Александр Петриков специально для «Кашина»

Однажды умрет последний советский актер, писатель, певец, государственный деятель, космонавт, спортсмен, ученый. Людей с советским бэкграундом не останется совсем. Вряд ли это бросится в глаза; как на парадах девятого мая на ветеранской трибуне каждый год обнаруживаются увешанные боевыми наградами невоевавшие старики, заставшие сорок пятый год в лучшем случае детьми, так и в других сферах советские типажи воспроизводятся сами собой, и нетрудно представить себе торжества по случаю, скажем, столетия шахматиста Карпова с актером Иваном Янковским, принимающим поздравления вместо юбиляра — по крайней мере, что-то подобное в последние годы его жизни можно было наблюдать с актером Лановым, сделавшимся в путинской России в какой-то момент буквально главным ветераном ВОВ (казенная аббревиатура тут уместна как никогда) — вроде и понятно, что все понарошку, и это просто продолжение давней кинороли, но со всех сторон подталкивали, не давая выйти из образа, приводили на торжества, давали произносить речи, сами слушали со слезами, потому что потребность в заслуженном ветеране есть, а в живых никого больше не осталось.

Подобное было уже, когда на рубеже шестидесятых-семидесятых уходили люди, успевшие хоть краем юности застать досоветскую Россию, люди, состоявшиеся или хотя бы доучившиеся в университете до 1917 года. Еще при Сталине их было много, потом стало меньше, потом не осталось вовсе, и слово «совок» применительно к окружающей реальности не случайно возникло тогда же (сталинский большой стиль совком не называли) — только тогда, а не в 1917-м и даже не в 1937-м советская власть окончательно поглотила все отечественное бытие, смена поколений остро чувствовалась во всем от культуры труда и потребления до архитектуры и живописи, и едва ли только потому, что закончилась эпоха террора, стало возможно оглядываться в прошлое, не опасаясь превратиться в соляной столб — просто прошлое было уже таким далеким, что его перестало быть видно, и спросить стало не у кого.

Но тогда же — из ниоткуда появился художник Глазунов, крестьянский сын писатель Солоухин, в войну отслуживший в кремлевском полку НКВД, добыл где-то золотой перстень с выгравированным на нем профилем императора Николая II, и ходил с ним чуть ли не на партсобрания, и в кино вдруг, даже когда речь шла о художественном пересказе самого зубодробительного советского нарратива, допустим, о декабристах, стало вдруг непонятно — это советский режиссер Мотыль действительно воспевает официально канонизированных предшественников большевизма, или все-таки любуется их эполетами и аксельбантами.