Возраст: 32 года Почему попал в клуб: За долгую и упорную работу в сфере открытости и доступности государственной информации

Иван Бегтин не ходит на митинги, но меняет мир, сидя у монитора компьютера – при помощи кодов. К 32 годам Бегтин успел стать специалистом номер один в сфере открытости и доступности государственных данных: он стремится не только раскрыть и собрать информацию о государственной жизни в стране, но и сделать так, чтобы она была удобно представлена, а значит, понятна любому гражданину. Вот основные его проекты: «Государство и его информация», «Публичные доходы», «РосГосЗатраты». Бегтин руководит некоммерческим партнерством «Информационнаякультура», ведет коммерческую деятельность, связанную анализом данных.

Slon расспросил Ивана о том, зачем обществу знать о жизни государства, почему для улучшения жизни в России не понадобятся митингующие толпы и правда ли то, что IT-специалисты, а не гуманитарии, правят миром.

– Иван, на вашем сайте и в сети вообще нет информации о том, кто вы такой и где, например, учились? – Я вообще не рассказываю о своей учебе, даже о школе. У этого есть две базовые причины: первая – я четко разделяю персональные и открытые данные, ничего не рассказываю о личной жизни, ничего о семье, это принципиально, по минимуму рассказываю об этом другим людям, не говоря о социальных сетях. – Вы боитесь, что однажды эта информация может сыграть против вас?  – Нет. Просто есть такое понятие: приватность. И, например, в европейских странах у информационных комиссаров, которые как раз занимаются открытостью, есть две ключевые темы: privacy и opendata (открытая информация). И для них вопрос защиты приватности – это личный выбор. Я в свое время понял, что если я занимаюсь публичной деятельностью, то не должен рассказывать о том, чем занимаюсь вне этой деятельности.

– Но это немного странно. С одной стороны, вы за то, чтобы информация была открытой, но при этом сами не хотите рассказывать о себе.
– Я требую, чтобы открыта была та информация, которая делается за государственные деньги, за которую платит население и которая несет общественное благо. А информация о людях как раз должна четко нивелироваться. Есть еще одна причина – я хочу, чтобы люди рассматривали меня и оценивали только по моим результатам. У меня есть несколько премий и куча сертификатов, но я люблю хвастаться только результатами. А это все – не показатель результатов. Поэтому образование, семья – это все неважно. Нас всех будут оценивать по результату.

Хочу, чтобы на моей могиле написали не о том, где я родился, учился, кто моя семья (я ею, конечно, горжусь и доволен), а о том, что я сделал

