С началом кризиса в музыкальной индустрии многим казалось, что фирмы-мейджоры, подобно неповоротливым динозаврам, вымрут первыми. Отягощенные обширными каталогами, неспособные к эффективному антикризисному менеджменту, устанавливающие бесчеловечные цены на свою продукцию, привыкшие к легким заработкам, зажигающие звезд по мановению рекламы – смогут ли они приспособиться к новым реалиям рынка? Вспомнился курьез с одним поступившим на работу в транснациональную музыкальную корпорацию пиар-менеджером: около полугода он рассылал новости компании с чужого электронного адреса под женским именем, терпеливо ожидая, пока «где-то в Европе» верховное руководство утвердит решение об открытии его собственного почтового ящика. Этот случай неплохо символизировал деятельность российских представительств мейджоров в «тучные» годы. Однако кризис многое изменил. Мейджоры, как и независимые компании, о которых речь шла в прошлом посте, собрались и постарались перестроиться. Длинные каталоги теперь ориентированы на потребителей старшего поколения, для молодежи осваиваются цифровые продажи музыки, да и новые звезды, за которых народ готов платить, по-прежнему открываются – пусть некоторые из них, как Сьюзен Бойл, предпенсионного возраста, а некоторые, как Леди Гага, берут эпатажем. О перспективах и проблемах мейджоров мы побеседовали с генеральным директором компании Universal Music Russia Дмитрием Конновым. – Первый раз я попал в офис транснациональной корпорации PolyGram Russia году в 1996-м и был поражен тамошней атмосферой: евроремонт, сотрудники смотрят на огромном телевизоре западные клипы, кидаются бумажками, веселятся. Возникло ощущение, что региональное отделение мейджоров – это такая синекура: сидишь и наслаждаешься жизнью во всех ее проявлениях, да тебе еще и деньги за это платят, причем в валюте. – Тот, кто говорит, что шоу-бизнес – это тяжелая работа, просто врет или употребляет наркотики в неправильном количестве. Это прекрасная работа. Мы тоже можем похвастаться атмосферой. У нас бывают домашние посиделки, мы уже второй год празднуем Новый год в офисе, и люди, которых мы в суматохе забываем позвать, ужасно обижаются, бросают всё, приезжают по пробкам… Бросаться бумажками – это ерунда по сравнению с тем, что в прошлом году я сделал уступку коллективу и в офис купили караоке: это было забавно. Мальчики приносят алкоголь, девочки – домашнюю еду. Так что отдыхать мы умеем. А работа – нет, не синекурная. В 90-е годы это было еще совместное предприятие, а с 1998 года компания на 100% принадлежит Universal Music Group International. Это наша хозяйка, мама. Папы нет. Соответственно, мы живем в тех экономических понятиях, которые близки, скорее, банкам. У меня вчера была встреча с «Альфа-Банком», и мы говорили совершенно на одном языке. Для нас тоже такие понятия, как EBITDA (показатель прибыли до вычета налогов, процентов и т.д. – А.М.), прибыльность и прочее, являются доминирующими. Всё, чем мы занимаемся здесь последние четыре года, подчинено задаче зарабатывания денег. Могу похвастать, что компания прибыльна. В 2009 году наша чистая прибыль на 10% больше, чем в 2008-м. – Несмотря на кризис? – Кризис есть, но прибыль больше. – Насколько вы зависимы от материнской компании? В каких пределах вы можете проводить самостоятельную политику? – Речь не идет о зависимости. Наша компания учреждена западнее Бреста для того, чтобы проводить политику, выработанную западнее Бреста, на территории Российской Федерации и стран СНГ. Кроме Молдавии, которая управляется из Румынии, и Грузии, которая вышла из состава СНГ. Понятно, что у нас нет бизнеса в Узбекистане, Таджикистане и Туркменистане. В смысле задач мы ничем не отличаемся от любой другой «дочки» – но свои задачи решаем, исходя из местной специфики. Что-то требует пошагового согласования, а в каких-то моментах мы абсолютно свободны. У любой западной компании есть план, который не рассматривается как повод для дискуссий, а является требованием к выполнению. На уровне обсуждения плана дискутировать можно – и эти дискуссии, как правило, довольно результативны. – Изменилась ли политика компании в связи с кризисом? Были ли сокращения, ужимания и т.