Татьяна Друбич в фильме «Спасатель» (1980)
Когда-то в ранней юности для меня все кино делилось на советское и антисоветское. Я понимал под антисоветским кино не антисоветское содержание, таких фильмов я просто никогда не видел и не мог увидеть. Просто большинство фильмов, которые я видел, выстраивали определенную хорошо структурированную реальность с четко заданной иерархией ценностей. Я не то чтобы ее ненавидел, эту реальность, она, в общем-то, была нормальной и понятной. Я не знал другой и умел жить в этой единственной, но она, несмотря на мой вполне еще юный возраст, уже успела мне порядком надоесть своей навязчивой безальтернативностью.
«Спасатель» (1980), когда я увидел его впервые, меня потряс. Это был мой первый фильм Соловьева, я ничего про него не знал, и даже «Сто дней после детства» как-то прошли мимо меня. И мне показалось, что я ничего более антисоветского в жизни не видел. Потому что реальность этого кино, хотя вроде и была той самой единственной, которой меня всю жизнь кормили, но она как будто все время куда-то сильно отъезжала. И вроде бы это кино и не предлагало никакой альтернативы, но тогда мне казалось, что за отъезжающей реальностью где-то на заднике просвечивала какая-то другая. Но сколько ни вытягивай шею, ее было никак не разглядеть.
Вот буквально первая сцена из фильма, которая сразу привела меня в восторг. Тогда причина этого восторга казалось мне очевидной и не нуждающейся в объяснении, сейчас ее приходится объяснять даже самому себе. Белозерский кинолюбитель (что это?) по фамилии Вараксин (на самом деле артист Кайдановский, который уже успел побыть Сталкером) в огромной шляпе типа «Стетсон» (откуда такая в Белозерске, я таких и в Москве-то не видел) мягким певучим голосом артиста Ромашина (почему не своим?) произносит такой текст в молчащую в ответ телефонную трубку:
«Вот фильм о тебе снимать буду. О тебе и о твоих учениках. Ведь ты прекрасный учитель, Андрюша! А у хорошего учителя обязательно хорошие ученики. Вот вы все здесь у меня под рукой. Как кто? Ты и ученики?»
В кадре выпускная фотография: «Средняя школа №93». Он любовно поглаживает ее поверхность. «Твой первый выпуск. Прошлый год. После выпуска год прошел. Но не в этом дело. А в том, Андрюша, что все эти Онегины, Чацкие, Татьяны, которыми ты их три года пичкал, не могли же они для них даром пройти, кануть в никуда? Наверняка в душе что-то осело? Ты меня слышишь? Осело же?! А? А!? Ну, что же ты молчишь? Ты что, не рад, Андрюша? Ты хоть спроси меня что-нибудь». «Коля, — спрашивает голос из трубки. — А ты сейчас в шляпе?» «В шляпе». «А почему? Ведь там же, наверное, тепло». «Честно?» «Честно». «У меня к осени жутко голова мерзнет».
Кадр из фильма «Спасатель» (1980)
Разумеется, Вараксин соврал. Он был в шляпе, потому что хотел походить на голливудского режиссера из 1950-х годов. Он весь фильм будет ходить в этой дурацкой шляпе. Но дело, конечно, не в шляпе. Когда я впервые смотрел этот фильм, я воспринял эту сцену как чистое ерничество со стороны режиссера. А мы ничего в то время не ценили так, как ерничество, как стеб.
Сначала задается возвышенный контекст, а потом вдруг резкое снижение. «Пичкал», значит, Онегиными с Чацкими и Татьянами заодно? Осело? Не осело? И после долгого молчания вопрос про шляпу. Ну какие к черту Онегин с Чацким, когда зимой голова мерзнет!
В советской системе идеальных ценностей школа была учреждением священным. А учитель литературы — служителем культа. Учитель посвящал учеников в религию «духовности», которая к исходу советской власти прочно заместила собой полузапрещенное христианство и не функционирующий коммунизм. «Духовность» репрезентировала себя в сакральных текстах русских классиков и в их персонажах: в Онегиных, Чацких и Татьянах. Неожиданный переход к шляпе Вараскина был настоящим кощунством.
