Большинство политологов и социологов считают, что в XXI веке понятие революции стало чем-то вроде анахронизма, им можно заниматься только в контексте истории идей. Сама идея и возможность революции исчезает. Почему так происходит, и действительно ли исчезает? Недавно опубликованная книга «Рассуждения о “конце революции”» одного из самых оригинальных современных политических философов, профессора Йельского университета и Высшей школы экономики Бориса Капустина посвящена именно этим проблемам. Политолог Артем Земцов побеседовал с Борисом Капустиным.
– В своей новой книге вы пишете: «о революции респектабельно можно говорить лишь в жанре истории идей или историко-социологически заниматься прошлым, то есть копаясь в том, что когда-то думали и делали они, но что мы сейчас не думаем и делать не собираемся». Почему так происходит, почему в современном мире невозможны революции и все ли революции невозможны?
– В книге я веду речь о «невозможности революции» как о тезисе, вокруг которого организуется определенный дискурс в социальных науках и политической философии. Этот дискурс сегодня доминирует, но многие его элементы мне кажутся по меньшей мере сомнительными. Книга – это по сути дела объяснение сомнительности тезиса о «конце революции». Другое дело (в тексте это затронуто лишь по касательной) – объяснение того, почему в современном нам мире революции, если отвлечься от трагикомедий типа «цветных революций», не происходят. Совсем кратко я по этому поводу хочу сказать следующее.
Революции, достойные так называться, – вообще редкие явления истории, и происходят они циклами или, скажем так, в виде волн. Похоже, что в 60–70-х годах прошлого века завершился, дав ярчайший протуберанец парижского «Красного мая» 1968 года и «Пражской весны», один такой цикл. Я бы и Иранскую и Никарагуанскую революции 1979 года отнес к явлениям того же рода, то есть к подведению итогов завершавшегося тогда цикла революционной освободительной борьбы в «третьем мире». Потом наступили «новые времена». Их обычно связывают с триумфом «неоконсервативной» или «неолиберальной революции», создавшей уже к 1990-м годам принципиально новую модель капитализма, функционирующую в глобальном масштабе. Эта модель явилась мощным антидотом против всего освободительно-революционного, оставив за «революцией» (пока) лишь смысл глубокой трансформации бытия человечества господством финансового капитала.
Насколько стабильна и долговечна такая модель? Прогностика в социальных науках мне всегда казалась сродни шарлатанству, но ряд знаменательных явлений – в диапазоне от глобального финансового коллапса 2008 года до проявления неправдоподобной уязвимости и хрупкости всей системы капитализма эпидемией коронавируса – свидетельствуют о том, что эликсир бессмертия капитализмом по-прежнему не найден.
– Если говорить именно об освободительных, левых революциях. Почему, на ваш взгляд, они не происходят на протяжении уже нескольких десятилетий?
– Неолиберальная модель капитализма кардинально изменила состав и характер политических сил, условия их борьбы и, я бы сказал, само видение будущего, ради которого они могут пойти на борьбу. Уже нет не только партий и движений, готовых противостоять капитализму (скажем, профсоюзов, сопротивление которых в то же время выступало мощным стимулом динамичного развития капитализма), но и самих классов – того же фабрично-заводского рабочего класса, – выступавших их массовой социальной опорой. Дело дошло до того, что с точки зрения предыдущей, так называемой «фордистской» модели капитализма выглядит сущим абсурдом: в США, к примеру, реальные зарплаты в основных секторах экономики – и в промышленности (в том, что от нее осталось) в первую очередь – стагнируют с 1970-х годов прошлого века, а стачек почти нет. Классовая борьба как бы стала односторонней: «хозяева мира» очень эффективно давят «народ», а тот практически перестал сопротивляться. Волнения в духе «политики идентичности» и мультикультурализма (антирасизм, антисексизм, антигомофобия и т.д.) не в счет. Не потому, что они не затрагивают важных тем, но потому, что они затрагивают их так, что не касаются политэкономических основ капитализма, порождающих и воспроизводящих неравенство и угнетение в разных его формах, и поэтому они лишь способствуют дальнейшему росту «гибкости капитализма».
Революция - понятие многажды переопределенное, и, вдобавок, эмоционально и политически нагруженное, спорить тут об определениях и подходах - дело, по-моему, непродуктивное. Для меня в подходе автора ценно уже то, что он, похоже, успешно преодолевает исторический детерминизм. Это, по-моему, не зависит от философских идей по части личности, свободы и прочего, а также от того, что, по нашему мнению, вызвало каждую конкретную революцию и была она неизбежной или нет - куда она пойдет и где она остановится, будут решать факторы, которые заранее предугадать невозможно и которые с ее причиной могут быть и не связаны.
Любая революция возникает вследствие нарастания неразрешимых проблем в обществе. Но вслед за ней начинается контрреволюция, или, что мне кажется более точным, возвратное течение, которое, тем не менее, не возвращает систему в исходное состояние. Институционализм это явление хорошо объясняет.
