Аллан Рамсей. Портрет Дэвида Юма
В октябрьском номере журнала Atlantic опубликовано эссе Элисон Гопник – профессора психологии и философии в Университете Калифорнии в Беркли, автора бестселлера «Философский ребенок: Что детское сознание говорит нам об истине, любви и смысле жизни» и других книг о психологии детей и процессе познания.
Мы приводим полный перевод этого эссе, в котором поиски смысла жизни переплетены с охотой за старинными манускриптами, а личная история – с историей европейского Просвещения. ©2015 The Atlantic Media Co., as first published in The Atlantic Magazine. All rights reserved. Distributed by Tribune Content Agency
***
В 2006 году мне было 50 лет, и я была в полном расстройстве.
До тех пор я всегда отлично знала, кто я: чрезвычайно везучая и счастливая женщина, полная иррационального восторга и ежедневной радости.
Я знала, кто я с профессиональной точки зрения. Когда мне исполнилось 16, я открыла для себя науку о мышлении и аналитическую философию и с первого взгляда поняла, что хочу именно той материалистичной и полноценной умственной жизни, которую они могут мне предложить. В 25 я защитила докторскую диссертацию и стала профессором психологии и философии в Калифорнийском университете в Беркли.
Я понимала также, кто я как личность. Начнем с того, что мне нравились мужчины. Меня никогда нельзя было назвать красавицей, но флирт и ощущение увлеченности всегда были важной частью моей жизни, фоном, который улучшал и обострял все остальные ощущения. Моими ближайшими друзьями и коллегами были исключительно мужчины.
Но превыше всего для меня было материнство. Я родила первого сына в 23 года, а потом и еще двоих. Воспитание детей стало в моей жизни самым интересным и глубоко прочувствованным опытом. И, несомненно, самым счастливым. Я долго была замужем за хорошим человеком, который уделял нашим детям не меньше внимания, чем я. Наш младший сын готовился к учебе в университете.
Все это время мне удавалось совмещать эти разные роли, что само по себе было большой удачей. Моя работа состояла в том, чтобы доказать научную и философскую важность детей, и даже спустя много лет, когда мои дети выросли, я держала в своем офисе детский манеж. Дети были средоточием моей жизни и работы – основанием моей идентичности.
И вдруг я поняла, что совершенно не знаю, кто я.
Мои дети выросли, мой брак рушился, и я решила уйти. Я съехала из большого профессорского дома, где вырастила своих детей, и сняла комнату в старом полуразрушенном здании. Впервые в жизни я жила одна, полная чувства вины и тревоги, надежды и волнения.
Я влюбилась – к моему большому удивлению, в женщину – и мы собирались начать вместе новую жизнь. А затем моя возлюбленная порвала со мной.
Меня никогда нельзя было назвать красавицей, но флирт и ощущение увлеченности всегда были важной частью моей жизни
Радость покинула меня. Ее место заняла скорбь. Я выбрала свою новую комнату из-за ее поблекшего великолепия: темные дубовые балки и облицовочные плиты, закопченный кирпичный очаг вместо центрального отопления. Но я и не представляла себе, какой мрачной и холодной окажется она во время дождливой зимы в Северной Калифорнии. Я заставляла себя поесть так же, как делала это когда-то со своими детьми («Еще три кусочка, и все»), но все равно похудела почти на 10 кг за два месяца. Я отмеряла каждый день тем, сколько часов прошло с момента прошлого приступа слез («Ну вот, никаких срывов с 11 утра»).
Я не могла работать. Распад моей собственной семьи сделал саму мысль о детях непереносимой. Я получила многомиллионный грант на изучение численных моделей в обучении детей и подписала договор на книгу о философии детства, но я не могла пройти без слез мимо детской площадки, не говоря уже о планировании экспериментов для трехлеток или попытке написать о духовной важности родительской любви. Все, что определяло меня раньше, исчезло. Я больше не была ни ученым, ни философом, ни женой, ни матерью, ни возлюбленной.
Доктора прописали мне антидепрессанты, йогу и медитацию. Я ненавидела антидепрессанты. На занятиях по йоге я чувствовала себя не в своей тарелке. Но мне показалось, что медитация помогает мне – это, по крайней мере, было интересно. Более того, изучение медитации, казалось, помогало не меньше, чем сама медитация. Откуда она появилась? Почему это работает?
Меня всегда интересовал буддизм, хотя, будучи идейным атеистом, я с подозрением относилась к любой религии. Превратиться в возрасте 50 лет в бисексуальную буддистку казалось слишком предсказуемым выходом из ситуации – этакая бат-мицва в Беркли, стандартный обряд инициации для стареющий еврейской женщины-ученого, проживающей в Северной Калифорнии. Тем не менее я начала читать буддийские трактаты по философии.
Эффект Юма
Аллан Рамсей. Дэвид Юм
В 1734 году в Шотландии 23-летний молодой человек был в полном расстройстве.
Еще в подростковом возрасте он, как ему показалось, уловил новый способ мышления и жизни и с тех самых пор пытался выразить свои идеи и поделиться ими с другими через книгу. Эти усилия буквально сводили его с ума. У него был высокий пульс и постоянное бурление в желудке. Он не мог сконцентрироваться. Самое главное, он не мог заставить себя написать свою книгу. Врачи диагностировали подавленность, малодушие и «болезнь ученых». Сегодня, используя другую терминологию, но без какого-то особо нового понимания, мы бы сказали, что он страдал от тревожного расстройства и депрессии. Врачи посоветовали ему поменьше читать и прописали противоистерические таблетки, катание на лошади и кларет – антидепрессанты, йогу и медитацию того времени.
Молодого человека звали Дэвид Юм. За последующие три года ему удалось не только излечиться, но и, что примечательно, написать свою книгу. Еще более примечательно то, что она оказалась одной из величайших книг в истории философии – «Трактатом о человеческой природе».
В своем трактате Юм отказался от традиционных религиозных и философских описаний человеческой природы. Взамен он взял в пример Ньютона и объявил о создании новой науки об уме, основанной на наблюдениях и опытах. Новая наука привела его к радикально новым выводам. Он утверждал, что не существует ни души, ни гармоничной сущности, ни «я». «Что касается меня, то, когда я самым интимным образом вникаю в нечто, именуемое мной своим я, – писал он в “Трактате”, – я всегда наталкиваюсь на то или иное единичное восприятие тепла или холода, света или тени, любви или ненависти, страдания или наслаждения. Я никак не могу уловить свое я как нечто существующее, помимо восприятий, и никак не могу подметить ничего, кроме какого-либо восприятия».
Юм всегда был одним из моих героев. Я знала и любила его работы с тех пор, как училась в университете. В своих научных работах я, как и Юм, утверждала, что гармоничная сущность – это иллюзия. Мои исследования убедили меня в том, что наши «я» – это результат наших усилий, а не сделанное нами открытие. Я обнаружила, что в детстве мы не связываем «я» настоящего с «я» прошлого и будущего. Мы учимся быть теми, кто мы есть.