д.? – Ужасно горд собой: считаю, что десять процентов роста «ебитды» произошли в том числе из-за того, что мы не уволили ни одного человека. Всего в компании работают 35 человек, из них 10 человек обслуживают два склада физических носителей. С точки зрения любого HR-агентства, мы ниже плинтуса, в категории «от нуля до 50». Иногда люди перерастают компанию. Количество имеющихся направлений деятельности ограничено, поэтому, если человек вырастает, у него два пути: либо попытаться подсидеть начальника, что в компании из 25 человек всегда видно: это не интриги на ткацкой фабрике, где работает 8000 ткачих, – либо уйти в другую фирму. В прошлом году у нас ушли два менеджера, оба сейчас работают на топовых позициях – один остался в рекорд-бизнесе, вторая ушла в Microsoft. При этом на наши домашние вечеринки они с удовольствием приходят. Сокращений не было, хотя мы резко порезали маркетинг и то, что называется дурацкой аббревиатурой A&R («артисты и репертуар» – А.М.). Мы решили, что выполним те обязательства, которые брали на себя, хотя иногда выполнение затягивалось по вине наших партнеров – это касается проектов, в которых мы выступали просто как выпускающая компания. Но если в контракте написан 2006 год, а альбом артист принес в 2009-м, мы обязательства выполняли, хотя и объясняли музыканту, что чуда не произойдет – поезд ушел. Не подписывали в 2009 году никого нового, за исключением Александра Рыбака: но и то, деньги на это нашлись, потому что мы сократили другие расходы. И немножечко ужались с точки зрения рассадки сотрудников – сели поплотнее Зарплаты – не сокращали. – Кризис продаж физических носителей вы на себе ощутили? – Конечно. Восточные люди считают, что кризис – это не всегда плохо. Мы в прошлом году более 40% своего дохода заработали цифровым путем. В 2008 году этот показатель составлял 25%, а стартовали цифровые продажи в нашей компании в 2006-м. Тогда они составляли 2%, через год – 18%. Мы не получаем дохода от концертов «юниверсаловских» артистов в России, а только в этом году приедут 50 Cent, Metallica и U2. За счет цифровых продаж мы диверсифицировали поступление денег в компанию. Но, к сожалению, если бы кризис не ударил по ритейлерам, то доходов было бы больше. Россия до начала финансового кризиса развивалась собственным путем: во всем мире продажи физических носителей уже падали, а в России, Польше и ЮАР они росли. Не скажу за Польшу и ЮАР, но в России с 2005 году бурно развивалась сеть ритейла в регионах. Ритейлеры столкнулись с тем, что такой же самый, но паленый товар, продается тут же через дорогу на базаре. В этой связи они были вынуждены ставить очень вменяемые цены и продавать исключительно легальный товар. Чтобы убедить людей, что у них легальная водка, приходилось продавать и легальные диски. Являясь коренным москвичом, я далек от московского снобизма и скажу, что аудитория Нижнего Новгорода, Самары и Ростова достаточно продвинутая в плане музыкального потребления. Там, конечно, тоже есть свои Бирюлево и Братеево, которые живут с музыкой таксистов, тем не менее на модные танцевальные мероприятия там собираются до 10 000 человек. Поэтому там оказался огромный рынок для потребления западной поп-музыки вроде Black Eyed Peas и Нелли Фуртадо. За счет этого физические продажи росли. Кроме того, в Москве и Петербурге такая скучная история, как борьба с пиратством, начала действовать на уровне местных законов. Понятно, что палки регулярно перегибались, но в Москве, например, пропорция «пиратка-легалка» накануне кризиса достигла 50/50. Вся эта история накрылась буквально за несколько месяцев, потому что ритейл, живший за счет коротких и быстрых денег в кредит, моментально отреагировал на сокращение покупательной способности. Они почистили полки. Одним из первых товаров, попавших под сокращение, оказались компактные диски. Интерес к