Параллельно мы видим фотографию выпускного класса. Такая фотография есть почти у каждого человека, который окончил школу в СССР. Эти фотографии делались на манер православных фресок. Они состояли как бы из иконных клейм. Портреты в маленьких овалах. Сверху учителя как апостолы. Под ними ученики словно святые. И все это под развернутой лентой с номером школы, которая как небесная твердь покрывает и тех, и этих. Если смотреть на такую фотографию с некоторого расстояния, то она ничем не отличается от той, которая хранится у меня. Сама сцена в этом контексте оказывалась прямо иконоборческой.
Сейчас я понимаю, что за всем этим не стоит никакого такого особого ерничества. Это просто констатация факта: Андрей был служителем «духовности», а потом от нее отпал. И ведет вот такие разговоры. Сам Соловьев верит в эту самую «духовность» и еще как. Только его взгляд несколько особенный.
Согласно Соловьеву, есть рай «духовности» и ад «бездуховности». В раю «духовности» живут живые души, бескорыстно привязанные друг к другу. Эту привязанность можно назвать любовью, но с поправкой на то, что это чистая, безгрешная любовь, любовь, при которой душам «ничего не надо друг от друга». В аду «бездуховности» живут люди. Они привязаны к вещам, статусу и комфорту. И они все время друг от друга чего-то хотят. Они даже занимаются друг с другом сексом и иногда от этого беременеют.
Кадр из фильма «Спасатель» (1980)
Если рассматривать «Спасателя» как продолжение «Ста дней после детства», то получается вот какая космология. Действие «Ста дней…» происходит в пионерском лагере, где четырнадцатилетние подростки репетируют «Маскарад» Лермонтова. На самом деле можно смело сказать, что пионерский лагерь — это рай. В нем живут души до грехопадения. Но они, эти души, уже томятся своей невинностью. Они уже готовы к падению, и изгнание из рая неизбежно. Собственно, главная тема фильма — это вот такое райское томление. Пионервожатый Сережа, которого играет Сергей Шакуров, знает о неизбежности грехопадения. Но он поставлен в этом раю как ответственный за то, чтобы души унесли с собой немного этой «духовности», не забыли про нее совсем. Для этого он репетирует с ними Лермонтова. Он такой архангел-наставник-хранитель.
В «Спасателе» дело происходит в тихом провинциальном Белозерске. На первый взгляд, райское место, но с червоточинкой. Рай близко, но до него не дотянуться. Грехопадение уже случилось. Сережа не справился со своей задачей. Души забыли о своей «духовности». Поэтому Сережа был низвергнут вместе с ними, чтобы воплотиться в учителя Андрея Ларикова, которому предписано воскрешать и воскрешать в падших душах это воспоминание. Он и есть настоящий «спасатель» этого фильма. В начале фильма ему исполняется 33. Возраст Спасителя. Он обязан спасти эти самые души. Но его усилия, похоже, напрасны. Души не просветляются. Да и сам он от отчаяния почти уже впадает в «бездуховность». Он больше не хочет вести жизнь служителя культа, бессребренника и девственника. Он готов бежать из этого недо-рая куда подальше. Туда, где «герла», «бабки», статус.
Но тут семя «духовности» прорастает в одной из его учениц, Асе Веденеевой, в виде любви к учителю-спасателю. Эта ученица, ощущая в себе прорастающее семя «духовности» и желая отблагодарить учителя, приносит ему в дар себя, а также копию картины Боттичелли «Рождение Венеры», икону «духовности». «Фрагмент в искаженных пропорциях», как была определена эта картина старухой, у которой Ася ее купила. Но учитель, уже ослепленный «бездуховностью», отвергает ее бескорыстный дар. Тогда ученица садится в резиновую лодку, выплывает на середину озера и прокалывает лодку огромным старинным гвоздем, на котором раньше висела эта картина. То есть она как бы распинает себя посредством этого гвоздя.