Если посмотреть на Великую Октябрьскую, то она была по своей природе монархической контрреволюцией, которая вместо царя поставила партийного вождя, а рынок и свободу обменов заменила огосударствлением экономики. Ленин понял, что страна идет в тупик и попытался вернуть элементы капитализма, которые были успешными с точки зрения экономики, но совершенно не нужными для народившейся партийной номенклатуры.
После Сталина в СССР пытались в кондовую систему командной экономики вставить рыночные механизмы. Косыгинская реформа дала относительно неплохие результаты, но в Чехословакии решили пойти дальше, и пришлось вводить танки. После чего о рынке замолчали, начался застой, приведший к распаду СССР. Кризис 1991 года по своей сути ознаменовал свершение буржуазной революции. Беда ее была в том, что буржуазии в СССР не было, но был мощный теневой и криминальный по сути рынок, цеховики (воротилы теневой экономики) и бандиты, понимавшие как работать в рыночных условиях, а еще была партийная мафия, которая не смирилась с утратой своей ведущей роли. Путин и возглавил движение партийной мафии к власти, порождая огосударствление экономки, при этом не отменяя рынок, но заменяя конкурентный рынок монополистическим. Нынешняя Россия - это империалистическое государство. Для понимания ситуации вполне подойдет работа Ленина "Империализм, как высшая стадия капитализма". Капитализм в США, Европе и других развитых странах ушел далеко вперед. Мы опять отстаем, и, возможно, навсегда.
Странная позиция у г-на Капустина. Он пытается представить некую универсальную "теорию революции". Но у читателя сразу возникает вопрос правомерно ли ставить на одну доску Наполеона и Сталина? Думается, что неправомерно. Буржуазные революции всегда имели цель: сбросить неопределенность и зависимость от монарха, дать экономике возможность развиваться, принять адекватные законы и вообще все вопросы экономики решать в парламенте. Так или иначе эти революции достигали своих целей. В большинстве европейских стран они были совершенно бескровны. Как, впрочем, и в России. Теперь сравните, что такое революция в октябре 1917г. Это революция в ничто, в никуда, в абсолютную виртуальность, ибо "классики" марксизма забыли разработать для коммунизма свою "экономическую теорию". Г-н Ульянов с перепугу тут же вернул капитализм, почему-то назвав его НЭП. А тов. Сталин быстро сообразил, что при капитализме он и его сотрапы никому не нужны, и тогда он виртуальный коммунизм подменил реальным ГУЛАГом. И кто тут революционер, а кто контрреволюционер, если отбросить большевистскую пропаганду? Нацистская диктатура в Германии и сталинский коммунизм - это абсолютно адекватные системы власти. Только нацисты истребляли другие, не арийские народы, а коммунисты гнобили в лагерях свой многонациональный народ. Нацизм - это чисто националистическая идея государства. Коммунизм идеологически гораздо ближе к древнеримскому фашизму, а также к системе реформации, придуманной Конфуцием(Кун Цзы) в древнем Китае, только гораздо более кровавый и жестокий. К тому же римляне и китайцы были умнее - они не пытались командовать экономикой.
И английская буржуазная революция и Великая французская (буржуазная) были кровавыми, Сталин устроил террор, который конечно превзошел террор якобинцев, но монархии в Европе были страшно напуганы. Наполеон, кстати, прекратил террор. а себя провозгласил императором, подобно Кромвелю в Англии, ставшему диктатором.
А что Вы подразумеваете под английской буржуазной революцией? Признание королем Великой Хартии вольностей в 13 в. или казнь Карла 1 под предводительством Кромвеля? Скорее второе, так это же не революция, а гражданская война феодалов со своим королем. Они его казнили по приговору суда за нарушение публичной клятвы, а вовсе не по революционным мотивам. Франция, согласен, - исключение. Власть над Конвентом захватил психопат Робеспьер, пока ему не прострелили челюсть, а потом и отсекли ее вместе с головой. А Кодекс Наполеона ни один король или герцог не посмели отменить даже после поражения и ссылки Наполеона. Сталин славен тем, что создал из страны зону строгого режима с казнями в честь великого октября и каторгой. А еще обожал устраивать голодоморы...
Замечание вполне резонное. Один только посторонний вопрос: "сотрап" - это сокращенное "сотрапезник"? )
Совершенно верно. Вы же знаете, тов. Сталин любил устраивать попойки с членами политбюро и наблюдать их в непотребном виде...
Удивительно не то, что г-н Капустин не считает события конца 80-х - начала 90-х в "Варшавском блоке" революциями.
Удивительно, что г-н Земцов, "политолог, сотрудник Лаборатории сравнительных исследований массового сознания..." не спрашивает об этом.
Ребята, вы там в Вышке совсем совесть, хотя бы научно-профессиональную, в одно место засунули?
Я думаю что они (события) для него вписываются в глобальную "неолиберальную революцию", которая несколько "ненастоящая". И потому что не левая, и потому что привела к "концу истории", закрыв революционную тему очень надолго.
Спасибо за прекрасное интервью!