Казимир Малевич. Дети на лужайке
ГМИИ им. А.С. Пушкина
Война с Украиной, мобилизация и эмиграция дорого обойдутся России, и у цены, которую придется заплатить России, есть в буквальном смысле слова человеческое измерение. На свет в ближайшие годы появится куда меньше детей, чем могло бы — и это произойдет на фоне и без того серьезного снижения рождаемости из-за стечения сразу нескольких неблагоприятных факторов. Какие ошибки демографической политики привели к падению рождаемости еще до войны, можно ли деньгами стимулировать рождаемость в отсутствие внятного будущего, почему мобилизованные женятся, надо ли ожидать послевоенного беби-бума, во сколько государству обойдутся попытки исправить ситуацию и можно ли ее в принципе исправить — об этом «Мнения» поговорили с демографом Алексеем Ракшой
— Вы и ваши коллеги-демографы недавно охарактеризовали ситуацию с рождаемостью в ближайшие несколько лет как очень плохую, прозвучало даже слово «катастрофическая». Какие цифры описывают масштаб бедствия?
— Я не очень люблю слово «катастрофа». Я бы употребил слово «безнадега». Безнадега начнется со следующего года, в этом еще будет сравнительно нормально.
И при этом война — только часть проблемы. Не только в войне дело.
— И можно отделить одно от другого?
— Да. Я сделал расчеты и суммарно получается, что в 2023 году число рождений должно упасть никак не меньше чем на 10%. Из чего этот спад складывается?
Начнем с того, что
минус 3% числа родившихся в год дает одно только сокращение числа женщин детородного возраста (20–38 лет) примерно на 3% ежегодно.
Оно у нас идет с 2010 года и закончится к 2030 году. Это в основном последствия огромного провала рождаемости в девяностые. На это повлиять невозможно, это уже случилось, это нельзя исправить.
Еще минус 3–4% рождаемости на одну женщину уже сейчас, в 2022 году, дает перенос основной суммы маткапитала на первого ребенка в начале 2020 года. После него все меньше женщин, родив и получив деньги за первого ребенка (сейчас это 524 528 рублей), соблазняются сравнительно небольшой (168 616 рублей) добавочной суммой за второго ребенка. В итоге сокращение рождаемости вторых детей многократно превысило почти незаметный рост по первым детям, который уже прекратился, а дальше это сокращение может быть и больше, я сейчас как раз занят этими расчетами.
Алексей Ракша. Фото: Полчаса с Ильясом Богатырёвым / youtube.com
Еще минус 3–4% принесет разрыв в сроках действия программ семейной ипотеки и единовременных 450 000 рублей на ипотеку для новых многодетных, т.е. при рождении третьего ребенка. Эти две программы, особенно 450 000 рублей, очень хорошо работали: вторая, в частности, дала нам около 70 000 дополнительных третьих и последующих детей, начиная с 2020 года. Обе программы должны были действовать до 31 декабря 2022 года. Их надо было бы продлить еще прошлым летом, чтобы не было разрыва, но программы все не продлевали и не продлевали, и я уж было решил, что, значит, и не будут — а в июне 2022 года вдруг все-таки продлили, когда до их окончания оставалось всего 7 месяцев. За это время успеть зачать и родить ребенка невозможно, значит, будет провал в январе-феврале 2023 года как минимум по третьим детям, и по всем остальным тоже. Но еще хуже, что сам перерыв посеял в людях зерно сомнения, уровень доверия снизился. Такие программы должны быть непрерывными и бессрочными.
— Все, о чем вы сейчас сказали, уже дает примерно 10% спада рождаемости, и это в ваших расчетах война еще не появилась. То есть это произошло бы, даже если бы 24 февраля ничего не произошло, верно?
— Да. Но плюс к тому 24 февраля началась война. Очевидно, что это шок — и психологический, и экономический. Экономический шок дал нам резкий, на 10%, скачок инфляции с конца февраля по начало апреля и, соответственно, падение реальных располагаемых доходов населения. Росстат говорит, что они упали на 1–2%, но я в эти цифры не верю. Я вижу, что по данным РОМИРа, который смотрит FMCG (товары повседневного спроса), цены выросли не на 10%, а на 40%,а индекс потребления СберИндекса упал на 8–10% и там остался. Из чего я предполагаю, что сокращение реальных располагаемых доходов населения по году будет в районе 5–8%. Падение доходов в России откликается падением рождаемости вторых и третьих детей. В пересчете на всех детей это вызовет сокращение числа рождений еще процента на 3–4.
