Портрет Алексея Навального в Берлине
IMAGO/Stefan Zeitz/Global Look Press
18 октября 2023 года у Алексея Навального появился новый адвокат — Леонид Соловьев. Он заменил Игоря Сергунина, Вадима Кобзева и Алексея Липцера, которых 13 октября на два месяца арестовал Басманный районный суд Москвы. Юристы проходят по делу об участии в экстремистском сообществе, им грозит до шести лет лишения свободы. Republic поговорил с Соловьевым о Навальном в личном общении, о шумихе из-за его перевода в колонию за полярным кругом и страхе уголовного дела.
— Как вас пригласили стать адвокатом Навального? Что вы почувствовали, когда поступило такое предложение?
— На меня вышла его семья. К сожалению, не могу раскрыть более детально. Изначально я в порядке общей солидарности просто предложил защищать его адвокатов, против которых возбудили уголовное дело. От этого отказались, но через несколько дней поступило предложение поехать к Алексею.
Я бы не сказал, что испытал какой-то сильный страх. Мною двигал скорее интерес в сочетании с небольшими опасениями. Я попытался рационально уложить все это в некую моральную коробку и не нашел доводов в пользу отказа. Когда человек приходит к адвокату, то последний перед вступлением в дело всегда пытается сопоставить три основных компонента: свободное время, опыт работы и финансовые возможности клиента. Эти три звезды должны сойтись. Все остальное мелочи. В случае с Навальным эти факторы присутствовали.
Я вспомнил, что у меня есть коллеги, которые принципиально не работают по делам, где участвует ФСБ — боятся лишнего внимания, ведь ведущий дело эфэсбэшник может спокойно по звонку получить любые сведения вплоть до неуплаты налогов за последний год. Я бы не хотел стать частью такой команды, поэтому понял, что по таким причинам никогда не буду отказываться от дела. Я не поддерживаю такую логику.
Леонид Соловьев
Предоставлено Леонидом Соловьевым
— По какому делу вы защищаете Навального?
— Сейчас я защищаю Алексея Навального сразу по всем делам, которые против него возбуждены. Для удобства всех сторон все обвинения были скомпонованы в одно дело, куда в том числе попали последние обвинения в вандализме. Это вполне законно и, на самом деле, подходит — вместо 150 таблиц адвокат может вести одну. По структуре это напоминает «московское дело», когда в него пихали все: и массовые беспорядки, и насилие по отношению к ментам, и оскорбление представителей власти, и угрозы судьям.
— Как прошла ваша первая встреча с Навальным?
— Я планировал попасть к нему в колонию, но в первый день это сделать не удалось, потому что сотрудники заявили о неких технических неполадках. Мне пришлось срочно ехать в Ковровский суд, где начиналось заседание. Навальный с определенным недоверием на меня смотрел, хотя это был не первый раз, когда я его видел.
Раньше у адвокатской коллегии, в которой я работал, был офис на одном этаже с ФБК (российская власть объявила организацию экстремистской и запретила ее. — Republic). Я часто попадал на обыски к ним и видел несколько раз Навального. Он, разумеется, меня не помнил, поэтому пришлось знакомиться заново, рассказывать о себе, как на собеседовании. На следующий день я приехал к нему в колонию и вроде контакт установили. Теперь нормально общаемся.
Когда адвокат приезжает к человеку, который, например, сидит в СИЗО, в первую очередь нужно узнать, чего он конкретно хочет. В чем заключается главная цель: выйти пораньше, добиться правды или донести какую-то свою позицию? Нужно понимать, как клиент себя ведет, какой у него темперамент, его лучше эмоционально или рационально поддержать. Работает бытовая психология.
Навальный — очень холерический человек. Он знает, как надо, а все остальное — ошибочно. Видно, что он лидер, у которого большой опыт руководства большими командами. Меня такой темперамент абсолютно устраивает.
И он, и я понимаем легкую бессмысленность некоторых действий, которые в обычных делах могли бы принести пользу, но здесь не имеют значения, потому что это дело абсолютно политическое. Например, в тексте обвинения часто есть возможность поправить некоторые вещи в обсуждении с начальником следствия. Здесь такого нет. Из-за этого мы сосредотачиваемся на мелочах, например, по поводу предоставления горячего питания, буквально в Верховный суд с этим ходили. Донесли в том числе до Минюста, что ему нужно поправить распорядок дня в колониях. Оспариваем регулярные штрафы за невыход на работу и отказ в направлении к стоматологу. Можно сказать, что моя главная цель — обеспечить, чтобы Алексей Навальный был жив и здоров.
— Как выглядел ваш рабочий день, пока Навальный содержался в колонии под Покровом?
— Я просыпался в шесть утра и ехал на первый поезд из Москвы в 7:15. Выходил в Коврове, потом на такси ехал полчаса в колонию. На проходной отмечался, что прибыл на встречу с Навальным, а потом начиналась лотерея ожидания. Очень редко оно занимало меньше часа, в среднем два-три часа. Просто это можно делать по остаточному явлению: «Мы занимаемся своими делами, а адвокат пусть там постоит на улице». Не думаю, что существовала какая-то скоординированная стратегия давления. Если все же пускали, я заходил к Навальному, мы общались несколько часов. Ничего особенного, стандартная работа головой. Непривычным был тот факт, что на выходе все записи фотографировали сотрудники ФСИН.
Незадолго до этапа перестали пускать совсем, я ждал почти целый день на улице. Это было страшно, потому что температура значительно понижалась. Думаю, это было сделано специально, по их какому-то секретному рапорту. Смысл можно выразить так: «Не пускайте адвоката, а то Навальный расскажет, что его готовят к этапу, тот раструбит об этом, начнутся, не дай бог, какие-нибудь митинги».