А на берегу дежурит пляжный спасатель, ее бывший одноклассник, которого почему-то зовут Вильгельм Тишин. Мне, кстати, еще в первый раз понравилось, как его зовут, и до сих пор ужасно нравится. Но я не буду рассказывать историю этого Вильгельма и кто еще был спасен и почему, а кто нет. Если вы не видели этот фильм, обязательно его посмотрите. Его сюжет — это какая-то грандиозная феерическая чушь, но эта чушь, если задуматься, взрывает мозг.
Кадр из фильма «Спасатель» (1980)
Предрассветные сумерки. За кадром нежная элегическая музыка. Словно чья-то рука перебирает струны невидимой гитары. Дело происходит на берегу лесного озера. Какие-то моторные лодки и катера сушатся под сенью вековых деревьев. На носу одной из них сидит девушка в белом плаще, похожая на ангела, нарисованного Боттичелли. Это Ася Веденеева — Татьяна Друбич. Она закрыла глаза, но она не спит. Только притворяется. Рядом с ней на земле стоит в аляповатой овальной раме уродливейшая копия «Рождения Венеры». Эта Венера — в некотором роде сама Ася. Только «в искаженных пропорциях». На картине висит большой черный зонт.
Этот кадр прекрасен, «как случайная встреча зонтика со швейной машинкой на столе для вскрытия», как писал предтеча французского сюрреализма Лотреамон. Тема швейной машинки, кстати, тоже будет навязчиво проходить через весь фильм начиная с первых его кадров. В 1980 году я ничего не слыхал про сюрреализм, а Соловьев был, возможно единственным в России режиссером-сюрреалистом. Тут дело не только во множестве образцовых сюрреалистических кадров. Все герои этого фильма были настолько типически узнаваемыми и одновременно настолько несуразными и ничему не соразмерными, их реакции настолько неожиданно странными и одновременно настолько логичными внутри его отъехавшей реальности, что с непривычки у меня просто перехватывало дыхание.
Мне никогда не хотелось пересматривать этот фильм. То, что я из него запомнил, давно уже не вызывало во мне особого восторга. Я боялся, что буду разочарован, и не хотел портить себе воспоминания от первого впечатления. Но когда до меня дошла печальная новость о смерти режиссера, я решил все-таки попробовать понять, что это было. И — нет, я совсем не разочаровался.
Где-то на переломе между 1970-ми и 80-ми годами в России началось очень странное сюрреалистическое время. Это было время Соловьева. В последних кадрах «Спасателя» группу мальчиков-подростков увозят в армию на какой-то странной барже. Их провожает весь город Белозерск. Играет бравурная музыка. Все поют и танцуют. Над провожающими возвышается Вараскин в шляпе и с кинокамерой. Баржа отплывает все дальше и дальше.
Кадр из фильма «Спасатель» (1980)
Сейчас эта сцена смотрится абсолютно душераздирающе. Как что-то из Андрея Платонова. Дело в том, что за несколько дней до выхода фильма на экраны Советская армия вошла в Афганистан. Соловьева срочно заставили доснять несколько сцен, чтобы зритель не сделал ложных выводов о том, куда они плывут на своей барже. Но у меня через сорок лет после выхода фильма не остается сомнений: они плывут именно туда. Соловьев не знал этого, но как-то вовремя почувствовал. Он много чего не знал, но чувствовал. Его сюрреализм несколько раз идеально совпадал со временем, был ему как бы необходим. И тогда он оказывался главным его выразителем. Время говорило через него.-
Что еще почитать:
Объяснить необъяснимое. «Долгие проводы» Киры Муратовой
В ожидании праздника. Почему «Полеты во сне и наяву» до сих пор про нас
Упражнение в спасении. Пересказ одного фильма, который вы не захотите смотреть