«Мама, я дома». Кино в ожидании войны

Можно было бы сказать, что российский кинематограф не обходит вниманием тему российского военного присутствия в Сирии и деятельности частных военных компаний, но это было бы неточно в том смысле, что оснований относить тематическую кинопродукцию к российскому именно кинематографу скорее нет; и минобороновское «Небо», и пригожинский «Турист», и «Сирийская соната» с женой одиозного медиамагната Владимира Киселева в главной роли — это даже не категория «Б», это антикино, производимое по политическому заказу и подчиняющееся законам в лучшем случае рекламы, а вовсе не киноискусства. Традицию же, в которой Хотиненко снимал «Мусульманина», а Балабанов «Войну», оборвала наша несвобода — представить себе, что в России двадцатых кто-то снимет кино про Сирию и ЧВК с человеческой, а не ведомственной точки зрения, было почти невозможно, и тем удивительнее, что такой фильм случился. Говорят, что всему виной Юрий Дудь, который снимал Кантемира Балагова и, рассказывая о нальчикских учениках Александра Сокурова, упомянул о менее успешном Владимире Битокове, у которого первый фильм не взлетел, и молодой режиссер так и остался в Нальчике работать курьером. Эта история взволновала продюсера Александра Роднянского, он нашел Битокова, и они сняли фильм «Мама, я дома», который имел успех на фестивале в Венеции осенью и ждет теперь российского проката так же, как сама Россия ждет новой украинской войны — если оба события действительно произойдут, на новом военном фоне фильм Битокова будет смотреться, наверное, еще более впечатляюще, но даже если все обойдется — не будет лишним подвергнуть ревизии те общественные эмоции, которые уже почти десять лет связаны у нас со всеми незнаменитыми войнами нашего времени и устроены совсем иначе, чем массовое восприятие чеченской или афганской войны.

Фреска со Сталиным проступает из-под обвалившейся штукатурки на ремонтируемой советской правительственной даче — это такой совсем гротескный перестроечный киноязык, такие вещи трогали зрителя в конце восьмидесятых, потом стали раздражать, а сейчас кажутся манифестом, который то ли призывает нас вернуться на тридцать лет назад к тогдашним нравственным нормам, то ли просто констатирует, что ничего нового придумать нельзя, да и не нужно. Республиканские (действие происходит в Кабардино-Балкарии) власти отстраивают дачу для приема московских гостей, а им в этом мешает Ксения Раппопорт, заслуженная водительница автобуса, у которой в Сирии погиб сын-чевэкашник, а она в это не верит и пытается добиться правды, собирая на своем пути все, что знакомо нам по публикациям иноагентской прессы последних лет — одиночные пикеты, лживые телевизионные сюжеты, избиение неизвестными бандитами и даже такую акцию протеста, которую силовики готовы объявить терактом и стрелять на поражение.

Битоков и сценаристка Изюмова старательно пересказывают подшивку «Новой газеты» — героиня получает внушительную «страховую выплату» в обмен на подписку о неразглашении, в военкомате ей говорят, что ЧВК в России запрещены законом, и военные не знают, почему ее сын вообще поехал в эту Сирию — может быть, отдохнуть, может быть, с женщинами знакомиться. Участковый смеется ей в лицо — сейчас все бросим и всем ОВД поедем искать вашего сына. Священник отказывается отпевать пустой гроб. Журналистка берет интервью у отчаявшейся героини, а в окно за этим наблюдает глава республики, требующий доставить к нему «журналюг» для разговора. Когда героиня начинает танцевать под группу «Айспик», становится ясно, что перед нами то кино, которое в прекрасной России будущего будут трижды в год показывать по «России-1». Видимо, этого же испугался и Битоков — с середины фильм выглядит так, как будто режиссер отбросил подшивку «Новой» и теперь торопится снимать именно кино. Жестокая пародия на «Подмену» Клинта Иствуда (где у телефонистки пропал сын, а полиция, желая закрыть дело, привела ей нового ребенка и газлайтит ее, внушая, что это и есть тот самый, родной) — фразу, вынесенную в название фильма Битокова, произносит Юра Борисов, эфэсбшник с документами погибшего сына, который поселяется у Ксении Раппопорт и пытается быть ее тюремщиком, но быстро срывается на «Жизнь других», становясь ей другом, защитником и даже соучастником в ее незаконном протесте, но главное — он спасает фильм от публицистического пафоса, запрограммированного фреской со Сталиным.

Фарсовая половина фильма оправдывает дуболомную первую, и вряд ли это тот эффект, которого добивались создатели фильма — фантастические события на экране смотрятся естественнее и честнее, чем суровый реализм в перестроечном духе, и есть подозрение, что это не неудача Битокова — он-то точно не виноват в том, что самые жуткие проявления государственной бесчеловечности в наше время, скорее всего, просто не подлежат адекватному пересказу, даже художественному — именно потому, что слишком много за эти годы сказано громких слов, слишком много заломано рук, слишком много лозунгов написано на самодельных плакатах, и какими бы адскими ни были поводы для этих лозунгов, митинговое обесценивание их оказывается гораздо эффективнее любой подписки о неразглашении. Роман «Мать» на материале путинской России всегда будет восприниматься как пародия, и тот, кто всерьез станет спрашивать «Доколе?», обречен — пусть лучше в общем танце кружатся и несчастные жертвы, и бездушные чиновники с ментами, и трусливые родственники, и московские гости, и Роман Абрамович в титрах (вообще интересный признак знакового кино — имя олигарха большими буквами в конце, как Усманов у Кончаловского в «Дорогих товарищах»). Российская реальность не подчиняется линейной логике, и не нужно даже искать простых решений — беды все равно избежать не удастся, и речь может идти только о том, как пережить беду с минимальными потерями. Этот, наверное, отвратительный фатализм, который всегда будет сильнее любого здравого смысла, и если действительно российский прокат «Мама, я дома» начнется во время новой украинской войны — что ж, можно считать, что фильм именно об этом фатализме, а не о погибшем сыне.

Владимир Битоков, «Мама, я дома». 2021, «Нон-Стоп Продакшн», AR CONTENT, Россия.