Александр Петриков специально для «Кашина»

⤢

Историческая и эстетическая глухота российского государства дала о себе знать и на этих выходных. Вот легли практически друг на друга две даты – сталинский отраслевой военный праздник и круглая дата со дня смерти предпоследнего (если последним считать Бродского) бесспорного национального поэта, и даже смысла нет спрашивать, какая из двух дат оказалась отмечена на официальном уровне, как если бы это был Новый год и Пасха одновременно, а какая – только отозвалась в таблоидах скандальными новостями о надгробном изваянии, которому скульптор Рукавишников зачем-то сорок лет спустя решил заменить голову. Противопоставлять, наверное, было бы нечестно, да никто и не противопоставляет – флот дело в любом случае важное, и даже с уважением можно отнестись к тому, что российская власть и в петербургском, и в тувинском ее изводе достигла того возраста, когда хочется одеваться в косплеерские костюмы и устраивать зрелищные парады, – но ведь даже и на парад в воскресенье можно было бы успеть, посетив в субботу Ваганьково и сказав над реновированным надгробием что-нибудь хотя бы в духе «я люблю, вы знаете, почитывать историческую литературу». Тем более что Высоцкий – один из немногих поэтов, которых Путин публично и с удовольствием цитирует.

И пусть это будет исторический анекдот к памятной дате в актуальном политическом контексте, потому что строчку «Обнажил я бицепс ненароком, даже снял для верности пиджак» Владимир Путин оба раза публично цитировал, обращаясь, вы не поверите, к нынешнему своему полпреду на Дальнем Востоке Юрию Трутневу – ключевому участнику, если не сказать виновнику, нынешней хабаровской политической интриги. И чтобы разглядеть здесь именно иронию судьбы, а не просто забавное совпадение, стоит напомнить, в чем состояла настоящая уникальность Высоцкого. От тех времен остался известный анекдот про бабушку, перепечатывавшую на машинке «Войну и мир» для внука, принципиально читающего только самиздат – но Высоцкий как раз и был такой бабушкой. В неподцензурном, свободном от идеологического прессинга пространстве, в самиздатовско-магнитофонном мире он был не Галичем, бросавшим в лицо советским палачам страшную правду, и не Аркадием Северным из полукриминального подполья, а, пожалуй, даже неприлично советским автором для этого свободного пространства. Даже его песни, считавшиеся «блатными» (их много, все их помнят – «Тот, кто раньше с нею был» или, скажем, «За меня невеста отрыдает честно»), в принципе несложно представить себе напечатанными или исполненными с эстрады в СССР – пел же Утесов «С одесского кичмана», а в шестидесятнической «Юности» и не такое печатали, к исповедальной поэзии в те времена относились довольно просто. Песни «лирические» легко себе представить (да она их и запоет практически сразу после его смерти) в исполнении Пугачевой, которая из всех современников, пожалуй, была ближе всех к нему – «Женщина, которая поет» и «Кони привередливые» – это, в сущности, история одного и того же лирического героя, пусть и с поправкой на мужское/женское. «Спортивные» песни Высоцкого принципиально не отличаются от официальной профильной эстрады, канонизированной Пахмутовой и Добронравовым – кажется даже, что Гурченко пела «Команду молодости нашей» под гитару, буквально имея в виду Высоцкого (там ведь и про любимую кассету было) – так же она бы спела и «На дистанции четверка первачей», а, скажем, «Профессионалам, отчаянным малым» мог бы и Лещенко спеть, и Хиль – в спортивных песнях Высоцкого нет ничего, что противоречило бы советскому канону. Ну а «военные» песни – их и Кобзону дать не стыдно (и какие-то он потом даже и споет).