Ни Нобелевские лауреаты Андрей Гейм и Константин Новоселов, ни другие русские ученые на Западе не спешат в инноград Сколково, какую бы счастливую теплую жизнь и защиту от мерзостей российской повседневности им ни обещали. Это давняя российская традиция: заманить научных эмигрантов назад пытались и царское правительство, и советские власти, причем без особого успеха. Юрий Ревич рассказывает в своем блоге на Slon.ru, как это происходило, и почему из попыток чиновников вернуть ученых ничего не вышло (также читайте блог Александра Баунова о том, как немецких ученых заманивали в инноград в XVII веке).
Кто взял верх над Теслой | Русская лампа для Эдисона | Из Парижа в Петербург
В 1825 году академик Петербургской Академии наук и профессор Медико-хирургической академии Василий Владимирович Петров, обладавший, судя по всему, сложным и независимым характером, поссорился с министром просвещения и президентом указанной АН – графом Сергеем Семеновичем Уваровым. Петров устроил нечто вроде политической акции: протестуя против, по его мнению, недостаточного финансирования физического кабинета АН, он демонстративно не явился на похороны императора Александра I, где, как государственный чиновник, был обязан присутствовать.
Последствия ссоры сказывались многие десятилетия: по прямому указанию графа Уварова имя Петрова было вычеркнуто из истории российской науки и не должно было появляться в научных трудах и в учебниках физики. Не сохранилось даже ни одного достоверного изображения В. В. Петрова. Открывателем вольтовой дуги на Западе считается Гэмфри Дэви, который сам на звание первооткрывателя по неясной причине не претендовал: возможно, он понаслышке знал о трудах Петрова, по крайней мере, одно сообщение на Западе публиковалось.
Очень характерный для России всех времен парадокс: оппозиционного властям Петрова никак нельзя причислять к вольнодумцам-западникам, противникам царской власти. Он был убежденным почвенником и неизвестен на Западе потому, что принципиально публиковал свои труды по-русски («…наипаче для пользы тех читателей, которые живут в отдаленных от обеих столиц местах, и которые не имели случаю приобрести нужного понятия о сих предметах»). Как и Ломоносов, Петров был недоволен доминированием немцев в российской науке (хотя оба с этими самыми немцами спокойно сотрудничали), и даже оправдывался за применение иноязычного термина «температура».
Ученые усвоили урок и долго старались с властями не ссориться. Наоборот, и электродвигатели Якоби, и телеграф Шиллинга и многие другие инновации, опередившие свое время, создавались не без казенных субсидий. Немец Мориц Герман Якоби (Борис Семенович, по-русски) любил Россию, принял российское гражданство и считал себя российским ученым. Он не перестал это делать даже после того, как в 1844 году министр путей сообщения Клейнмихель отобрал у него работу по прокладке телеграфной линии Москва–Петербург, и передал ее натуральным немцам из «Сименса» (вам это ничего не напоминает из современности?). Также считал себя россиянином и другой знаменитый немец – Генрих Фридрих Эмиль (Эмилий Христианович) Ленц, которому гражданство принимать не пришлось, ибо он родился в Прибалтике. Но до бесконечности это продолжаться не могло: когда-нибудь политика и наука с изобретательством должны были опять столкнуться напрямую.
В 1881 году рижский студент, одессит Миша Доливо-Добровольский имел несчастье поучаствовать в студенческом антиправительственном движении. Едва ли в те времена, когда «все прогрессивное общество» сочувствовало народникам и прочим террористам (достаточно вспомнить процесс Веры Засулич), такое можно было считать чем-то из ряда вон выходящим. Но студента Мишу сурово наказали: исключили из Рижского политехнического института без права поступления в другие российские высшие учебные заведения. Миша пожал плечами и, поступив в Дармштадское высшее техническое училище, расстался с Россией навсегда. Через двадцать пять лет немецкий ученый, изобретатель, миллионер, директор фирмы AEG Михаил Осипович Доливо-Добровольский уже был заслуженно известен всему миру как изобретатель трехфазной системы переменного тока, вытеснившей американские разработки – постоянный ток Эдисона и двухфазные системы Тесла. Он не только изобрел, но и внедрил в практику трехфазный двигатель, генератор, трансформатор, спроектировал линии электропередачи. Мы и сейчас, через сто с лишним лет, пользуемся трехфазными системами Доливо-Добровольского без принципиальных доработок и изменений. В конце XIX века с М. О. Доливо-Добровольским вели переговоры о возвращении в Россию (на руководящую должность во вновь создаваемом Санкт-Петербургском политехническом университете), но он отказался, имея обязательства перед AEG. В 1914 году, с началом Первой мировой, российский гражданин М. О. Доливо-Добровольский был вынужден перебраться в нейтральную Швейцарию. Немедленно по окончании войны, в 1918-м, он вернулся в Берлин, намереваясь продолжить работу в AEG, но через год скончался. Не нам судить, действительно ли Михаил Осипович «мечтал вернуться в Россию», но называть его «русским электротехником», как это у нас принято, – в любом случае явная натяжка.