– Откуда у вас такие убеждения?
– Я протестант. Ходил в церковь с 19 лет, потом перестал, а убеждения остались. Это был мой осознанный выбор. Большинство людей, которые соблюдают privacy, на самом деле всегда поддерживают мое правило, может быть, не в столь жесткой форме, и я очень ориентирован на результат в том, что я делаю. Такой физический результат твоего жизненного пути – причем не тот, что идет в первую очередь на личное благо. А еще я убежден, что, например, отпущения грехов не существует, и нам придется отвечать за все, что мы делали. Замолить грехи нельзя. Я этот принцип знаю и каждый раз, когда я встаю перед выбором, грешить или нет, я делаю моральный выбор осознанно, это можно только принять. Я читал труды Кальвина и Лютера, историю католической церкви и буддизма, а потом выбрал классический протестантизм. Но я далек от религии. Это просто часть естества, такие базовые ценности. В остальном я обычный программист.
– Вам много раз предлагали стать чиновником, но вы отказались. Но разве влиять на то, чем вы занимаетесь, не проще изнутри госсистемы?
– Я длительное время работал по различным госпроектам у системных интеграторов. И готов опровергнуть расхожее мнение, что в гоструктурах все построено на коррупции. Чаще проблема заключается в низкой эффективности...
– То есть тупости, проще говоря?
– Да, в банальной тупости. У очень многих чиновников мотивация не разделить деньги, а сделать все так, чтобы не подпалить задницу и расширить штат. Все сводится к тому, что, если вдруг возникает тема, из-за которой могут уволить, то лучше от нее отбрыкаться, заиграть, перебросить – найти себе оправдание. Так во всем мире, а в России это усложнено нашей спецификой. Я сталкивался с этим, причем чаще, чем с чем-то еще. Знаю, когда, условно, могли быть коррупционные конкурсы, но в силу лени или неэффективности, чиновники даже этого не делали. Неэффективности гораздо больше, чем коррупции, и людей, которые когда-либо работали по госконтрактам, – пусть берут откаты, но, главное, дело делают.
– Угу, про Лужкова так тоже говорили его фанаты...
– Да. Так что о госустройстве я знаю не так уж и мало. Работа в системе, во-первых, лишит меня мотивации, и в то же время я не сильно верю в то, что что-то можно изменить именно изнутри. Я скептически отношусь к себе лично, но знаю, что есть люди, у которых есть план в голове о том, как все менять. У меня плана нет. У меня свои приоритеты, жертвовать я ими не хочу.
– И все-таки как случилось, что вы стали заниматься тем, чем занимаетесь?
– Я был типичным асоциальным типом, сидел и делился новыми приложениями для FreeBSD, обсуждал, что лучше: Windows или Linux? А потом решил поменяться – это был осознанный выбор, и да, мне было тяжело. Перемены требовали слома привычной жизни: было сложно, ведь я программирую с 6 лет, начал еще на 86-м компьютере, который собрал из деталей мой отец (монитором служил старый телевизор «Электронника»). Он работал в одном из НИИ инженером, и там выкидывали бракованные детали, а он из них как раз сделал компьютер (самые первые были в деревянных коробочках), а я писал на них в MS-DOS. В итоге профессию не выбирал, само собой все получилось. Поэтому интересы были технологические, я мечтал, как все, придумать программку и построить свой бизнес. Очень длительное время я работал на низовых должностях: системным администратором, тестировщиком программ, потом программистом – это был спокойный и размеренный путь. Я никогда не стремился прыгать через карьерные ступеньки и этажи. Хотелось все делать постепенно. В итоге стал старшим программистом, системным архитектором, ну, а потом пришлось решать: управлять либо заниматься технической карьерой. И я выбрал управление, хотя поддерживал свои технические навыки. И когда начал работать в различных системных интеграторах, в первый раз столкнулся с государством и понял, насколько все ужасно.
– На личном опыте осознали весь трагизм этого бытия?
– Во время работы в коммерческих компаниях мне пришлось столкнуться с госконтрактами. Я делал несколько проектов для, например, для Счетной палаты, Минэкономразвития, Федерального казначейства, была программа «Электронная Россия». Эффективность того, как государство тратит деньги, крайне низкая из-за целеполагания. Проекты переделываются множество раз не из-за ошибок в проектировании, а именно из-за непонимания того, как это делается. Я участвовал в первой версии сайта госзакупок. Тогда формировался рынок автоматизации процесса бюджетирования, и я был от всего этого в шоке, хотя тогда у меня был дефицит знаний о работе российской экономики. Не было понятно, зачем это делается, как это делается, без разъяснений, без серьезного анализа. Организационный процесс был устроен таким образом, что ключевые люди с требованиями появлялись на самых последних стадиях за неделю до запуска – а ведь это были живые проекты, которые затрагивали всю страну. Чиновники не понимали, для чего они всем этим занимаются. Очень многие решения принимаются в условиях вакуума, статистики по госзаказам нет до сих пор. Например, говорят про реформу госзаказов. У нас на публичные компании (ОАО) приходится 25%, все остальное – ООО, ЗАО. Но об этом никто из чиновников не знает! У них мотивация инстинктивная: не подпали задницу и расширь штат (и бюджет).
– Вы пытались чиновников чему-то научить?
– Я просто начал отмечать некие проблемы, формулировать идеи. Я был на 90% технарь, но простые вопросы возникали. За то время, что работал на тех проектах, убедился, что госпроекты – это то, что в подавляющем большинстве случаев остается без результата. 


