можно сниматься на английском. Такие варианты здесь, в Берлине есть. Со знанием русского языка и с русским акцентом можно играть многих славян. Можно в целом играть славян. Можно играть эмигрантов.
Когда ты находишься в неизвестности, то это очень дисциплинирует, потому что нужно конкретные шаги предпринимать, чтобы поддерживать свое ментальное здоровье, физическое здоровье, зарабатывать деньги, и еще пытаться как-то жизнь свою собрать. Война — причина того, что пошел этот внутренний рост. Я стал взрослее. Очень сильно. Я стал, мне кажется, лучше сопротивляться сложностям. И все мои «страдалки» — это всё в копилочку. Чем больше опыта, тем лучше ты актер. Мэрил Стрип сказала фразу, которая, мне кажется, отлично описывает профессию: «Take your broken heart, make it into art». Возьми свое разбитое сердце и преврати его в искусство. То есть сделай из своей боли искусство.
«Квир-беседы» : совместный проект квир-организации Quarteera и немецкого фонда Магнуса Хиршфельда.
