Президент России дал интервью журналу «Шпигель». Повод – двадцатилетие падения Берлинской стены. Некоторые вещи сказаны отчаянно смело. Например, не во всем Дмитрий Анатольевич согласен с Владимиром Владимировичем: «Распад Советского Союза – это действительно очень большое потрясение для всех людей, которые проживали на территории бывшего Союза ССР. Безотносительно к тому, воспринимали ли они развал государства как личную катастрофу или же считали, что это закономерный итог правления большевиков. Были же разные оценки. И они остаются. В любом случае это было очень серьёзное, драматическое событие, в результате которого народ, который жил на протяжении десятилетий, а зачастую и столетий, в рамках одного государства, оказался разведённым по разным государствам. Это создало проблемы и в общении, и в поездках, возникли трудности в перемещении, в контактах с родственниками, близкими людьми. Но говорить о том, что это главная геополитическая катастрофа или ещё что-то – это опять же дело историков.
Я считаю, что Вторая мировая война – это не менее серьёзная катастрофа XX века, а если говорить о последствиях, более страшная трагедия. А революция 17-го года в нашей стране – сопровождалась Гражданской войной, когда родственники воевали друг с другом, близкие люди стреляли друг в друга. Разве это не катастрофа?»
Но, конечно, более всего прогрессивная общественность обрадовалась вот этому: «Все оценки были даны, то, что делалось, было названо мной преступлением. Кто-то пишет, что это неприемлемо, потому что Сталин привёл страну к очень высокому уровню развития, мы получили развитую промышленность, хорошо продвинутую социальную сферу, где многие продукты получали бесплатно, в обществе почти отсутствовала преступность. И что, мол, современным лидерам России ещё надо достичь таких успехов.
Власть должна быть честной, а честность власти заключается и в том, чтобы определённые исторические события, которые уже имеют глубокий анализ, назывались абсолютно понятным правовым языком. С точки зрения права, уничтожение огромного количества соотечественников по политическим или надуманным экономическим поводам является преступлением. Каких бы экономических успехов мы тогда ни достигли, как бы хорошо ни был выстроен государственный механизм, невозможна реабилитация лиц, которые причастны к совершению преступлений». Хотел бы я посмотреть на человека, который утверждал бы, что при Сталине почти отсутствовала преступность. Он, наверное, полагает, что «Место встречи изменить нельзя» – это идеологическая диверсия братьев Вайнеров, охмуривших простого и честного парня Говорухина. Но не об этом речь. А о красивых и смелых речах президента Медведева, сказанных в конце прошедшей недели. Неделя же нынешняя началась вот с такого сообщения: Следственный комитет объяснил, за что он преследует историка Михаила Супруна. Абсурдные юридические подробности по ссылке. Все дело в том, что в России принят такой закон, по которому 75 лет ограничен доступ к документам, содержащим персональные данные. И по этому закону можно осудить человека за любое историческое исследование, связанное, в частности, с преступлениями Сталина и его банды. Свои работы Супрун проводил на грант от немецкого Красного креста и Исторического исследовательского общества немцев. В 2007 году было заключено российско-германское соглашение о составлении базы данных репрессированных при Сталине этнических немцев. Следствие напоминает, что эту информацию разрешено передавать германским властям, но нельзя публиковать в открытом доступе. Но при этом, по мнению того же следствия, «исследование Супруна не было направлено на реабилитацию жертв политических репрессий», а сбор информации осуществлялся за денежное вознаграждение с целью дальнейшей передачи этих сведений иностранным партнерам. В заявлении подчеркивается, что «вывоз за пределы Российской Федерации копий архивных документов на носителях любого вида, доступ к которым ограничен, запрещен». Они сами-то понимают, что говорят? За Супруна вступилась уполномоченная правительства Германии по архивам Марианна Биртлер. Она написала открытое письмо Дмитрию Медведеву, призвала его пресечь гонения на историков, занимающихся исследованиями сталинизма. И ведь для этого президенту не надо вмешиваться в ход следствия. Он имеет право добиваться пересмотра диких законов и инструкций, закрывающих доступ к архивам. Но если этой произойдет, то какой смысл в президентской комиссии по борьбе с фальсификациями истории? Ведь основное условие ее функционирования – доступность архивов только для особо доверенных историков и литераторов. Так что ничего не будет – ни к каким реальным изменениям слова Медведева о Сталине, как и любые другие его слова о необходимости перемен и прочего хорошего – «свобода лучше несвободы», например, – не приведут. Ему просто поручено заняться психотерапией, как павловским девочкам и мальчикам поручено нести в массы всеобщее успокоение под мантру «я хочу перемен». И убаюкивать потенциальных оппозиционеров пустыми разговорами о хорошем Медведеве, протягивающем обществу руку, кидающем оппозиции мяч… Вот последний образ не очень удачен. Напоминает о зале для игры в мяч, где собрались представители французского третьего сословия в 1789 году, недовольные тем, как шли заседания Генеральных штатов. Сначала они объявили себя Национальным собранием. А потом и Учредительным. Ассоциации эти весьма тревожные. Но, к сожалению, пустословие и надежды на психотерапию, как показывает исторический опыт, ведут к потрясениям. Двадцать лет назад на телеэкраны уже выпускали Кашпировского – никого он не уговорил. У власти сейчас наследники Сталина, которые, тем не менее, хотят, чтобы их принимали за каких-то других. Ну, так для этого надо что-то делать, а не только интервью раздавать. Что ж, это еще одна деталь, характеризующая наступающий неототалитаризм. В отличие от тоталитаризма классического, он свободен от вербального фетишизма. Вожди могут говорить что угодно – последствий это не будет иметь никаких. И – что еще важнее – о них можно говорить что угодно, если ты не принадлежишь к номенклатуре, не входишь во внутреннюю партию. И никакой мобилизации. Всем спать, грезить и мечтать.