Встреча Владимира Путина с высокопоставленными силовиками
Kremlin Pool/Global Look Press
На прошлой неделе российские власти признали издание The Insider, специализирующееся на расследованиях, нежелательной организацией, а его сайт был заблокирован на территории России. Почти все сотрудники медиапроекта давно находятся за границей. Они были вынуждены покинуть страну год назад — еще до того, как исход российских журналистов стал массовым. Фарида Курбангалеева поговорила с основателем и главным редактором The Insider Романом Доброхотовым о том, как это происходило и тяжело ли сохранять российскую аудиторию на расстоянии. А также о связях Гиркина с ФСБ, пенсионерстве Суркова, попытках Медведева стать своим среди ястребов, пристрастии Путина к ядам и о том, когда закончится война.
* Уведомление. Иностранное юрлицо издания «Важные истории» внесено в реестр нежелательных организаций и реестр иноагентов; «Медуза» и «Медиазона» — в список иностранных агентов, The Insider также признан нежелательной организацией и иностранным агентом. Роман Доброхотов, Роман Баданин и Сергей Смирнов внесены в реестр иностранных агентов.
— Вас можно поздравить с новым статусом?
— Да, по нынешним временам это получается орден. Я уже дважды иноагент Советского Союза, а это — третий и, пожалуй, наиболее значительный орден для журналиста. По крайней мере, если судить по уголовному сроку, который за это грозит. Хотя команда Навального со мной бы поспорила, потому что у них есть «орден» экстремистов, и они пока вне конкуренции. Журналистам его не дают, но учитывая, что [команда Навального] тоже расследователи — наши коллеги и на одном поле с нами работают — в этом смысле они нас опережают.
Еще два расследовательских издания — «Проект» и «Важные истории» — собрали похожий с нами урожай. Интересно, что нас с «Проектом» признали нежелательной организацией в один день — 15 июля, но с разницей в один год. Видимо, у них там [у власти] есть какой-то свой календарь: по пятницам они объявляют иноагентов, а раз в год 15 июля — нежелательные организации.
— В работе «Инсайдера» что-нибудь изменится?
— Ничего не изменится. Единственное, чего мы немного опасались — это того, что в работе наших коллег может что-то измениться. Что они испугаются и не будут нас цитировать. У нас был очень важный день: мы опубликовали новое расследование уже в новом статусе, но и «Медуза», и «Новая газета», и другие издания нас цитируют и на нас ссылаются, то есть они не боятся последствий. Читатели нас тоже активно репостят и ретвитят.
Поэтому я думаю, что если мы сами не будем бояться, не будем себя кастрировать и цензурировать, Минюсту и Генпрокуратуре будет очень сложно что-то сделать. У нас только на сайте 3 млн читателей — это те, кто заходят на нашу страницу. А если сложить аудиторию других проектов — той же «Медузы» и прочих — будут десятки миллионов россиян, которые читают и лайкают наши расследования.
Понятно, что по этой статье не могут арестовать миллионы человек. Поэтому сам закон из-за этого неэффективен, и пока мы его сами не захотим соблюдать, он работать не будет. Мы видим, что [власти] пытаются заблокировать и VPN, и наши зеркала, но блокировки тоже не очень эффективны. Аудитория не уменьшается, может быть, даже растет. Поэтому я считаю, что в этой борьбе мы пока побеждаем.
Роман Доброхотов
Фото предоставлено Романом Доброхотовым
— Аудитория растет, потому что растет спрос на расследования? Вас из-за них в первую очередь читают?
— Мне сложно судить за весь медиарынок. Понятное дело, что мы делаем акцент на расследованиях и новостях с «добавленной стоимостью» — у них может быть расследовательская составляющая. У нас много эксклюзива и экспертных мнений. Мы стараемся максимально сложную журналистику воплощать в своей работе.
Есть ли спрос на всю журналистку сейчас? Наверное да, потому что в условиях войны люди хотят знать все, что так или иначе с ней связано. Люди стали в принципе больше интересоваться новостями.