кино, телевизионным и детским программам остался, а музыкальные носители резко упали. Вообще сокращение продаж СD сложно оценить, потому что это по-прежнему непрозрачный рынок. Производители утюгов и пылесосов могут вести собственный рейтинг, основанный на штучках, а мы – единственная страна в мире, где Billboard год издавался без хит-парадов. Поэтому могу привести только оценочные цифры: по моим ощущениям, продажи к весне прошлого года упали процентов на 80 – все крупные дистрибьюторы фактически были изгнаны из магазинов. Потом ситуация стала немножко выправляться, закончилась девальвация, стало поспокойнее, и в какие-то магазины CD вернулись и чувствуют себя относительно хорошо. Общее падение рынка физических носителей за 2009 год – 40–50%. Две основные причины – то, что вы не могли купить диски в привычных торговых сетях, и то, что законопослушные газеты, советуя, как сэкономить в кризис, предлагали «разрешить своему ребенку скачивать музыку в интернете и не давать ему деньги на CD». В результате, аудитория до 30 лет в качестве потребителей физических носителей полностью потеряна. Раньше носитель по отношению к потребительской корзине стоил смешных денег; сейчас, когда доходы родителей упали, студенты и школьники перестали покупать диски. – Нет ли у тебя ощущения, что музыка теперь не имеет для молодежной аудитории такого значения, как раньше? – Будем реалистами: в нормальной экономике она никогда не имела большого значения. Мне 38 лет, а тебе сколько? – 37. – Мы с тобой, конечно, помним программу «Утренняя почта»: надо было посмотреть всю совэстрадную трахомудию, чтобы в конце Юрий Николаев показал что-нибудь зарубежное, причем отличающееся от итальянцев. Мне, кстати, до сих пор непонятно, почему на излете Советского Союза, при Брежневе, Андропове и Черненко так напряженно навязывалась итальянская эстрада: показывали конкурсы «Сан-Ремо», вырезая оттуда выступления западных артистов. Поэтому я отлично помню свои собственные ощущения от того, что какая-то радиостанция, чуть ли не «Маяк», стала передавать программу «Лучшая американская двадцатка» – раз в месяц на русском языке какой-то эмигрант из Лос-Анджелеса ее вел. И все ждали, записывали – любой из нашего поколения расскажет такую же историю про переписанные кассеты «Аквариума», поездки на запрещенные концерты в Питер. Мы – жертвы железного занавеса, а нынешние потребители отличаются от нас тем, что, например, не представляют себе телевидения без рекламы, не знают мир без электронной почты и однозначно не понимают, что такое пейджер и как люди жили без SMS. Музыка превратилась в тот же самый товар, тот же самый фон, которым она была для французов, жителей ФРГ, Соединенных Штатов и т.д. Это просто жизненный фон. Молодежь во всем мире – основной потребитель музыки, и вот почему. Пока у тебя нет образования и сформировавшегося мировоззрения, хочется с кем-то себя идентифицировать. С кем себя может идентифицировать 13-летняя девочка? Они, конечно, могут разделиться на тех, кто видел х…, и тех, кто его видел только в кино, но это как-то не принято. Поэтому они делятся на тех, кому нравится Сережа Лазарев, и тех, кто любит группу Tokio Hotel. Это совершенно нормально, но эта история проходит. Из каждого десятилетия остается не так много музыки. Артисты, которые растут и меняются вместе со своей аудиторией, всегда в меньшинстве. Даже в эфире ностальжи-радиостанций остается не так уж много хитов №1 десятилетней и более давности. В свое время эти песни удовлетворяли потребности 15-20-летних людей, а через десять лет не нужны уже никому. Поэтому я далек от ощущения, что музыка потеряла свое колоссальное значение. Открытые границы, сорок FM-радиостанций и возможность смотреть западные музыкальные телеканалы привели к банальному результату: российский потребитель музыки сейчас ничем не отличается от всех остальных. – Какое значение в конкуренции мейджоров имеет величина их каталогов? – Гораздо важнее величина рынка. Для нашего основного конкурента, который теперь называется не