Евгений Бабушкин
Многие россияне, уехавшие из страны после начала большой войны, испытывают трудности по поводу своей национальной идентичности. Кто-то стал гражданином другого государства, кто-то порвал все связи с родиной, кто-то, наоборот, стал острее чувствовать свою принадлежность к России. Об опыте собственной национальной идентификации по просьбе Republic-Weekly рассказывает писатель и основатель литературной мастерской «Странные люди» Евгений Бабушкин.
Я понял, что русский, на рынке в Нови-Саде. Я просто сказал «Москва», и люди вокруг начали танцевать. Зеленщик спел из гимна, апельсинщик сказал, что хранит дома портрет Путина, а мясник даже достал крохотного Путина из бумажника, где добрые люди держат жену и детей. Вы, русские, счастливые, что у вас такой сильный хозяин, сказал мясник.
Я хотел сказать, что не очень-то счастлив, но странно было их расстраивать.
В первые дни большого вторжения мы с женой взяли кота и бежали в Вильнюс. В баре «Кочевники» — правда так называется — друзья-европейцы утешительно мне наливали и говорили, что война и до осени не продлится, вот-вот ЕС поставит Украине какие-то особенные мины, чтобы головы русских солдат взрывались прямо в окопах.
Счет нам принесли красиво — в обложке для паспорта.
Они еще немного рассказали, как будут взрываться головы. Потом осторожно спросили, не обижаюсь ли я. И я осторожно ответил — нет, конечно, и мы номады, и бар у нас номадский, и капли чужих мозгов на чужой земле совершенно меня не касаются.
Я продолжил думать об этом в Хайфе. Израильский паспорт я делал в дни Пурима, весеннего карнавала. В министерстве мрачный мужик в костюме божьей коровки спросил, кем я хочу быть, какой национальности.
Меня вырастила русская бабушка, никто в моей семье не прятал Талмуд за печкой, и никого погромщики не заставляли говорить «кукуруза». Мое еврейство — просто интересный факт, а израильский паспорт вообще читерство, выигрыш в генетическую лотерею.
Но я сказал божьей коровке, что хочу быть евреем. Мне показалось это вежливым.
— Ты не можешь быть евреем, — сказал коровка. — У тебя мать русская. Ты можешь быть русским. Или никем.
— Как это никем?
— Ну так. Поставим прочерк.
Почему я выбрал прочерк, хотя с каждой секундой карнавала чувствовал себя все более русским? Боялся, что коровка осудит меня за Бучу?
Я продолжил думать об этом уже в Варшаве, покупая жене цветы — то ли она меня обидела, то ли я ее, но было срочно нужно что-то с лепестками.
Варшава в те дни была совсем как Москва (полякам не говорите). Бескрайняя, жадная, пыльная, и все говорили по-русски — украинцы, беларусы, грузины, десятки тысяч беженцев и эмигрантов. И только русские говорили по-английски.
В цветочном я спросил пионов и гортензию. Девушка сощурилась и спросила, откуда я.
— Well, originally I am from Russia…
Взгляд затвердел.
— But I live in Israel.
Взгляд смягчился.
— Тогда мы можем говорить по-русски.
Понимаете, в беларусской и украинской гортензии есть фрикативное «г», а по-английски она вообще другое слово, и цветочница-украинка меня спалила сразу.
Мы поговорили — я про погоду, она про Одессу, — и она очень серьезно отпустила мне грехи. Я бросил Россию (сказала она) и отрекся от ее преступлений (сказала она).
Я мог спросить, а что тогда с моей новой страной. ХАМАС уже вырезал тысячу израильтян, ЦАХАЛ сжег в ответ десять тысяч палестинцев, когда настанет час моей новой ответственности и за что именно?
Но девушка была хорошая, и ее бомбили, и я не стал душнить.
На днях в Тель-Авиве снова пришлось подумать. Мы говорили с Этгаром Керетом, великим израильским писателем (это мое мнение) и безродным космополитом (так он сам себя однажды назвал).
Писатели Этгар Керет и Евгений Бабушкин
соцсети Евгения Бабушкина
Это был паблик-ток, я сильно переживал и вертел в голове заготовки. А я ему такой про гортензию… а он мне про кукурузу… а я ему… И я, конечно, рассказал про паспорт и коровку. В зале засмеялись, а Керет ответил, как я и мечтал, что все в порядке, что он тоже прочерк.
Потом мы даже обнялись, он показал мне фото кролика, а я ему кота, и я подумал: вот же здорово, как все красиво вышло, вот такая у меня теперь новая идентичность, вот с таким крутым мужиком я ее делю, обязательно напишу об этом колонку, но сначала ужин.
Я мыл овощи и думал: что же это — быть русским? Ошеломленно молчать, когда тебе в лицо суют Путина?
Врать со стаканом в руке, что ты ни при чем?
Смиренно принимать иллюзию выбора?
Постоянно бояться, виниться, стесняться и в упор не видеть зло, если оно меняет флаг?
А может, это культурный код? Буря мглою гадость заливная рыба? Или, например, слушать новый альбом ATL про конец света и замечать его сходство со Стратановским и Ходасевичем?
А впрочем, какая разница, раз я теперь прочерк.
Так думал я, а мои русские руки как будто сами взяли русский нож и с русским стуком начали резать русский салат русской музыке в такт.
Вы прочитали материал, с которого редакция сняла пейволл. Чтобы читать материалы Republic — оформите подписку.