У Александра Николаевича Лодыгина никогда не было таких взлетов и мировой известности, как у его коллеги, изобретателя «русской свечи» Яблочкова, но объективно для электрического освещения он сделал больше: он не только изобрел лампу накаливания, но и позднее предложил использовать в ней вольфрамовую нить, как это делается и по сей день. Патент на металлическую нить он в конце концов продал компании «Дженерал электрик», то есть фактически тому же Эдисону, который заимствовал лампу Лодыгина и победил в конкурентной борьбе «свечу Яблочкова». Между тем оба изобретения в области электрического освещения, авторы которых, в отличие от Доливо-Добровольского, вполне заслуженно именуются «российскими электротехниками», чтобы появиться в России, сначала должны были получить известность за рубежом. Возвращались они разными путями. А. Н. Лодыгин более десяти лет (с 1872 по 1884) пытался организовать в России производство ламп накаливания. Сначала все шло прекрасно: он стал известен в академических и промышленных кругах, получил всякие премии. Появились инвесторы, которые, по мнению известного деятеля тех времен электротехника В. Н. Чиколева, и погубили все дело:
–
–
–
Добавим, что в 1883 году для иллюминации колокольни Ивана Великого московское правительство закупило 3000 ламп накаливания Эдисона. А. Н. Лодыгин бежал из страны в 1884 году, обосновано опасаясь ареста за свои связи с народниками. Опять же, как и в случае Доливо-Добровольского, сочувствие революционерам вполне типично для тогдашнего образованного интеллигента, хоть и со старинной дворянской фамилией. 23 года он работал за рубежом, а в 1907 году (продав все, в том числе и упомянутые патенты на металлическую нить накаливания), вернулся в Россию. Но в 1917 году не сработался и с новой властью – уехал в США, где умер в 1923, не успев как следует обдумать предложение вернуться для работы над планом ГОЭЛРО.
Удивительно, но два изобретателя электрического освещения (одногодки, причем Лодыгин пережил своего товарища-соперника Яблочкова почти на 30 лет) никогда не ссорились. В 1877 году уже всемирно известный Яблочков даже выступил в печати против Эдисона, защищая и свое, и лодыгинское изобретения, а в 1880-м они оба вошли в число основателей российского журнала «Электричество». Заслуга Павла Николаевича Яблочкова состоит не в самом по себе изобретении лампы для освещения (дуговые лампы крайне непрактичны): со «свечи Яблочкова», триумф которой продолжался всего несколько лет, примерно с 1877 по 1881 год, началась эпоха электричества в быту. Эдисон, усовершенствовавший лампочку Лодыгина (то, что он о ней знал и даже держал в руках – исторический факт) и предложивший на рынке всю систему бытового освещения, от электростанций до выключателей, пришел на подготовленную Яблочковым почву. В отличие от Лодыгина, Яблочков даже не начинал внедрение своих дуговых ламп в России. Собственно и изобретение свое он сделал за рубежом: в 1875 году, он, в силу финансовых обстоятельств (на этот раз никакой политики – просто преследования кредиторов), остался в Париже, приглашенный на работу в мастерские Луи Франсуа Клемента Бреге, физика и изобретателя. Весной 1876-го Яблочков продемонстрировал свою «свечу» на выставке физических приборов в Лондоне, а уже в 1877 все европейские и даже некоторые восточные столицы были залиты «русским светом». В 1878 Яблочков попытался вернуться в Россию и, выкупив у французов свои собственные изобретения за миллион франков, заработанных им «в Европах», организовал в Петербурге «Товарищество электрического освещения и изготовления электрических машин». Он получил поддержку общественности, включая даже представителей царской фамилии. Но сам он болтался между Петербургом и Парижем, а администраторы товарищества, по выражению того же В. Н. Чиколева, в это время «швыряли деньги десятками и сотнями тысяч». «Общество» в конце концов распалось, причинив изобретателю одни убытки, «свеча Яблочкова» стала терять популярность под натиском куда более практичных ламп накаливания Эдисона. Сам изобретатель уехал обратно в Париж и окончательно вернулся в Россию больной и почти нищий, лишь за год до смерти, последовавшей в 1894 году. Нет, не все российские изобретения имели такую судьбу: так, изобретатель электросварки Николай Николаевич Бенардос (кстати, некоторое время проработавший в фирме Яблочкова) всемирно признан, хотя основные изобретения он сделал и внедрил в России. Но утекание изобретений и открытий вместе с их авторами из России за рубеж вполне можно назвать исторической инвариантой: как только открылись границы в 1990-х, встала опять и широко обсуждаемая ныне проблема «утечки мозгов». Причем встала значительно более остро, чем в царское время: ныне обладание научно-техническим потенциалом относится к стратегическим преимуществам наравне с военной и промышленной мощью. Почему так все неудачно происходит с российскими изобретениями, мы обсудим на следующей неделе, предварительно рассмотрев еще несколько примеров.