Sony BMG, а Sony Music, год сложился удачно по двум причинам. Одна печальная – это смерть Майкла Джексона, а вторая радостная – это Сьюзен Бойл. Тем не менее Universal остался доминирующей компанией по продаже музыки в мире. Я имею в виду – там, где этот рынок транспарентный, где еженедельно приходит хит-парад с указанием цифр продаж в штуках. – А вы ответили на Сьюзен Бойл Леди Гагой. – Вообще-то Леди Гага выпустила альбом в августе 2008 года, а песня «Just Dance» добиралась до вершины хит-парада рекордные 33 недели. Ее не сразу восприняли всерьез, но формально – это Сьюзен Бойл стала ответом на Леди Гагу. Хорошо, когда у тебя в каталоге есть много old-позиций. У нас есть Стинг, Элтон Джон, великая и ужасная ABBA, Боб Марли – в России это всегда хорошо идет. Но если говорить на языке цифр, то 80% продаж приходится на актуальную музыку. – Остальные 20% приходятся на более возрастную аудиторию? – Не обязательно. Я, например, понял, что не люблю CD, я спокойно обхожусь без обложки и буклета. С точки зрения маркетинга, я сейчас делаю большую ошибку, сравнивая себя с потребителем, но, тем не менее, в свои 38 я предпочитаю не CD, а сервис Spotify. Это гораздо более приятный сервис, чем скачивание и все остальное. Но у аудитории «30+» в России есть такая интересная специфика: если ты, пробившись через железный занавес, добился тут популярности и остался в памяти русского народа, то что бы ты ни делал дальше, какие бы позорные у тебя ни были цифры продаж на Родине, здесь у тебя всегда все будет хорошо. Когда приезжают сюда люди из лондонского офиса и видят в Москве рекламу Boney M, они зависают минут на пять. Эту группу вообще нигде не помнят, спрашивают: «Они что, живы? Или это концерт памяти?» У группы Rammstein за три недели продано 22 000 CD. Стинга купили 15 000. «Золотой» статус для альбома зарубежного артиста в России – 10 тысяч, «платиновый» – 20. Последняя A-Ha – продано 20 тысяч. Кредит доверия к этим артистам у нашего потребителя безграничный: им не жалко 300 рублей на любой его альбом, даже если предыдущий был полным г… – Проясни политику Universal Music Russia в отношении локального репертуара. За последние годы было несколько громких подписаний российских артистов – и толком ни во что большинство этих контрактов не вылилось.
– Дело в том, что политика материнской и российской компаний в отношении локальных артистов меняется. В начале 2000-х годов политика «большой» компании была направлена на поиск талантов, которые сначала добиваются успеха в России, но теоретически представительны и для международного рынка. Они должны были быть либо настолько оригинальны, либо настолько вторичны, либо настолько хорошо сделаны по общим лекалам, что могли выстрелить на Западе. Именно таким образом очень удачно действовала компания BMG до слияния с Sony: огромный доход им приносили локальные рынки, а не только английский и американский, – достаточно вспомнить успех Modern Talking в России и «Макарены» Los Del Rio во всем мире. В первой половине нулевых годов политика российского подразделения Universal была такой же – отсюда успех группы «Тату». Помимо прочих факторов, повлиявших на триумф, песня «Нас не догонят» объективно прекрасна, что лишний раз доказали Алла Пугачева и София Ротару, спев ее дуэтом. В мире за «Тату» взялся Interscope – самый профессиональный лейбл на территории США, ответственный за успех Эминема, Мэрилина Мэнсона, Black Eyed Peas. Оказавшись там, человек с талантом и харизмой неизбежно сделает хотя бы один хит. Там работает профессиональнейшая команда, которая знает два рынка: английский и американский. Отсюда четыре недели на первом месте и очень хорошие продажи «Тату». Когда Universal подвел итоги продаж за 2003 год по всему миру, альбом «Тату» уступил только диску «The Massacre» 50 Cent. Это был огромный успех. Второй проект, который был очень близок к этой истории, – Smash!! Существует японский рынок. Он хорош тем, что там все стоит в два раза дороже, чем в Америке. И там не принято покупать музыку