Идем дальше. После 24 февраля случился массовый отъезд людей за границу, как минимум первые две недели — очень активный. Точных данных у нас нет, мы можем оценить косвенно. Тогда в основном уехали айтишники, а это преимущественно (хотя не только, конечно) мужчины, часть потом вернулась, то есть нам важно нетто — разница между уехавшими и вернувшимися. По оценкам демографа Юлии Флоринской, в первую волну это где-то 150 000 человек — меньше одного процента от числа людей в возрасте 20–35 лет (примерно 29 млн), которые, как правило, самые подвижные.
Вторая волна отъезда, после объявления мобилизации, явно больше первой, и совершенно точно большинство составляют мужчины. Точного числа уехавших мы и тут не знаем, но я оцениваю нетто примерно в 300 000 человек, это примерно 1% от всего числа мужчин в возрасте 20–35 лет. Плюс мобилизация такого же примерно числа мужчин — еще 1% от этой возрастной группы.
Значит, на эти 2–2,5% через 9 месяцев еще снизится рождаемость.
И это мы ещё не приняли во внимание психологические шоки от начала войны и от мобилизации, а они могут оказаться самым значимым фактором снижения рождаемости.
— А психологический эффект войны и мобилизации можно оценить?
— И война, и мобилизация — это сильные потрясения, конечно, причем мобилизация, скорее всего, дала более сильный психологический эффект, если говорить о стране в целом. Но как оценить их последствия, пока непонятно. То есть понятно, что эффект будет, и, скорее всего, отрицательный, но масштаб оценить нельзя, потому что прецедентов в новейшее время в стране с развитой статистикой не было.
Есть люди, которые считают, что мобилизация может поднять рождаемость, как она поднимает число браков. Это кривая логика.
Число браков мобилизованных растет, потому что люди понимают, куда они идут — они идут на войну, где рискуют получить тяжелое ранение или погибнуть,
и пытаются зафискировать свое партнерство, сожительство, чтобы жена получила какие-то выплаты, пусть даже гробовые. Это не то состояние, в котором люди детей зачинают.
Есть люди, которые говорят — а вот в США рождаемость росла в 1938–1942! Да, но, во-первых, этому предшествовали годы грандиозного экономического подъема, страна выходила из Великой депрессии с помощью войны. А во-вторых, рождаемость начала расти ещё до войны, а в 1944–1945 годах она падала. Потом, конечно, когда мужчины вернулись с войны домой, тогда рождаемость снова подскочила, случился беби-бум.
— А в странах, которые войну начинают, а не обороняется, беби-бумы возможны?
— Нет. Вообще, не надо сравнивать те США и нынешнюю Россию. За 80 лет очень много чего изменилось — от того, как распространяется информация до того, какая в ходу контрацепция.
У нас не будет никакого беби-бума после окончания войны.
— Итого получается, что рождаемость упадет в будущем году (и дальше будет падать), и упала бы даже без войны, но война все еще ухудшила.
— Да, если собрать все факторы, довоенные и военные, и все проценты, то получится, что
никак не может быть сокращения рождаемости на одну женщину меньше чем на 10–13%. Это уже огромное падение, поверьте,
мне и его страшно предсказывать. Поэтому я говорю осторожно — не меньше, чем на 10% в следующем году. Это значит, 1,31 млн детей родится в 2022 году и никак не больше 1,2 млн в 2023, и это будет рекордно низкое число родившихся в нашей стране с конца XVIII века. Правда, это не очень показательное сравнение, потому что тогда население было в разы меньше, а рождаемость в разы выше. Кстати, во многих странах Европы в этом смысле ситуация похожая.
Отчасти похожая на нынешнюю ситуацию — 1987–1993 годы, когда рождаемость упала почти в два раза.
— Тогда тоже экономические факторы сыграли свою роль?
