1 августа из фейсбук-страницы корреспондента программы «Неделя с Марианной Максимовской» Романа Супера стало известно, что она на канале Рен-ТВ больше не выйдет. О том, что в действительности произошло и каковы причины закрытия, до сих пор неизвестно. Максимовская от интервью отказывается.

11 лет назад, после последовательных разгрома канала НТВ и закрытия ТВ-6 и ТВС в 2001–2003 годах, где работала Марианна Максимовская, она, по приглашению Ирены Лесневской, стала первой на отечественном телевидении ведущей итоговой программы. За это время канал сменил владельцев, нескольких генеральных директоров, а «Неделя» продолжала выходить в эфир, получая статуэтки ТЭФИ (всего – 13, из них три – лично Максимовская как ведущая). Программа продолжала сохранять взгляд на реальность, отличный как от программ других федеральных каналов, так и от новостей собственного. На «Рене» все больше увлекались «Адской кухней», «Званым ужином», «Зеленым огурцом» (все – названия программ), создавали телезвезд из Алины Кабаевой и Анны Чапмен, систематически рассказывая никому не ведомые тайны о мировой закулисе, а «Неделя» оставалась одним из самых популярных проектов канала: именно она неделю за неделей занимала первую строчку рейтингов что в России, что в Москве. Оценить, сколько канал потерял в имидже, закрыв программу, сейчас невозможно.
Теперь вместо «Недели» на Рен-ТВ будет выходить итоговая программа «ДоброВэфире», с ведущим Андреем Добровым. Пресс-релиз канала обещает «точную экспертизу, всю полноту фактов и мнений, только проверенную информацию и авторское мнение», которые «помогут зрителям взглянуть еще раз на события уходящей недели». «Я предлагаю не официальный набор событий и происшествий, – говорит сам Добров, – а только то, что действительно важно и интересно для российской аудитории». Авторы эпитетов не уточняют, выгодное ли это отличие от характеристик «Недели», впрочем, и пресс-релиза о закрытии программы канал не распространял. Пресс-секретарь канала Стася Шульга, когда грянул скандал, заявила агентству «Интерфакс», что «Марианна является заместителем главного редактора телеканала Рен-ТВ, это ответственная и требующая большого личного участия руководящая должность, на которой Марианна намерена теперь сосредоточиться». Добров, комментируя произошедшее «Новой газете», сказал, что не знал о закрытии проекта коллеги. «Изначально предполагалось, что обе программы – «Неделя» с Максимовской» и «ДоброВэфире» – будут выходить параллельно, как «Вести» с Сергеем Брилевым и Дмитрием Киселевым», – отметил Андрей Добров.

О том, что все это значит, Slon поговорил с Романом Супером. 

– Притом что большинство коллег, кажется, удивлены не фактом закрытия программы, а тем, что ей так долго удавалось существовать, какой все же повод?

– Если говорить широко, то повод – все, что происходит в информационном поле, в общем контексте. Видимо, в новом сезоне программа, которая выходила даже в том виде, в котором она выходит последние годы, несовместима с тем, что должно происходить в российском телевизоре. В последнем сезоне мы аккуратно обходили все, на что можно обидеться, только намекая на то, что в стране происходят не самые приятные вещи. Но все равно, видимо, это показалось очень остро для Кремля, для тех, кто определяет повестку дня. Мне кажется, на фоне остальных коллег мы выглядели странными маленькими зелеными инопланетянами с выпученными глазами. Инопланетян попросили улететь на свою планету и пока на эту не соваться.

Справедливости ради я включил на днях телевизор и посмотрел, как русские новости рассказывают про самолет, про конфликт на Украине. Как возможна наша программа на этом фоне? Никак не возможна. Поэтому и закрыли. Мы же не могли сказать в эфире, что самолет сбили украинские военные, и точка. Это же невозможно было сделать? А видимо, нужно – по логике тех, кто ее придумывает. Мне почему-то кажется, что история с самолетом стала решающей для людей, которые принимают решение, существовать программе или не существовать. Мне так интуитивно кажется, что вместе с самолетом разбилась последняя программа, которая могла себе позволить сеять какие-то сомнения среди людей, которые смотрят телевизор.

– Но конкретных причин не знаете?

– Нет, конечно. Никто не позвонил, не сказал, что из-за этого и того программа не может выходить. Причина настолько на поверхности, что даже странно о ней говорить вслух. Все удивились, что это произошло сейчас, а не три-четыре года назад. И все равно люди спрашивают, неожиданность это или ожидаемое событие. Конечно, ожидаемое. Оно такое же ожидаемое, как у людей, которые знают, что когда-нибудь умрут, они не ожидают, впрочем, что это произойдет через пять минут. Умирать не хотелось.

С другой стороны, к этому можно относиться не как к смерти, а как к процессу перерождения. Значит, надо заниматься или немножко, или совсем другим, и этот повод можно использовать для того, чтобы заниматься другим.

Фото: facebook.com / romasuper

– С какими темами бывали сложности в последнее время?

– Я не могу говорить за всех коллег, которые были в «Неделе», с чем им сложно было управиться и довести до эфира в таком виде, в котором они хотели. У меня за четыре с половиной года работы в «Неделе» не было радикально, концептуально, идеологически изменено ни одного текста. Если мы по поводу чего и зарубались с Максимовской, то исключительно по стилистике. У меня не было сложностей. Наверное, потому, что все сложности брала на себя Максимовская и почти никогда о них не рассказывала (может, для того, чтобы уберечь наше психическое и эмоциональное состояние). Мои сюжеты все выходили в эфир, ни одного снято не было. Это, конечно, очень круто. Наверное, добивалось это большими усилиями, но не моими, я просто делал то, что должен был делать и что, мне кажется, умею делать неплохо. А дальше все брала на себя Марианна, обеспечивала комфортные условия производства.

