Городская жизнь военного времени: Москва в октябре - декабре 1941 года
Anatoliy Garanin / RIA Novosti / Wikipedia.org
Очередей, слава богу, стало мало. А если они где и есть, то человек с нашим опытом старается выбрать те места, где их нет. Но бывают случаи, когда никуда не денешься: почта, районная поликлиника, сбербанк какой-нибудь.
В очереди, как давно известно, говорят. Если не догадался взять с собою книжку, изволь слушать. Или, пуще того, участвовать в разговоре. Но к этому надо иметь особые склонности. Слушать интереснее, да и безопаснее.
«О! О! Опять инвалид лезет. Ладно, пусть идет: их мало уже … Мой вот тоже свекор в прошлом году … Года не дожил … Обман один кругом… Все только врут да обещают… А мы, как быдло: все терпим и терпим … Что за жизнь … Да там у них в правительстве уже давно ни одного русского … А мы все терпим … А русские по коммуналкам так и сидят … Конечно, нас-то уж не спросят … А мы терпим … Тогда хотя бы порядок был … Все им Сталин плохой … Он бы тут быстро…»
Специфика очереди как особой социальной группы, кроме всего прочего, еще и в том, что она самопроизвольно превращается в митинг.
В советское, точнее, доперестроечное время очередь по хорошо известным причинам не особо митинговала. Говорили тогда о том, что зима раньше была как зима, а теперь не поймешь что. Или о том, что мясники-суки себе-то уж, наверное, возьмут без костей. Или о том, что кавказцы со своими мимозами и гвоздиками совсем обнаглели. А рефрены «наглость — второе счастье», «очень все грамотные стали» и «сказали не занимать» были не только устойчивым ритмообразующим фактором советской очереди, но и своеобразной приметой общественной стабильности, которую позже зачем-то переименовали в «застой». Потом, впрочем, — ради восстановления исторической справедливости — обратно в «стабильность».
Поэтика «горбачевской» винной очереди — плод противоестественной связи паралитического дефицита с несовершеннолетней гласностью — породила в свою очередь поэтику перестроечного митинга. Кажется, именно в этом ликеро-водочном Гайд-парке и оттачивалась причудливая и яркая риторика уличной демократии. Но механизм имеет обратную силу, и нынешняя, даже маленькая очередь стала опытным полигоном по воспроизводству низового тоталитарного дискурса.
Впрочем, только ли в очередях все дело? Пока ваши уши вянут от Сталина, который «тут быстро бы», ваши глаза сами собой, независимо от вашей воли пытаются через плечо соседа по очереди протыриться в читаемую им газету. «Надо же, кто-то еще и газеты читает!» — почти с умилением думаете вы, и тут же спотыкаетесь о такое, например:
«О каком воспитании русской культуры можно говорить, когда последние ростки ее подпитываются американскими удобрениями?»