после того, как ты окончил вуз и пошел работать. «Взрослые» в музыкальные магазины ходят тайком. А пока ты школьник и студент, ты обязан отрываться – отсюда эта сумасшедшая японская молодежная мода и все такое прочее. Чтобы поддерживать эту историю, нужны музыкальные трендсеттеры. «Тату» страшно любили в Японии, и когда они отменили концерт на 80-тысячном стадионе Dome, это было максимальное оскорбление, которое артист может нанести своим поклонникам. Если артист, обливаясь потом, вышел и предупредил, что будет петь очень плохо из-за СПИДа, гриппа и рака вместе с поносом, его простят. Но взять и отменить – страшное оскорбление. Девочки сразу стали выбрасывать пластинки, жечь плакаты – «татумания» в Японии закончилась. Тем не менее, стало ясно, что это огромный рынок, который копируют еще две страны – Корея и Тайвань. В Корее и Тайване «смэши» очень удачно прокатились с промо-туром – если бы они не развалились, то могли бы выстрелить на этих и, скажем, латиноамериканских рынках. Что касается Линды, мы выпускали ее альбом «АлеАда», за который мне до сих пор не стыдно – это был первый диск с ее нынешним продюсером Стефаносом Корколисом, и, на мой взгляд, этот материал воспринимался публикой гораздо лучше, чем песни постфадеевского периода. Но контракт с ней закончился. Продвижение ее на Запад было бы возможно, если бы у артиста был английский. Давайте договариваться о том, что в вегетарианском ресторане вряд ли следует искать стейк. Зайдите напротив в стейк-хауз. Если вы всерьез думаете о международном успехе в музыке, надо отдавать себе отчет в том, что языком межнационального общения в этой сфере является английский. – Как тогда в ваш каталог попал Дельфин? – Дельфина подписывал еще не я, хотя и считаю выпущенный «Юниверсалом» альбом «Звезда» самым коммерчески удачным проектом артиста. В принципе, он до сих пор обеспечивает ему стабильные сборы в самых разных местах – от «Б-1» до «16 тонн». Там была история заинтересованности наших зарубежных коллег в развитии этого материала. Но без желания Дельфина начать говорить на другом языке ничего не могло получиться. Когда я понял, что в случае с Дельфином выполняем функции благотворительного фонда, мы артиста отпустили. – А чем отличалось отношение к локальному репертуару во второй половине десятилетия? – Стало понятно, что, если нас не пускают в концертный бизнес, то развитие любого российского проекта с нашей стороны превращается в благотворительность. Да, CD продаются, но не надо забывать, что диск российского артиста стоит как минимум в два раза дешевле зарубежного. Есть мобильные продажи, но из 90 рублей платежа за RBT до рекорд-компании дай бог доходит девять. Поэтому мы стали создавать совместные предприятия, самым удачных из которых стала группа «Бандэрос». Единственным нашим условием было влияние на репертуарную политику артиста: вместе слушаем материал, выбираем синглы, вы на них снимаете видеоклипы, мы их размещаем бесплатно даже на тех каналах, которые требуют (то есть требовали: с февраля «Муз-ТВ» заявил о прекращении этой практики) деньги, мы добиваемся того, чтобы это играло на радио. В результате группа «Бандэрос» продала больше 200 тысяч пластинок «Коламбия Пикчерз» не представляет» – это платина по российским стандартам, а по сегодняшним, даже двойная платина. Были и значительно менее удачные проекты типа Леши Воробьева, хотя я по-прежнему убежден в том, что, если бы подписали более жесткий контракт, из артиста мог бы получиться толк. Может, еще и получится, но это могло произойти значительно раньше. Типаж молодого, тульского (в хорошем смысле, то бишь «не московского») парня, натурала, блондина, спортсмена, на мой взгляд, достаточно продаваем. Другое дело, что мягкий контракт не позволял нам диктовать ему творческие приоритеты. – Репертуар его в основном ужасал: смазливый блондин-натурал пел что-то несусветное. – Вот ты и раскрыл главный недостаток этого контракта. У группы «Бандэрос» есть Саша Дулов, который писал песни, хотя какое-то время и действовал инкогнито. У него очень хорошо с чувством ритма и языка – поэтому в проекте не было проблем с отсутствием материала. Песни иногда писались долго, мастерились еще дольше, но это решаемо: если ты забыл, что зима заканчивается в марте, следующая неизбежно начнется в декабре, и твоя зимняя песня рано или поздно зазвучит. С Лешей мы не оговорили, что материал должен быть отобран, отмастерен и аранжирован нами… И тут выяснилось, что у нас с Катей (фон Гечмен-Вальдек, продюсер Алексея Воробьева. – А.