– Если попытаться сформулировать, то что это значит – работать в программе Максимовской в эпоху Владимира Путина?

– Сейчас попробую. Это какое-то невероятное везение. Но вот кто из телевизионных начальников и ведущих разрешит делать сюжет про Кончиту Вюрст от лица Кончиты Вюрст, переодевшись еще при этом в Кончиту Вюрст? Никто. А кто позволит корреспонденту практически еженедельно ездить в Думу и привозить оттуда сюжеты, которые прямо говорят, что в Государственной думе собрались по большей части негодяи, которые занимают не свое место, которые определяют жизнь нашей страны таким образом, что люди напрямую страдают (а часто страдают самые незащищенные, те, кому нужно помогать, а не втаптывать в землю)? Тут, собственно, Марианна делала все возможное, чтобы эти сюжеты выходили. Поэтому большое везение, что программа была, а я был в ней.

– Есть какой-то сюжет, который нравится больше всего?

– Мой? Ой, я такой человек, который, пересматривая сюжеты, скорее краснеет, – мне стыдновато оттого, что сделал так, а не лучше. Наверное, самокритичен. Я бы сейчас их сделал по-другому. Но есть сюжеты, которые приносили много радости и отнимали много литров крови, и эти два процесса всегда были рядом: чем больше крови сдал, тем больше получил радости. Была прекрасная Северная Корея, о которой я внукам буду рассказывать, была поездка на Кубу, где я встретился с нашими соотечественниками, которые там жили в чудовищных условиях и о которых забыли. Были сюжеты из Думы, и я, кстати, думаю, что большое количество железняков с большой радостью восприняли новость о закрытии программы. Теперь жить им, наверное, будет легче и веселее. Я помню сюжет про [Илью] Фарбера, мы попали к нему в тюрьму, и это было большой журналистской удачей. Мне кажется, что сюжетов так много, что можно перебирать и вспоминать массу приятного.

– Я правильно поняла из фразы о том, что старались обходить острые углы, что сами ставили себе цензурные рамки?

– Я никаких цензурных рамок не ставил. Я прекрасно осознавал и понимал, что упоминание напрямую лидера нашей страны в негативном контексте. Это было, и странно это как-то утаивать, настолько наружу, что всем понятно. Наверное, вот только этого не происходило в наших текстах. А про другие цензурные рамки не знаю, ничего не слышал, и у меня их не было.

– А вы ведь как-то пострадали от того, что программа выходит на канале, к владельцам которого применяются санкции? Эти проблемы прошли?

– Мы страдали ровно сутки, когда банк «Россия» попал в санкционные списки, но страдания эти были скорее эмоциональными – мы испугались, что на наших зарплатных карточках пропадут деньги от предыдущей зарплаты, а новые не капнут. Но деньги не пропали, зарплата приходила, а на банкомате, который установлен на нашем этаже, появилась надпись: «В наших банкоматах деньги будут всегда». На этом страдания закончились.

– Про владельцев еще спрошу. Все же любопытная такая ситуация: их в прессе долгие годы называют личными друзьями Путина, но при этом программа существовала. Это не кажется чем-то парадоксальным?

– Во-первых, кажется. Во-вторых, я владельцев знаю в лицо лишь примерно, в интернете видел их фотографии, но лично, конечно, нет. Для меня они всегда были дальше, чем Аляска. Я ничего о них не знал и предпочитаю не знать. Когда говорят «владельцы», у меня не фамилия Ковальчука всплывает, а [гендиректора «Национальной медиа группы», бывшего гендиректора канала Александра] Орджоникидзе. Для меня Орджоникидзе не был Аляской. К нему по-разному относятся разные люди, но я прежде всего думаю о том, что этот парень сделал так, что программа выходила 11 лет, а не закрылась после того, как ушла Ирена Лесневская. Я знаю через Марианну, что Орджоникидзе нравились мои сюжеты, и он – человек, который первым откликался на проблемы личного свойства у корреспондентов и всех сотрудников программы. Орджоникидзе – человек, который, насколько я также знаю от Марьяны, хорошо воспитан, начитан и образован, и я питаю к нему, парадоксально это прозвучит, только теплые чувства. Вот для меня он – владелец, а Ковальчуки – нет.

– Что теперь?

– Для меня? Два-три дня прошло, как нам сообщили, что мы закрыты. От телеканала Рен-ТВ, на котором я еще юридически работаю, мне никаких предложений не поступало. Они поступают извне, некоторые связаны с телевизором, некоторые – с печатью, а некоторые – с производством больших форм, не информации, с чем-то документальным, полудокументальным. В принципе, большие формы – это то, о чем я думал в последний год точно. У меня есть немного времени подумать, пока не закончились деньги, но денег мало, поэтому думать я буду быстро. Когда мы созвонились с Марьяной, она сказала, что программа закончилась, наверное, я только в этот момент понял, насколько я привязан и люблю телевизор. Я понял, что очень люблю и что очень привязан. Но вместе с тем, щелкая пультом, я понимаю, что его нет. Очень люблю думать, что когда-нибудь будет.