Некоторые крутили пальцем у виска. Один знакомый сказал: «Не боишься за углом получить водопроводной трубой по голове?»
– И когда вы начали заниматься тем, чем занимаетесь сейчас?
– У меня был момент в 2007 году, когда я сильно утомился от работы, решил сделать стартап (он провалился), уволился. Вопрос денег меня не пугал: я живу аскетично, не трачу ни на iPhone, ни на машины, не беру кредиты, не понимаю, что люди в этом находят, я только поесть я люблю. Ситуация, когда нет денег – это когда нет денег, чтобы жить следующие три месяца, и вот это катастрофа. Я потратил на стартап все и, когда ничего получилось, снова решил поработать. Но уже тогда у меня родилась идея необходимости создания системы полноценной аналитики по госзаказам.
В общем, я начал ходить к разным бизнесменам и чиновникам, предлагать им: «А давайте это сделаем». Одновременно на работе внедрял систему госзакупок по регионам и просто пересекался с разными людьми из этой сферы, предлагая систему аналитики. Навсегда ушел с работы по найму и принял жесткое решение, что буду самостоятелен. Начал проектировать, делать пошагово эту систему. Потребовалось перелопатить огромное количество данных, это заняло несколько месяцев и где-то к июлю 2009 года был готов небольшой прототипчик системы. Стал ходить с ним по другим людям.
– Ну и что, они же не идиоты – принимать то, что им невыгодно?
– Некоторые, правда, бледнели и были похожи на тараканов, которые лежат, перевернувшись на спину. Но у меня был железный аргумент: «Эта система все равно появится. Либо вы ее меняете сами сейчас, либо она придет за вами потом». У меня вообще такой принцип общения с чиновниками: это можете сделать вы, либо я все сделаю сам, но уже без вашего участия. Большая часть людей, с которыми я общался, адекватные. Просто у них другие цели, иная мотивация: «Да, это правильно, есть нарушения, но зачем это делать в такой форме?» – ведь чаще инструмент затрагивает не их лично, а систему в целом. Прототип системы я показал «Инсору», объяснив, что это не фуфло, – и они заинтересовались. Вообще, варианты у меня были такие, что деньги могли вполне себе дать либо эксперты, либо политики, но мне не хотелось связываться с какой-нибудь КПРФ принципиально. «Инсор» выступал как экспертная организация, никаких замечаний не было, они дали деньги на разработку. Я стал экспертом, начал представлять проект публично.
– Это тогда случилась история, когда вы уличили «Госзакупки» в том, что они специально пишут названия тендеров латиницей, чтобы никто кроме «нужных» компаний не мог их отыскать? 
– Да в июне 2009 году я увидел, что в мире есть такое движение OpenData – меня удивило, что в России этого не было, писал-писал блогерам, мол, давайте и мы начнем делать такое. Люди обсуждали, но говорили: «В России? 15–20 лет минимум!». Я сказал: «О'кей», – и сделал сам за неделю OpenGovData.ru. Он был долго не слишком популярным, но я понимал, что это круто, потому что и в России уже такое теперь есть. Потом я подвел и другие темы: архивация старых госсайтов и так далее.

Я стараюсь быть вне публичной политики. Не хочу быть зависим от популистских решений
В определенный момент я столкнулся с написанными латиницей заказами, написал об этом в блоге (я еще когда работал, слышал разговоры, что заказчики специально используют особые способы искажения текста) и дальше написал маленькую программку, которая выявила несколько тысяч заказов латиницей – на сумму в несколько миллиардов рублей. Список снова поместил в блог. Пришел первый комментарий: «Это поистине гражданский поступок, но не боишься ли ты?». Я полчаса сидел и думал: снять или оставить. Риски я представлял. В итоге оставил, это был короткий получасовой период сомнений. Потом начали звонить журналисты. «Коммерсантъ» написал об этом, Артемьев (глава Федеральной антимонопольной службы Игорь Артемьев – Slon) удивился, Шувалов (на тот момент первый вице-премьер Игорь Шувалов – Slon) вызвал его, потребовав, чтобы все это устранили. Шум был неслабый. Хотя я вполне себе допускаю, что Артемьев действительно был не в курсе: они занимаются своими делами. Но вот в прошлом году я уже опубликовал расширенный список заказов, заполненных латиницей. Кстати, есть и другие способы обмана.
– Какие?
– Латиница, опечатки; ключевые слова; подмена буквы другой буквой из другой раскладки; пробел в слове, например «Поставка каменного угля» – «Поставка к_а_м_е_нного угля». Это бывает и случайно – при копировании кодировки, так что всегда можно найти оправдание. Еще: полное сокрытие ключевых слов, например, «Поставка товаров для больницы N17». Если производится строительство объектов, можно случайно поменять категорию нужного товара: например, на «резиновые» изделия, и туда будут заходить не строительные компании, а фармацевтические. Опечатки опять-таки бывают двух типов, одни отслеживаются спелл-чекерами, другие – нет. Есть другой способ – использование ключевых слов в названиях, которые не являются общеупотребительными. В России действуют ГОСТы 50-х годов, например, можно написать вместо ЭВМ «демоническая кибермашина» или «кибернетическая машина». Или, вообще, «поставка самодвижущейся машины», имея в виду автомобиль.
– В итоге, что получилось в «Инсоре»?
– У меня появились общественные проекты, я создал под них коммерческую компанию. У меня не было цели заниматься только общественной деятельностью, но была мотивация – конкретные результаты моей работы. Понятное дело, на этом много денег не заработаешь. Я очень хотел конвертировать в новые проекты. Сейчас это мой источник дохода, в компании работает 5–10 человек, включая фрилансеров.
– То есть вы хотели связать коммерцию с общественными начинаниями?
– Да, так совпало. Потом появился проект «Гослюди» – но он стоит минимальных денег, получилось запустить за полтора месяца. Сильного общественного резонанса не было, поскольку он не был понятен многим людям. Впрочем, у меня нет цели делать что-то для широких масс. То, что я делаю, не нацелено на обывателя, мои проекты для тех, кто обладает критическим мышлением и способен доносить информацию до обывателей. OpenGovdata – это для программистов, например. Я думаю, что роль медиа и журналистов как переводчиков с профессионального на дилетантский язык огромна. Сейчас появляется все больший спрос на такого рода информацию у аудитории. Плюс это задача еще и для общественных деятелей: «Трансперенси интернейшнл», «Пиратская партия России» и так далее.

