Простой вроде бы термин «популизм» в последние пару лет употребляли настолько часто, что сейчас он вызывает скорее отторжение. Из теоретического определения слово превратилось в ярлык – первое, о чем нам сообщает «популист» рядом с чьей-то фамилией, это отношение соответствующего автора к политику, о котором он пишет. Проще составить список тех, кого к популистам точно не относят, – например, Ангела Меркель – чем понять, что общего у шоумена Дональда Трампа, социалиста Уго Чавеса, автократа Реджепа Эрдогана или потомственной партийной националистки Марин Ле Пен. А главное – занимает ли какое-то место в этом ряду Владимир Путин.
27 сентября на организованном МВШСЭН и РАНХиГС симпозиуме «Пути России. Народничество и популизм» выступил профессор Университета Флориды и руководитель Центра исследований Латинской Америки Карлос де ла Торре. Republic поговорил с исследователем о специфике популизма в Латинской Америке, разнице между популистскими движениями и популистскими режимами и о том, почему мы должны внимательно прислушаться к популистам, но отвергнуть их путь.
– C популизмом все сложно – пишут о нем много, но у всех он разный. Поэтому для начала я бы попросил вас дать свое определение.
– Популизм можно понимать – и это делает Кас Мюдде – как идеологию, в которой у вас есть «настоящий народ» против «плохих элит», или как политическую стратегию в предвыборной борьбе; мы также можем понимать его как политическую логику, которая задает определенные субъективности. Меня как раз интересует последняя точка зрения, высказанная, к примеру, Эрнесто Лакло. Для него популизм становится способом зафиксировать общественный антагонизм, расшатать политическую систему, чтобы создать новые институты. И хотя у нас хватает дебатов на тему того, что же такое популизм, мне кажется, пора начать разбираться с тем, к чему популизм приводит, особенно когда добирается до власти.