М.), хотя мы давно знаем друг друга, просто принципиально разное видение музыкального материала. Выполнив определенные обязательства, мы постарались не расстаться врагами. Мы с ней здороваемся (смеется). – Сейчас ваша заметная российская позиция – Рома Кенга. Он выполняет роль «придворного музыканта», или вы действительно верите в коммерческие перспективы его достаточно фоновой музыки? – В конце 2007 года мы получили разрешение на работу с российскими артистами по российской схеме. Долгое время мы не имели права подписывать договора, в которых выступали как продавцы концертов на локальном рынке. Сейчас наш головной офис это разрешает. Мы стали искать проекты, которые, с одной стороны, соответствовали бы рынку, с другой – немножечко бы его опережали, то есть были бы либо остромодными, либо немножечно эстетскими. Мы мечтали о девочке, которые значительно более востребованы, чем мальчики (несмотря на то, что именно девочки и являются во всем мире основным потребителем музыкальной продукции). Но те девочки, которые к нам приходили, даже хорошие и голосистые, к сожалению, сами не писали. А нам хотелось найти человека, у которого нет проблем с репертуаром. В историю появления Ромы Кенги никто никогда не верит, хотя это правда. Всё началось с «майспейсовской» ссылки, на которой мне ничего не понравилось, кроме одного трека. (Мы его по требованию Ромы пока не публиковали, но рано или поздно я его уломаю.) В ответ на вопрос, «а есть ли что-то еще», я фактически услышал то, что потом стало первым альбомом Ромы. Мы решили, что гипотетическая девочка будет танцевальной, а Кенга – более таким эстетским, английским, в костюме. Правда, как только начался кризис, этот образ сразу потерял свою актуальность. И тут мне вспомнился предыдущий кризис. Так получилось, что в 1997 году я завел свой маленький бизнес. У нас с партнером было крошечное рекламное агентство. При наличии парочки хороших заказчиков мы себя отлично чувствовали. (Это было мое маленькое отступление от карьеры в шоу-бизнесе – до этого я работал с Болдиным, еще с кем-то.) В 1998-м мы торжественно разорились за полчаса до дефолта: деньги у нас лежали в одном банке, который лопнул. Партнером я был младшим, поэтому доверил старшему (который действительно был старше на десять лет) наблюдение за деньгами. Я остался без работы и, засунув свою гордость совладельца компании куда подальше, пошел на «Радио Максимум» на позицию пресс-атташе. Но я хорошо запомнил, что в демократичных клубах в то время было реально не протолкнуться даже в четверг и в среду. Поняв, что новый кризис – надолго, а проект мы бросать не хотим, пришлось отойти от эстетской истории и сделать танцевальную. Все Ромины песни попали в Тор100 «Топхита», хотя первый сингл «Новые моря» прошел не так удачно, как хотелось. А потом был римейк «Summer Night City» ABBA, «Самолеты» с Агнией Дитковските, следующая песня тоже будет быстрая. Но главное для нас – что артист поехал, у него начались гастроли. В проекте, ориентированном на русский рынок, важны ротации, присутствие в прессе и концерты. Все это сейчас есть, надеюсь, что дальше будет еще лучше. – Он делал римейк на песню Александра Рыбака. Это связано с какими-то контрактными обязательствами перед компанией? – Нет. Когда у нас возникла необходимость сделать этот римейк, удобнее всего оказалось обратиться к Роме. Зачем было платить эти же деньги человеку со стороны? – Кстати, о Рыбаке. Вы его числите по ведомству локального репертуара или международного? – На самом