Цукербергу не нужно было иметь
миллионы сторонников,
чтобы создать Facebook
и заманить туда миллионы людей

– Не очень понятно, почему государство должно будет однажды раскрыться?
– Нужно вести просветительскую деятельность. Она заключается в том, чтобы непрерывно убеждать людей, что информацию нужно раскрывать. Для этого и существует портал «Открытые данные».
– Но если мне как чиновнику это просто невыгодно, зачем я буду раскрывать информацию о себе?
– Надо понимать, что чиновники – разные. Как случилось в США? Есть общественные деятели, которые написали программы, сняли информацию с госсайтов и опубликовали ее у себя.
– Но на госсайты информация тоже должна попасть?
– У нас в России на сайтах информации очень много! Не все скрывается, политика открытости госконтрактов порой обгоняет мировую практику. Таково законодательство: во многих странах так не делают, например, потому что считают, что компании, которые участвуют в госзакупках, – у них тоже свое право. Политика прозрачности в России была принята, за это можно сказать доброе слово в пользу позапрошлого правительства – в 2005 году подписали этот закон. Данные есть, их много, но мы не умеем анализировать. Плюс еще одна большая проблема: те общественные деятели, которые у нас есть, не обладают квалификацией. Я пришел во все это из IT-мира, знал, как с информацией работать.
– Тогда почему мы там, где есть?
– Потому что у нас не сформировавшееся гражданское общество. Хотя общественники говорят, что люди из IT сейчас выбивают их из общественной деятельности: и действительно, ключевые люди-общественники – это те, кто имеет очень мощную IT-базу: это Open Knowledge Foundation в Великобритании, который штампует 5–6 проектов в год по мониторингу чиновников.
– И они ловят за руку конкретных чиновников?

– Поймите, нет такой цели – ловить конкретного чиновника. Этим пусть занимаются клоуны типа Навального.
– Я ждала, когда вы вспомните про Навального.
– Надо понимать: ну да, поймали одного, но что, остальные воровать перестанут? Смысл – в изменениях среды, в которой мы находимся. Британские проекты – изменения в принципах публичности государства. Если ловить, то массово. Когда в прошлом году в США было проведено сопоставление госзакупок, выяснилось, что некоторые ведомства не публиковали информацию, раскрыли ее на 50% – в итоге общественники выступили с этим в Конгрессе, пошел новый уровень раскрытия информации.
Это – сборище гуманитариев, в том числе юристов. Миром они править точно не будут. Будущее в общественной деятельности только за теми, кто имеет техническую квалификацию. Что могут делать гуманитарии? Играть, например, в новые медиа.

 «Наши» или Навальный – это одни и те же люди, они идентичны по своей природе, ментальности, в которой живут

– А «ОккупайАбай» и гражданскоие IT-специалисты – у них есть шансы объединиться?
– Я не бегаю по улицам, я за системный подход. У меня консервативная позиция: если ты придерживаешься каких-то взглядов, то заигрывать не нужно. Должна быть общая позиция: правила общественной игры должны быть понятные и приемлемые. А сейчас в тусовках Удальцов-Навальный этого нет, я их вообще не воспринимаю, считаю Навального клоуном – но не потому что «если кто-то за Навального, то он за государство». Они не понимают, что есть другие люди. Было бы круче, если можно было отправить их куда-нибудь за Полярный круг. Навальный занимается чистым политическим популизмом. 
– Но ведь и вам нужны сторонники, чем больше людей узнает о том, что вы делаете, тем быстрее гражданское общество окрепнет?
– Поймите вы, для того чтобы создать Facebook и заманить туда миллионы людей, Цукербергу не нужно было иметь миллионы сторонников. Для того, чтобы Wikileaks повлияло на мир, не нужны были толпы активистов, нужно правильное решение о распространении информации и мощный небольшой костяк людей. Я действую по тому же принципу: чтобы что-то изменить в обществе, необязательно, чтобы за тобой шли миллионы, пусть идет 5–10 человек, но из тех, кто могут изменять мир – но уже кардинально.