Карикатура «Человек всего лишь червь», 1882 год
Так ли сильно мы отличаемся от животных?
Может ли эволюционная теория помочь нам в понимании нашего морального поведения? Утвердительный ответ на этот вопрос дает эволюционная этика. Хотя нам обычно кажется, что человеческая мораль – нечто исключительное, с каждым годом новые и новые исследования открывают множество любопытных сходств с другими приматами в любых формах нашего социального поведения. Исходный тезис эволюционной этики аналогичен выводу эволюционной теории: если внимательно на нас, людей, посмотреть – не такие уж мы особенные.
Уже Дарвин предположил, что естественный отбор в пользу просоциального «доброго» поведения – это вполне ожидаемое явление для эволюции предков человека. Множество исследований впоследствии подтвердило эту интуицию: взаимный альтруизм – «почеши спинку мне, потом я почешу тебе» – встречается у многих видов и является важным регулятором отношений в группе. Некоторые виды приматов чувствительны к распределительной справедливости и активно реагируют на ее отсутствие. Капуцин, с удовольствием принимавший огурец в награду за переданный лаборанту камень, начинает кидать наградой с криками в наблюдателя, как только видит, что тот же лаборант дает за такое же задание его соседу виноград. Вместо высокомерного неприятия разделения с животными схожих эмоциональных состояний, здесь можно уйти в другую крайность – сказать, что человеческое моральное чувство идентично оному у других социальных животных или, по крайней мере, приматов, что тоже не поддерживается большинством исследователей.
Проясняющую границу между людьми и другими животными можно провести как границу между «предположительным моральным поведением» и моральным действием. Когда летучие мыши-вампиры делятся с неродственными особями едой, это выглядит со стороны точь-в-точь как моральное действие, но что-то мешает его отождествить с человеческой моралью. Это «что-то» – осознанная направленность нашего действия, а также богатый набор понятий, эмоций и принципов, сопутствующих нашей морали. Предустановленные, фактически необходимые сложным социальным видам феномены вроде взаимного альтруизма подкрепляются культурным отбором. Человеческий язык, институт репутации – все это способствует интенсивности культурного воспроизведения моральных норм, координирующих взаимодействие людей и групп. Проще говоря, у нас точно есть общие с животным миром основания, которые, весьма вероятно, оказавшись стабильной стратегией поведения, закрепились генотипически и в социальной организации. Мы наблюдаем это и у других животных, и часто наблюдаем в человеческом дорациональном просоциальном поведении. Но вместе с этим есть и различия, прежде всего культурные, подавляющее большинство из которых не противоречит «животному», а дополняет и направляет его.
Вместе с этим стоит заметить, что часто в многочисленных эпизодах просоциального и даже так называемого героического поведения наши реакции автоматичны. Иногда люди бросаются в огонь, в воду и на амбразуру не потому, что они подумали и решили, что это правильно, а просто потому, что у них в голове что-то «щелкнуло». Дорациональность этого поведения сближает его с эпизодом, описанным в статье «Родословная альтруизма» В.П. Эфроимсона, где два самца павианов, отделившись от стада, напали на сидящего в засаде леопарда, убив его ценой своих жизней. Очевидно, животные понимали, чем грозит нападение на леопарда, но контекст опасности для группы родственных особей определил их поведение как необходимое. Многое ведет к тому, что наше возвышенное жертвенное поведение, обладающее массивным культурным и эстетическим ореолом, куда более древнее, чем наш язык или даже первое каменное орудие. Культура лишь корректирует контекст триггера этого поведения, перестающего быть заложником генетической выгоды.