деле, локальный. Международный репертуар мы сами не подписываем, а получаем от «мамы». Рыбака мы подписали в апреле, нам помог норвежский офис, приславший запись его выступления на местном отборочном этапе «Евровидения». У меня сразу возникло ощущение, что «Fairytale» – русская народная песня. Я связался с его менеджментом, попросил другие треки, и мы начали переговоры. Контракт подписан по российской схеме, но если продюсером Ромы Кенги являюсь я, то у Саши есть норвежский менеджер. Контракты не рабские: и Рома, и Саша имеют право сказать «нет», но обосновать это. В России мы занимаемся прокатом Рыбака, его продвижением, продажами. – Его уже полюбили славянские и скандинавские страны. Но ведь Александру интересно и западное продвижение? – Да, мы в декабре были в Норвегии, и выяснилось, что за исключением Скандинавии, Саша Рыбак нигде не заработал столько денег, сколько на территории СНГ. И по продажам, и по скачиванию, и по статусу. Песня «Fairytale» до сих пор играет на радиостанциях на Украине. Местные менеджеры Рыбака считают, что у него два домашних рынка – норвежско-скандинавский и российско-славянский, Москва и Осло. Ему в такой ситуации комфортно. Когда мы знакомились в мае, он еще плохо говорил по-русски. – Да, я заметил, когда брал у него интервью. – Раньше он просил перевести какое-то слово с английского, а сейчас задумывается и вспоминает его по-русски. Его здесь принимают очень тепло. Почему могут возникнуть проблемы с продвижением на Запад? Как ни странно, над ним тяготеет ярмо победителя «Евровидения». Становиться певцом для немецких бабушек с синими волосами Рыбак в свои 23 года ни при каких условиях не хочет, а то, что ему предлагают в Германии, связано, насколько я знаю, не с широкой аудиторией, а со специфическим Eurovision community. Тем не менее у него все очень хорошо в Греции, в Польше. В июне у него появится второй альбом, который пишется на английском языке, а мы переиздадим этот альбом на русском. Там есть парочка очень сильных новых песен, которые должны стать большими хитами и в России. Кроме того, у нас накопился материал, оставшийся от каких-то артистов или пришедший со стороны – поэтому два-три больших русских хита в этом году Рыбаку обеспечены. – Ты не замечаешь у него признаков звездной болезни в связи с обрушившейся популярностью? – Нет. Он домашний мальчик. Только недавно переехал от родителей, что в принципе в Норвегии не принято – там в 18-20 лет принято начинать самостоятельную жизнь. Норвежцев мало, там население меньше пяти миллионов человек, – поэтому они как-то очень уважительно друг к другу относятся. Это не значит, что они не напиваются, что там нет ограблений, изнасилований и убийств, но в целом они спокойны, скромны и доброжелательны. Вследствие менталитета страны, в которой он вырос, и воспитания к понтам Рыбак относится скептически. – Какие у тебя прогнозы на наступивший год в отношении рекорд-бизнеса и состояния музыки? – Я думаю, год будет очень тяжелым. В прошлом году было где-то проще за счет подкопленного жирка. Вторая «блокадная» зима – это не первая, это гораздо жестче. Если говорить о России, здесь происходит две неприятные ситуации. Физический носитель перемещается из разряда массового товара в разряд подарков. С одной стороны, это хорошо. Группа Rammstein называет свою пластинку лучшим подарком, сопровождая ее шестью фаллоимитаторами. Продавцы локального репертуара отмечают, что пресловутые дорогие версии дисков продаются лучше, чем дешевые. С другой стороны, необходимо отдавать себе отчет, что будущее у CD довольно скромное. Второй неприятный момент связан с тем, что единственным способом зарабатывания на музыке в «цифре» остается RBT (рингбэктоны). Никто из больших операторов, у которых есть эта услуга, не оказывает ее пиратским способом. На mp3-файл нельзя посмотреть, хотя в 2006 году на встрече с каким-то милицейским чином последний требовал показать ему «этот е…ный mp3», – представители рекорд-бизнеса слегка смутились, но показать не смогли. В случае