Люблинская уния, 1569 год
Изображение: Wikipedia / Jan Matejko (1869)
Частый сюжет в истории — принятое решение или уже достигнутый успех оборачиваются совсем не тем, о чём мечтали его зиждители. Помните, как у Солженицына в «В круге первом»:
«Попов, изобретая радио, думал ли, что готовит всеобщую балаболку, громкоговорящую пытку для мыслящих одиночек? Или немцы пропускали Ленина для развала России, а получили через тридцать лет раскол Германии? Или Аляска. Казалось, такая оплошность, что продали её за бесценок, — но теперь советские танки не могут идти по сухопутью в Америку».
В этот ряд встраивается и Люблинская уния 1569 года, учредившая Речь Посполитую, союз Польского королевства с Великим княжеством Литовским. Предполагалось, что два субъекта «Общего дела» будут на равных условиях процветать, развиваться и определять политический климат в Восточной Европе. Уникальное для своего времени федеративное государство декларировало свободу совести, имущественные права и равенство перед судом для подданных.
На деле всё вышло гораздо сложнее. Номинальное равенство двух монархий с трудом скрывало амбиции поляков навязать свои порядки литвинам. Ну а декларированный широкий перечень прав и свобод ничего не значил для абсолютного большинства населения нового государства — зависимых крестьян, которых ждала едва ли не самая суровая форма крепостничества во всём Старом Свете.
«Яйцо» акта 1569 года во многом содержало в себе ту «иглу», что спустя два столетия приведёт к трём разделам Речи Посполитой. Тем не менее, отрицать историческое значение Люблинской унии нельзя — хотя бы потому, что именно она окончательно развела исторические пути трёх восточнославянских народов.
Не люб нам Люблин
28 июня 1569 года, Люблин — город на самом востоке исторического ядра Польши. Своего рода рубеж между западно- и восточнославянскими мирами, уже непохожими, но ещё не обособившимися друг от друга окончательно.
Древний Люблинский замок сам по себе содержал немало символических пасхалок, указывавших, что восток и запад — вопреки строчкам из Киплинга — в некоторых случаях вполне могут сходиться вместе. Так, одним из наиболее внимательных хозяев в длинной истории этого укрепления оказался князь Даниил Галицкий, почитаемый в XXI веке как один из праотцов украинской государственности, который в 1254 году успел короноваться как Rex Russiae, «Король Руси». По воле этого правителя в Люблине возвели величественную башню — впрочем, без какой-либо «русскости», классический донжон в свойственном Западной Европе романском стиле.
Люблинский замок: донжон (посередине) и часовня Святой Троицы
Фото Wikipedia / Marcin Białek
А вот спустя время, при Владиславе-Ягайло, приглашённые с востока мастера возвели здесь в XIV веке православную часовню Святой Троицы, с совсем нехарактерными для Польши росписями в византийском стиле. Этот странный привет из далёкого прошлого сохранился в старинном замке и по сей день. Впрочем, в 1569 году собравшихся на сейм в Люблине польских и литовских аристократов едва ли волновали разговоры об искусстве и исторических парадоксах.
На повестке стоял самый что ни на есть приземлённый вопрос — жить двум государствам вместе или нет?
Казалось, что двух мнений здесь быть не может. Польша жила в мире с Великим княжеством Литовским, Русским и Жемайтским почти два столетия, — сам по себе уникальный факт для соседей в Европе тех лет. Давно воспринималось нормой, что двумя государствами правит один монарх и они неизменно солидаризируются при войнах с недругами. Наконец, знать из двух стран объединяло слишком многое, вплоть до идентичной геральдики.
Тем удивительнее выглядело упорство части делегатов-литвин, как называли всех подданых великого княжества: и балтского, и западнорусского происхождения. В течение полугода они стойко убеждали своего великого князя (по совместительству — польского короля) Сигизмунда II Августа не отнимать древней свободы своей земли. Но к лету 1569 года от былой решимости «партии независимости» не осталось и следа.
Оригинал Люблинской унии 1569 года
Изображение: Wikipedia
Последняя речь её лидера, старосты Жмудской земли Яна Ходкевича, выглядит словно промежуточной стадией между депрессией и принятием. Он уже не просил и тем более не требовал — могущественный шляхтич буквально умолял своего монарха, точно последний простолюдин:
«Видно, сильно мы прогневали Бога. Просим же Вашу королевскую милость и государя нашего хотя об одном: дайте нам свидетельство с Вашей королевской печатью, что не будет загублена страна наша!»
Какое-то время в зале стояла звенящая тишина. На окаменевших собравшихся из обоих лагерей будто с любопытством взирали римские сенаторы с роскошного венецианского гобелена — в Польше и Литве традиционно почитали всё, связанное с Вечным Городом. А потом Ходкевич и его земляки начали один за другим преклонять колени — поляки наконец-то получили от несговорчивых партнёров добро на долгожданное объединение.
Новое государство окрестили Rzeczpospolita — «Общим делом», польской калькой с латинского слова «республика». Сперва это было скорее неформальное прозвище, а спустя время оно вошло и в официальный церемониал. Однако стала ли первая европейская федерация по-настоящему общей для вошедших в неё народов?
