)( Памяти Константина Крылова

28 ноября 1834 года на Александра Пушкина в селе Тарутино напали пьяные местные ямщики. Они хотели его убить, он кричал, что они разбойники, а ямщики отвечали, что нет, не разбойники, просто свободные люди — «Нам дана вольность и поставлен столп в нашу честь».

В самом деле, тарутинских мужиков освободили за тридцать лет до всех остальных русских крепостных; это была патриотическая инициатива местного помещика графа Румянцева в память о тарутинском сражении Кутузова с маршалом Мюратом. «Столп», то есть памятную колонну, поставили сами крестьяне, выполняя условие Румянцева, на собственные деньги; Пушкин писал: «Церковь, а при ней школа, полезнее колонны с орлом и с длинной надписью, которую безграмотный мужик наш долго ещё не разберет». Но церковь советская власть наверняка бы снесла, а колонну не тронула, и к середине двадцатого века русский даже еще не мужик, а маленький мальчик уже, вопреки пушкинскому опасению, был в состоянии не просто прочесть, но и запомнить наизусть надпись на этом памятнике: «И река Нара будет для нас так же знаменита, как и Непрядва, на берегах которой погибли бесчисленные полчища Мамая».

Запомнить — и рассказывать потом, что именно тарутинское вольное происхождение (сам родился в Москве, но предки по матери были тарутинские, и он проводил у деда каждое лето) сделало его именно таким, каким мы его знаем: «Тарутинцы всегда были особенные, всю жизнь не любили государство, особенно советское. Всю жизнь полагались только на себя».

Ехал бы Пушкин через Тарутино в наше время, он, если бы на него напали, кричал бы — «Фашисты, скинхеды!», а мужики бы отвечали — «Мы не скинхеды, мы земляки Константина Анатольевича Крылова», и такой ответ Пушкина бы, вероятно, удовлетворил, уж с Крыловым-то он говорил на одном языке. Если и можно назвать кого-нибудь из известных русских националистов XXI века «нашим всем» или солнцем русской мысли, то это, безусловно, Крылов и, наверное, только Крылов. В каждой политической субкультуре есть человек, про которого и враги (которым по какой-то причине важно сохранять и демонстрировать незашоренность) должны говорить, что они, конечно, с ним не согласны, но не могут не признавать его ум и человеческие качества — вот у националистов такой фигурой был Крылов, на которого с одинаковым любопытством и уважением поглядывали и неосоветские либералы, и Кремль, и кто угодно. Вот про Тарутино — это вообще-то из его интервью для журнала The New Times, того самого, Евгении Марковны, а на заре прокремлевских молодежных движений Крылова даже вытащили выступать перед Сурковым, который пришел в восторг от крыловской формулы «молодежное движение без идеологии — это как член без яичек», но никакого сотрудничества с Кремлем, слава Богу, у Крылова не вышло — как, впрочем, и с лидерами Болотной, которые только к третьему, что ли, митингу разрешили ему выступить со сцены, а потом даже пустили по националистической квоте в свой координационный совет. Тут напрашивается образ Колобка, который и от Белковского (тогда — влиятельного политтехнолога) укатился, и от Суркова (даже от двух Сурковых — кремлевского в нулевые, и дээнэровского в десятые; Крылов, разумеется, поддерживал Русскую весну, но представить его называющим очередного мурзилку-назначенца «Батей» просто невозможно), и вообще от всех, но если назвать Крылова Колобком, повествование уйдет в сторону — да, фактурный образ полного невысокого мужчины располагает в том числе и к визуальным ассоциациям, а Крылов с ними сам сознательно боролся и придумал в какой-то момент «фашистскую диету», по которой первым похудел сам, стал похож уже не на Колобка, а на Ленина, но, хотя людей, готовых относиться к нему как к вождю, тогда уже хватало, политические проекты Крылова в условиях российской полицейщины (его и по 282-й статье судили) были самыми неуспешными; наверное, в альянсе с условным масоном Богдановым он бы смог добиться и регистрации своей партии, и даже, почему нет, выдвижения в президенты, но брезгливость и порядочность выше средней такие перспективы для него исключали полностью. Были моменты, когда он даже не по-бабченковски (Бабченко хотя бы формально продает публике свои тексты), а просто на еду собирал деньги через свой Яндекс-кошелек, отчитываясь потом в блоге, что купил какого-то мяса, овощей, поел, было вкусно. Это были, наверное, самые пронзительные его посты — голая беспримесная несправедливость, когда человек, которого целая политическая страта готова назвать своим идеологом, учителем, лидером, не может купить себе еды; а еще нужно иметь в виду, что еда, то есть буквально еда, в его текстах была таким вечным и принципиальным пунктом — кулинарная тема была для него простым и парадоксальным политическим лозунгом в том смысле, что если ты за русских, ты должен мечтать о том, чтобы русские вкусно ели. Во время очередных цензурных неприятностей его приятель из лоялистского бумажного еженедельника попытался пристроить его к себе в редакцию вести кулинарную рубрику — если о политике нельзя, то о еде-то кто помешает? Вышла одна статья про чебуреки, потом позвонили, сказали, что и про чебуреки нельзя.