— Какое у вас было отношение к Навальному до того, как вас пригласили стать его адвокатом? Изменилось ли оно после начала личного общения?
— Я очень интересовался его деятельностью в самом ее начале — проекты «РосЯма» и «Роспил». Помню, что «РосЯма» было одним из первых приложений, которое я скачал на свой первый айпад. К середине 2010-х мне уже была не так интересна его деятельность, но я ходил за него голосовать на выборах мэра Москвы в 2013 году. Я бы не сказал, что у меня сильно изменилось к нему отношение, но политика вокруг так изменилась, что многие вещи, которые он делал в рамках избирательной кампании в 2013, сейчас уже не очень допустимы.
Навальный — очень сильный и волевой человек. Я не нахожу вещей, которые могли бы его сломать в колонии. Даже в тот момент, когда Ковровская колония жестила, затаскивала его в ШИЗО по ерунде, он максимально держался.
У него есть внутренняя система убеждений. Когда ты согласовываешь действия со своими принципами, то чувствуешь, что способен преодолеть любые испытания. Для поддержания душевного здоровья очень важно не находить компромисс со своей совестью.
— Зачем Навального перевели в колонию ИК-3 в поселке Харп Ямало-Ненецкого автономного округа? Это вид наказания или стандартная практика?
— Мы запросили информацию об этом и ждем ответа. По статье Навального закон формально позволяет отправить человека куда угодно. Однако Верховный суд в 2020 году изменил эту практику и заявил, что должны быть основания, чтобы послать заключенного в отдаленные от места прописки территории. Здесь может и не быть особой подоплеки. Нельзя сказать, что в Харп очень сложно добираться. В России много колоний, которых достичь значительно труднее. Например, «Вологодский пятак», который находится буквально на острове, а сотрудники там живут вахтовым методом. Прилететь можно только на вертолете, практически фильм «Остров проклятых».
Навального довольно быстро привезли — вместо стандартного месяца этап занял две недели. Я пока был в Харпе один раз, съездил после новогодних праздников. Салехард и Харп мне понравились, я в восторге (без сарказма!). Про саму колонию много рассказать пока не могу, кроме того, что жалоб на нее нет. Мы не хотим привлекать особенное внимание к этой колонии, потому что Навальному там сидеть 14 лет. Я не думаю, что его переведут куда-то еще. Не хотелось бы портить с сотрудниками колонии отношения.
— Как вы относились к шумихе, которую сторонники Навального подняли в соцсетях во время этапа?
— Шумиха была лишней. Я понимал, что его отправили на этап, а закон дает право сообщить об этом только по факту достижения конкретной точки. Здесь нет политического давления. Мотивация — обеспечение безопасности. Зэков перевозят в вагонах и зачастую маршрут можно отследить.
Шумиха привела еще к очередному появлению профессора Валерия Соловья, издания «База» и так далее. Для меня это выглядело как бал Сатаны, на котором каждый пиарился как мог. К сожалению, команда Навального на нем была тоже. С членами ФБК я совсем не взаимодействую, все вопросы я обсуждаю с семьей. Если я буду видеть, что от лица Навального публикуют какие-то странные вещи, я подниму хай. Но пока я вижу, что он продолжает с некоторыми из них общаться через письма, которые цензурируются. От нечего делать мы обсуждаем с ним новости, в том числе про выборы. Он бы хотел, чтобы россияне на них пошли, потому что ему важно политическое участие людей.
— Вы боитесь, что на вас могут завести уголовное дело? Как справляетесь с этим страхом?
— Разумеется, боюсь. Эти опасения добавляют мне стресса, в квартире я, бывает, вздрагиваю от посторонних шумов. Когда такие эмоции возникают, я рационализирую их.
Если они примут решение арестовать меня за какую-то натянутую ерунду, я ничего с этим сделать не смогу. Если таких вещей на постоянной основе бояться, то нужно бросать адвокатскую деятельность в принципе. Я до сих пор верю в какую-то ценность права.
Я зачастую вижу у судей понимание сфабрикованных политических дел. Они мне иногда об этом напрямую сообщают во время неформального общения. Они могут проявить свою человечность в мелких аспектах, например, разрешить свидание с друзьями или дать неограниченные телефонные звонки, что в обычном деле не встретишь никогда. Это дает надежду.
— Как вы относитесь к мнению о том, что российская адвокатура в современности — фикция, ведь 99,7% приговоров являются обвинительными? Что изменилось в адвокатуре с начала войны?
— Адвокат работает на своего клиента. Только клиенту определять, фикция его деятельность или нет. В отличие от высказывающих похожие мысли уехавших, сидящим здесь по политическим делам есть что терять. Для многих из них еще важно показать, что они сделали все что могли. Продемонстрировали свою правду. Это ощущение может дать только адвокат, которому человек доверяет.
После февраля 2022 года адвокатура перестала быть спасательной шлюпкой для самой себя. Защитный статус исчез — теперь могут и за фейки арестовать, и толпой избить в Чечне. Если у этих правоприменительных практик нет никаких ограничителей, они будут развиваться бесконечно. Такова логика бюрократии. В идеальной России подобные эксцессы должен будет ограничивать независимый суд.
— Вы — представитель «оставшихся». Как вы относитесь к спорам с «уехавшими»?
— Такие споры довольно естественны. У каждой группы формируется свой опыт. Люди перестраивают свой быт и становятся другими. Их объединяет только прошлая жизнь и цвет паспорта. На этом трудно выстраивать какую-либо коммуникацию, потому что каждый будет со своим мнением лезть в чужой огород. Важно найти общие точки и приготовиться к тому, что все это надолго, на 20–30 лет. Ссоры и ругань только отдаляют признание этого.