С расследованиями немного сложнее. Наши темы касаются силовиков и войны — это всем интересно. Но было бы интересно узнать, что у команды Навального, которая специализируется на теме коррупции. У меня есть ощущение, что эти темы отойдут на второй план. Потому что когда все летит к чертям — не до обычного воровства. Люди думают в первую очередь об экономическом кризисе и его последствиях, о ядерной войне, о бомбардировках украинских городов. Им, наверное, не до чиновников с их домами на Рублевке.
Мы все равно продолжаем об этом писать, но акцент еще долго будет стоять на войне. Тема последнего нашего расследования тоже была связана с войной. И в ближайшее время у нас выйдет еще три больших текста на эту тему.
«Когда все начнет разваливаться, такие как Гиркин будут важными игроками»
— Вы имеете в виду расследование про Игоря Гиркина?
— Да, про Гиркина, но он там не единственный герой. Речь также о героях наших предыдущих расследований. Как оказалось, они все связаны через номера паспортов. У Гиркина обнаружился эфэсбешный паспорт на другое имя, с которым он летал [на самолете] даже после того, как уехал с Донбасса. Это показывает, что он был действующим сотрудником спецслужб — они ему обновляли паспорт даже после того, как он уехал из зоны боевых действий.
Это очень важно с точки зрения и судебного процесса по «Боингу», и с точки зрения юридической ответственности, потому что Гиркин был не каким-то сепаратистом, который шахтерам помогал по доброй воле. Он был сотрудником ФСБ с выписанными документами. И мы видим, что паспорта этой же серии давались многим другим эфэсбешникам. Например, мы видим связь с Вадимом Красиковым — так называемым «киллером на велосипеде», который убил в Берлине беженца [бывшего чеченского полевого командира Зелимхана] Хангошвили.
Номера паспортов этих людей пересекаются и с отравителями Навального, и с другими сюжетами. Получается, одно расследование автоматически подтверждает другое.
Игорь Гиркин
YouTube
— Сейчас Гиркин выступает яростным антагонистом путинского режима и говорит о провале военной операции в Украине. Почему он так себя ведет, если работает на спецслужбы?
— Я помню, что я делал с ним большое интервью в 2017 году. Оно, кстати, приложено к материалу уголовного дела в Гааге, потому что там Гиркин, по сути, признает, что «Боинг» сбили российские военные. Я у него спрашиваю:
— Боинг сбили сепаратисты?
— Нет, сепаратисты не сбивали.
— Украинские военные?
— Я это не комментирую.
Из чего [косвенно] следует, что он обвиняет российских военных.
Да, он делал мощные заявления уже тогда. Но это тоже для нас не удивительно. Если посмотреть на его взломанную переписку — она была опубликована, когда он еще на Донбассе был «министром обороны» — видно, что он был ярым антипутинистом до всей украинской кампании. Ему Путин не нравится за то, что он недостаточно жесток, консервативен, воинственен. Если либералы критикуют Путина за то, что он развязал войну и нарушает все права и свободы, то это критика с другой стороны.
Такие люди всегда меньше вызывают у системы идиосинкразию, потому что они все-таки рассматриваются как некие союзники. Просто они считают, что власть недостаточно радикально давит и жмет. Это не та критика, которая была бы очень болезненна.
Я так понимаю, что Гиркина по старой памяти и старым связям немного прикрывали. Просто эфэсбешники стараются своих никогда не наказывать. У нас очень мало в России примеров уголовных процессов над эфэсбешниками, и там есть круговая порука. Понятно, что красных линий пересекать нельзя. И если Гиркин скажет, что надо свергать Путина — наверное, его никто не пожалеет. Но если он критикует Путина за то, что недостаточно украинцев убивают, ему ничего за это не будет.
Тем не менее, я так понимаю, что проблемы у Гиркина были. Были какие-то обыски, ему давали понять, что не надо выступать. И сейчас он многие вещи не говорит прямым текстом. Например, что [российские] военные сбили «Боинг» он прямым текстом никогда не скажет. Он всегда говорит немного эзоповым языком. В интервью о том, как завоевали Донбасс, он говорит: «Ну, потом пошли "отпускники", если бы не было "отпускников", мы бы никогда не отвоевали бы Донбасс в 2014 году». Всем же понятно, что «отпускники» — это российские военные. То есть он все рассказывает так, чтобы было безопасно.
— То есть Гиркин не опасен для власти?