Ему, персонально ему, почему-то и в самом деле было нельзя гораздо больше, чем в среднем по медийной и политической палатам, и более благополучные современники смеялись над его алармизмом и даже придумали для него лозунг «РЛО», «русских людей обижают». Хорошо, допустим, русские люди и в самом деле обижались на окружающую среду меньше и реже, чем об этом говорил Крылов, но, с другой стороны, если ты не обижаешься, это ведь не значит, что нет ничего обидного. Сама по себе его судьба, в которой вершиной формальной карьеры была должность главреда в ветеранской многотиражке «Спецназ России» — это ведь обидно совсем не для него одного, для всех; качество, количество и конкурентособность написанных им текстов (ни то, ни другое, ни третье не оспаривается вообще никем) радикально не соответствовали его роли в любой из общественных иерархий — формально он не числился ни политиком, ни философом, ни даже журналистом, просто блогер. В поколении блогеров и сторожей он, пожалуй, бесспорный лидер — человек, в свободной конкурентной среде имевший бы и партию, и университетскую кафедру, и большое издательство, а в нашей несвободе оставшийся ЖЖ-юзером-тысячником, но и в этом тинейджерском титуле не должно быть никакого пренебрежения — интернет и блоги в начале этого тысячелетия позволили ожить русской общественной мысли, дали голос тем, кто на протяжении целого века не имел никакого политического или медийного представительства. Двадцать лет назад общественное сознание видело националиста опасным скинхедом, место которому в криминальной хронике. Сейчас о националисте из Живого журнала довольно почтительный некролог публикует «Коммерсантъ»; странно говорить об умершем человеке, что его заслуга, помимо прочего, в том и состоит, что он добился своего права на этот некролог, но жизнь в России сама по себе странная, поэтому можно даже без оговорок — ну да, добился, и это такая даже победа, почему нет. Его будут помнить, будут читать, будут издавать — его наследие огромно, и изучить его под силу только поколению, не меньше. И это поколение уже существует.

До большой, полной, настоящей победы он, к сожалению, не дожил, но он — ключевой соавтор ее неизбежности. Век антинациональной диктатуры не прошел даром, русские как нация до сих пор в процессе становления, государство предпочитает неосоветскую модель «новой общности», которая, впрочем, чем дальше, тем нежизнеспособнее выглядит — даже нынешний полукарантин демонстрирует несостоятельность всех отношений между государством и обществом, и понятно, что это не последний случай, когда обе стороны, когда мысленно, а когда и вслух, недоумевают, зачем они друг другу нужны. Крылов, чуть ли не первым противопоставивший Россию «Эрефии», Россию любил и в Россию верил. На другой стороне только циники, верящие только в технологии и эффективность. Спрашивать, что сильнее — технология или любовь, — даже неловко.