Владимир Пастухов

Владимир Пастухов

Личный архив

Присоединение Крыма и поддержка конфликта на востоке Украины втянули Россию в очень сложную ситуацию – экономическую и политическую. Страна находится «на историческом переломе», считает российский юрист и доктор политических наук Владимир Пастухов, который живет и работает в Великобритании (visiting fellow в колледже St. Antony Оксфордского университета).

А раз так, то строить прогнозы затруднительно: слишком многое в переломные моменты зависит от роли личности. Однако в разговоре с нами Пастухов детально очертил все возможные сценарии, описал картину мира, какой она видится из Кремля, и пояснил, в каком случае возможна настоящая война с Западом.

– С каким периодом российской истории можно сравнить нынешнюю эпоху?

– Нынешняя ситуация уникальна и никаких по-настоящему серьезных прецедентов в русской истории не имеет. Но в силу того, что русская история выглядит цикличной, можно говорить о внешнем сходстве сразу с несколькими периодами.

Первый – это «период реакции» 1912–1917 годов, эпоха, предшествовавшая Февральской революции, со свойственными ей разложением, распутинщиной, окончательным распадом и деградацией государственной машины, нарастанием центробежных тенденций. Эта схожесть очень остро ощущается. То есть нынешняя ситуация – это в первую очередь такой предшестнадцатый год.

Второй – послевоенная заморозка 1948–1953 годов, то есть эпоха «осени патриарха»: запутавшиеся в интригах друг против друга вожди, ощущение глобального политического цугцванга, быстрый переход в отношениях с Западом от сотрудничества к конфронтации.

И наконец, третий период – это пик застоя, 1978–1983, с Афганистаном, сусловщиной, экономической стагнацией.

Эти периоды выпукло вырисовываются и выстраиваются в один ряд. Но все-таки предпочтительнее выглядит аналогия не с советским временем, а с крахом империи.

– Неизбежно ли политическое ухудшение?

– Тенденция состоит в том, что новые зоны «частной свободы» будут закрываться. Сколько это займет времени, неизвестно. Но между Россией, скажем, 1925–1926 годов, в которой убили Фрунзе, и Россией 1934-го, в которой убили Кирова, была такая же огромная пропасть по всем зонам свободной частной жизни. При всем ужасе большевистской диктатуры 1925–1926 годов в России оставались «профессора Преображенские» со своей частной практикой и возможностью порассуждать о советских газетах. Но профессор Преображенский, помещенный Булгаковым в контексте 1935–1937 годов, был бы уже невозможен. Пространство частной свободы почти целиком закрылось.

Если не случится ничего экстраординарного, то все будет происходить в соответствии с известным законом Паркинсона, согласно которому вещи, предоставленные сами себе, имеют тенденцию развиваться от плохого к худшему. Все тенденции, которые сегодня только намечены, дойдут до своего логического конца.

Возможно ли, что этого не случится? Да. Но надо, чтобы что-то переломило эти тенденции. А для этого необходимо движение воли, вообще совершение исторического подвига. Это гораздо сложнее. В истории чаще срабатывают простые схемы, поэтому я вынужден предположить, что с точки зрения теории вероятности больше шансов, что все будет пущено на самотек, а следовательно, станет только хуже.

– В чем, на ваш взгляд, секрет популярности Владимира Путина?

– Во-первых, это животный страх людей перед будущим, потому что сзади маячат девяностые со всеми их приватизациями, дефолтами и так далее. В целом непонятно и то, что нас ждет впереди. Поэтому срабатывает нормальный стадный инстинкт. Когда лев приближается к стае антилоп, они все группируются вокруг вожака. И в этот момент никто не выясняет, хорош вожак или плох. Общество не уверено в себе. Все это бахвальство, которое развилось после конфликта с Украиной, носит компенсаторный характер, потому что любая агрессия – проявление комплекса неполноценности. Это ощущение неполноценности, чувство скрытого и подавленного страха как раз и компенсируется сегодня общей агрессией и стремлением сплотиться вокруг вождя.

Второй фактор – органичность Путина. Сегодня он один из немногих политиков, кто разделяет главную психологическую травму народа: не игнорирует версальский синдром, а спекулирует на нем. Российское общество поражено версальским синдромом и в этом смысле очень близко подошло к тому состоянию, в котором находились немцы в конце двадцатых-тридцатых годов. Это униженная империя, униженный имперский народ. И Путин дает ответы, которых от него на самом деле ждут.

Наконец, третий фактор.