Киев освобождён. Советские войска проходят по ул. Крещатик, ноябрь 1943 года
Аркадий Шайхет / Wikipedia
К очередной годовщине самого массового расстрела евреев в Бабьем Яру Republic публикует фрагмент из новой книги историка Павла Поляна «Бабий Яр. Реалии». Это рассказ о том, с чем столкнулись евреи, вернувшиеся в освобожденный от нацистов Киев.
1943–1944. Киев без немцев и евреев
Как только Киев освободили, а это произошло 6 ноября 1943 года, сюда потянулись довоенные его жители, в том числе и евреи.
Но как же изменился город за эти неполные 26 месяцев! И дело не только в руинах, в которых он стоял, а точнее, лежал. И не только в том, насколько к этому времени он обезлюдел. В глаза бросалось еще и зримо вопиющее отсутствие евреев в городе. Перефразируем Гроссмана с его «Украиной без евреев»: Киев — без евреев!
Но не только это стояло в воздухе: возвращение уцелевших евреев не приветствуется!
Основания для такого рода сомнений в Киеве возникали с самого начала. Процитирую дневник Эренбурга, запись от 17 ноября 1943 года — и двух недель не прошло после освобождения: «Украинский Наркомвнудел: евреев не пускают на Украину и говорят: "Они хотят приехать на все готовое"».
Ого! «На все готовое?!» Однако! — А что, кроме Бабьего Яра, было у них в Киеве всем готовым? И какими — случайными или типическими, характеризующими — были следующие высказывания Александра Довженко и его жены Юлии Солнцевой, записанные 9 декабря 1943 года агентом НКВД «Яремой» (художник Микола Глущенко): «На мой вопрос: «Евреев ведь немцы уничтожили?» — Солнцева сказала: «И хорошо немцы сделали, что избавили Украину от этой заразы!» На что Довженко сказал: «Евреям доверять нельзя. Если бы немцы их оставили нам, то мы бы дождались от них предательств и пакостей».
При этом у не-киевлян Бабий Яр как овраг смерти на слуху тогда еще и не был.
Вот Давид Гам, белорусский еврей, оказавшийся в Киеве в начале января 1944 года, пишет 4 января сокрушенно своим родным о том невообразимом, что в Киеве произошло, но при этом сама топонимика ему незнакома, раз он заканчивает письмо так: «Местность называется Бабы-Яр».
Юрию Пинскому, напротив, ничего переспрашивать или объяснять не надо было — он киевлянин. Проездом, возвращаясь в свою часть из командировки, заехал он в Киев в июле 1944 года. 17 июля он писал И. Х. Пинскому (отцу?) в Копейск Челябинской области о том, что их сомнения (а точнее надежды) насчет их родственника, Иосифа с семьей, надо забыть, — все они «легли в Бабьем Яру». Тот Иосиф хотел было эвакуироваться, но «немка», т. е. учительница немецкого языка, отговорила. «Проходил мимо дома, где жили Злотн., дом — цел, кто там живет — не знаю, ибо туда не заходил».
Но вот Мордехай Бродский, тоже киевлянин, 7 ноября (sic!) 1943 года пишет в эвакуацию Нине, своей жене (скорее всего, русской или украинке) о том, что он испытал, когда узнал об освобождении Киева: «Просто нет слов для того, чтоб выразить ту радость, которую переживаю в связи с сегодняшним освобождением Киева. Право, никогда не ожидал, что так скоро освободят родной город. Сегодня я написал несколько писем в Киев, папе, хотя я и не ожидаю, что получу от него ответ; написал я также в домоуправление и к Перепидиной, что жила ниже нас этажом, больше писать кому, я не знаю, потому что знаю — все выехали или погибли. Во всех письмах я просил писать ответ на твой адрес, так как я скоро должен буду выехать отсюда… Нина, если тебе даже представится возможность выехать в Киев, то ты не торопись с этим делом, а раньше хорошо обдумай и решай, как сама понимаешь. Потому что это вопрос серьезный и в отношении квартиры, и работы, и зимы…».
Что же скрывается за столь ощутимой в этом письме тревогой? Боязнь конфронтации с ожидаемо жестокой правдой о судьбе родных и близких? Или интуитивная неуверенность в собственных перспективах в родном, но, возможно, по-прежнему враждебном к евреям городе? И то, и другое?..