с RBT все эти файлы лежат на платформе оператора, операторы не пользуются паленым контентом. Всё остальное по-прежнему можно взять бесплатно – любую мелодию скачать в интернете и поставить на телефон. Перспективы у этого бизнеса есть, но чтобы он действительно был бизнесом, а не неудачными инвестиционными проектами, требуется какое-то количество свободных денег, с которыми сейчас проблемы. Получается некий замкнутый круг. Русские не привыкли покупать музыку в интернете. Это не хорошо и не плохо, это просто факт. На Западе только опасаются появления поколения, которое будет считать, что музыка должна доставаться бесплатно, а у нас уже растет второе такое поколение. На мой взгляд, легальные сервисы, которую будут пользоваться в России максимальной популярностью – это сервисы типа Spotify. Это шведский сервис, который недавно открыт в Англии и в еще нескольких странах. В Англии им пользуются уже свыше 7 млн человек. Это стриминг. Бесплатный. Ты заходишь, регистрируешься, и перед тобой – более 15 млн файлов, которые постоянно пополняются: цифруется старый бэк-каталог, приходит новый. Ты можешь выстроить себе неограниченное количество плейлистов, единственное условие – каждые 15 минут твое прослушивание прерывается рекламой. Отключить рекламу очень просто – это стоит 9 фунтов в месяц. Можно слушать эту же музыку у себя на телефоне – сейчас не только в айфонах есть такая возможность. Англия не совсем правильная с точки зрения приведения в пример страна, потому что она помешана на музыке – музыкальная индустрия приносит 4% ВВП, в метро из десяти рекламных щитов примерно восемь посвящены концертам и альбомам. Так вот, и Spotify растет в Англии огромными темпами. К сожалению, владельцы сервиса не видят перспектив его развития в России в течение ближайших двух лет из-за ситуации с пиратством. Но дело все в том, что люди на него реально подсаживаются, потому что это очень удобно: любимую музыку не надо куда-то тащить, она есть в любом месте, где можно войти в интернет. Все большее количество людей отказываются от скачивания и накопления mp3-файлов в своем компьютере – проще иметь аккаунт в Spotify. Это как с фотографиями – раньше их сканировали и посылали друг другу, теперь просто держат в фотоальбомах в социальных сетях. На мой взгляд, подобные сервисы очень перспективны для России даже в варианте с рекламой. Возможно, заработает и история, когда ты качаешь музыку в обмен на просмотр рекламы, хотя в мире продвижению таких сервисов активно противодействует i-Tunes. Если говорить о русских артистах, то перегретый заказниками концертный рынок из-за кризиса во многом рухнул, и только сейчас начинают проявляться какие-то реальные признаки его оживления. Стоимость производства музыкального контента (тех же клипов) достаточно высока, а стоимость концерта сильно понизилась, поэтому окупается бизнес хуже и медленнее. Но я со сдержанным оптимизмом смотрю вперед: все пять лет, что я здесь работаю, мы получаем от материнской компании тот контент, который позволяет уверенно существовать здесь. Каждый год случается какой-то не очень ожиданный успех – Tokio Hotel. Нелли Фуртадо, «Бандэрос», Morandi, в этом году – Рыбак и Леди Гага. Много российских артистов у нас в каталоге не будет, но в новом году мы докажем, что Александр Рыбак – не артист одной песни, доведем Рому Кенгу до категории А и, возможно, запустим женский проект. Я более-менее понимаю, кто еще выстрелит из новых: из англичан это будет группа Miniviva, очень веселый поп, Шерил Коул из Girls Aloud с большими хитами, вернется No Doubt с великолепным альбомом. А вообще каждый январь ты не знаешь, как зовут того артиста, который через год принесет тебе главные доходы. Это одна из приятных особенностей нашего не очень синекурного бизнеса. Тем более что год действительно ожидается сложным. Надеюсь, что положительным итогом кризиса станет еще и то, что всевозможные монстры 80-х займут свое положенное место в музее. То, что люди до сих пор хотят видеть Вадима Казаченко – это перебор.
