Отец Станисловас Добровольскис в 2001 году
youtube.com
Альгидрас Добровольскис родился в 1918-м, когда Литва стала независимой, пережил фашистскую, а потом советскую оккупацию. Во время первой спасал евреев, во время второй отсидел 10 лет в ГУЛАГе, а потом стал католическим священником. В приход отца Станисловаса в Пабярже стекались литовские и российские диссиденты и правозащитники, там распространялся самиздат. Он дожил до следующей независимости Литвы и умер в 2005 году.
Одной из тех, кто часто бывал в Пабярже, была Наталья Трауберг (российский читатель знает ее по переводам книг К.С. Льюиса и Г.К. Честертона). Она взяла со своей дочери, переводчицы и преподавательницы Марии Чепайтите, обещание написать книгу о «патере», как его называли гости из России. Мария работала над книгой 15 лет и недавно опубликовала ее в Москве. Мы с ней поговорили.
— Один из гостей Пабярже назвал отца Станисловаса, францисканского монаха, «братом вещей». В каждом своем приходе он не только реставрировал кладбища и церкви, но собирал и чинил старые предметы (он даже в архивах КГБ значится как «Коллекционер»). Откуда эта любовь к фонарям, деревянным скульптурам, облачениям, ключам, кастрюлям, наконец, которыми в Пабярже до сих увешана стена?
— Отец Станисловас хотел каждую старую вещь восстановить, воскресить. А если от нее остался обломок или разбитое зеркальце — то оформить как памятник этой вещи. Сейчас это хеппенинг, тогда их не было. Это любовь к красоте и к тому, что в каждый предмет, сделанный руками человека, вложены любовь, труд, кусок жизни. И он не хотел допустить, чтобы они ушли в забвение из-за того, что советская власть разрушает часовенки и закрывает церкви.
Он возрождал ремесло богоделов, которые создают скульптуры для часовенок; когда-то в Литве это было почетное занятие. У него стояли фигурки святых, сделанные по канону, он сажал приезжих их красить. Я тоже красила, в Москве у меня до сих пор стоит скульптурка Марии — голубой плащ, красное платье, — и она не выцвела, хотя покрашена гуашью.
Он всюду видел, что надо восстановить. Он был ходячее культурное наследие. Сейчас все то, что он собирал, загадочным образом живет без ухода. Это загадка Пабярже. Там по-прежнему открытый дом, все лето там живут люди.
«Библии я следую прямо: как написано, так и должно быть. Написано: накорми. Значит, человека надо накормить. Это надо сделать сейчас, а не когда-то. Сейчас — вот что самое важное. Мы должны избегать будущего времени».
— В Пабярже, судя по воспоминаниям, все были чем-то заняты (готовили, красили, клепали кресты-солнышки и пр.), хотя патер никого не заставлял. Но бывало же и забавно — в книге есть история про студентов, которых он попросил натаскать камней на берег, а следующую группу молодежи попросил эти же камни убирать.
— Очень его понимаю. Я туда возила школьников 10 лет. В какой-то год мы чинили лавки, красили колокольню, шили лоскутные одеяла. Приезжаешь на следующий год — лавки целы, колокольня покрашена, а одеяла мальчики шить не хотят. Тогда я поступала как отец Станисловас, который говорил стаскивать камни и потом их разбирать. Но детям нравилось.
— Патер говорил, что работает не монахом, а директором турбазы.
— Да, это было что-то жуткое. Его переезд в монастырь в Дотнуве после 24 лет в Пабярже (монастырь надо было восстанавливать, и лучшей кандидатуры было не найти) был в некотором смысле освобождением от популярности, уже довольно бессмысленной: с таким потоком людей не получалось разговаривать, а приезжали-то поговорить. Патер обещал себе принимать всех входящих, и он принимал, хотя к концу жизни, уже вернувшись в Пабярже, научился мгновенно исчезать.
Храм в Пабярже
Столько людей рассказывают, как много времени он посвятил им лично — в одного человека невозможно столько вместить.
«Да, я был свободен… Совсем не было страха. Скорее по легкомыслию: не боялся, своё делал, спокойно так».
— Примерно в одно время возникла плеяда ярких, свободных и добрых праведников, к которым пошли люди: Александр Мень, Антоний Сурожский, Добровольскис. Есть ли сейчас такие люди и потребность в них?