— Да, экономические факторы вообще самые важные для рождаемости в кратко- и среднесрочной перспективе. Тогда еще, конечно, сказалось полное разрушение и переформатирование государства, социальной системы, а потом приход западных ценностей — все наложилось и случился грандиозный обвал. И, кстати, нынешнее снижение числа женщин детородного возраста на 3% ежегодно — это результат того самого обвала. На этом фоне «эхо войны» (Второй мировой) вообще уже размылось и во многом ушло, про него сейчас уже нет смысла вспоминать. Если бы не какие-то другие, совершенно независимые события, те волны уже должны были бы затухнуть, их эффекты сгладиться -за три-то поколения.
— И сейчас, получается, мы создаем условия для нового спада через тридцать лет?
— Да,
мы все время добавляем что-то плохое к тому, что и так не очень хорошо шло.
Ведь к 2022 году уже случилось заметное снижение рождаемости из-за того, что в 2015 и 2017 годах маткапитал не продлевали заранее. И экономический спад 2014–2016 гг., когда рубль обвалился вслед за нефтью, тоже сыграл свою роль. Плюс смартфонизация, как я это называю, от которой рождаемость во всем мире падает: когда у вас в руках смартфон, где есть все, от соцсетей до порнографии, вы меньше общаетесь в реальном мире и так далее, то есть смартфон вам отчасти заменяет секс.
— Но все это время государство могло поддерживать демографический оптимизм, назовем это так, разнообразными мерам соцподдержки, чтобы купировать часть ожидаемого снижения рождаемости. Или это так не работает?
— Семейная, социальная поддержка (т.е. поддержка семей с детьми) и демографическая политика (т.е. стимулирование рождаемости) — это разные вещи. Маткапитал — это чисто демографическая политика стимулирования, это морковка, бонус — и он очень хорошо работает на рождаемость. А поддержка — это когда вам помогают уже по факту, независимо от того, что вы делаете, и просчитать эффект для рождаемости, получить быстрый результат от нее практически невозможно, разве что на горизонте десятилетий стабильная существенная поддержка может дать какой-то результат. То есть это принципиально разные вещи, хотя нужно и то, и другое. При этом соцподдержка бюджету обходится гораздо дороже.
— А может ли так случиться, что теперь отрицательные факторы «сожрут» положительный эффект от программы маткапитала?
— Нет, я думаю, этого не будет. Потому что накопленный эффект от маткапитала за 15–16 лет очень большой, хотя после переноса его на первого ребенка станет гораздо меньше. Допустим, в 2023 году все негативные эффекты, связанные с войной, дадут в сумме сокращение числа рождений на 100 000, допустим, даже 150 000 человек, в следующем году еще, скажем, 200 000 — в сумме 300 000. Это 12–15% от эффекта маткапитала за 2007–2021 годы. То есть, чтобы полностью свести на нет эффект маткапитала, война должна длиться много-много лет и стать ещё более масштабной. Мы не знаем, конечно, сколько она продлится, но все-таки вряд ли она так надолго затянется.
— Можно ли что-то сейчас оперативно предпринять, чтобы хотя бы частично компенсировать спад рождаемости?
— Например, можно ввести безусловный маткапитал на второго ребенка в 1 млн рублей и на третьего — 1,5 млн. Но при этом надо будет одновременно что-то делать и с рынком жилья, потому что такие большие деньги вызовут подъем цен (а он уже произошел после появления льготной и семейной ипотеки). Нужно резко нарастить предложение, а для этого снять многие регуляторные, коррупционные и монополистические барьеры.
Впрочем,
безусловный маткапитал — это как раз вполне реально.
У меня есть расчеты, во сколько это может обойтись: меньше триллиона рублей в год. Это меньше, чем добавят в будущем году на соцподдержку семей — там будет дополнительный триллион. Это посильно для государства. Ну а, например, базовый безусловный доход на каждого ребенка с рождения до 18 лет — т.е. каждый ребенок получает по МРОТ — потребует примерно 4 трлн в год. Это уже очень много.
В целом понятно, что нужно делать и сколько это будет стоить. Но тем, кто наверху и принимает решения, видимо, это непонятно.
— