Фото: Wikipedia
Казнённому 25 декабря 1989 года Николае Чаушеску выпала странная жизнь после смерти. На постсоветском пространстве, особенно в России и Беларуси, его всё чаще воспринимают как своего рода эталон автократа, ложный маяк для последующих коллег по цеху. Ведь биография румынского диктатора показывает до боли знакомую картину: средней руки бюрократ, с явными комплексами из-за низкого роста и плебейского происхождения, добивается неограниченной власти, потом живёт в безвкусной роскоши и долгие годы наслаждается повсеместным раболепием. А венчает всё это нечто неизведанное, но многими желаемое у себя дома — доведённый прозревший народ восстаёт против тирана и буквально ставит его к стенке.
Но вот пал ли «гений Карпат» жертвой действительно народного гнева? Тщательный разбор событий непосредственно декабря 1989 говорит о другом. Скорее сама система оперативно пожертвовала своим обанкротившимся хозяином, чтобы остаться у власти.
Выражаясь фигурально, старая румынская элита ампутировала повреждённый палец, чтобы сохранить руку целиком. И при всей одиозности персоны Чаушеску, следует признать: такая расправа — не лучший зачин для строительства правового государства и свободного общества.
Как жабы гадюк судили
25 декабря 1989 в городе Тырговиште румынские военные судили Николае Чаушеску и его супругу-соправительницу Елену. В памяти румын и иностранцев этот процесс остался весьма странной, если не абсурдной квазиюридической процедурой.
«Через дверь я слышал каждое слово. Я понимал, что тут что-то не то. Елена жаловалась и отказывалась признавать суд. Так называемые адвокаты действовали как обвинители. Но я был солдатом, выполняющим приказы»
— Дорин-Мариан Чирлан, старшина румынской армии, участник казни четы Чаушеску
Разбирательство над главой государства и его женой-зампремьера уместилось в полтора часа, будто бы собравшиеся разбирали дело карманных воришек или уличных хулиганов. Между тем, наспех собранный новыми хозяевами Бухареста Чрезвычайный военный трибунал под председательством полковника Джикэ Попы предъявил супругам Чаушеску прямо-таки нюрнбергские обвинения. В ход пошли сразу четыре особо тяжкие статьи уголовного кодекса социалистической Румынии:
- № 145, разрушение национальной экономики;
- № 163, вооружённое выступление против народа и государства;
- № 165, разрушение государственных институтов;
- № 356, геноцид.
В сколь-нибудь нормальных условиях каждый из этих пунктов послужил бы предметом для многолетних прений. Да, в декабре 1989 большинство румын наверняка б согласились с постановкой вопроса, что чета Чаушеску разрушила государство и национальную экономику. Все помнили последнее десятилетие, когда страна жила в постоянной сверхжёсткой экономии; режим выплачивал набранные ранее на Западе многомиллиардные долги. Румыния тогда даже по меркам соцлагеря выглядела исключительно жалко: пустые магазины, выстуженные квартиры и электричество по два-три часа в день.
Фото: Wikipedia / Scott Edelman
Однако и это, и другие обвинения требовали детальных разбирательств, которых ЧВТ совершенно не желал проводить. Например, как геноцид на трибунале подали последний «подвиг» диктатуры — разгон стихийных протестов 16–22 декабря в городе Тимишоара. Войсковая операция против гражданского населения стоила жизней примерно сотне мужчин и женщин, но никак не 60 тысячам. Тем не менее, Попа и его коллеги оперировали именно этой взятой с потолка цифрой и старательно игнорировали тот факт, что Чаушеску-муж на начало тимишоарской зачистки вообще находился за пределами Румынии.
По существу весь процесс свёлся к зачитыванию обвинений, прерываемому выкриками подсудимых. Оба Чаушеску отрицали как справедливость обвинений, так и законность противостоящей им структуры. Неугомонный Николае не уставал повторять, что его, как легитимного главу государства, судить может лишь Великое народное собрание Румынии, а не взявшаяся из ниоткуда банда предателей-путчистов. Судьи в ответ напоминали: старого парламента уже нет, республика за несколько дней успела сильно измениться.
Фото: Wikipedia / Scott Edelman
Удивительно, но Попа оставил обоим супругам шанс спастись, пусть и в весьма иезуитской манере. Им предлагалось всего лишь признать себя самих (sic!) невменяемыми и, по-видимому, отправиться вместо расстрельного застенка в психлечебницу. Впрочем, совсем не факт, что новые власти Румынии потом соблюли бы эту сделку.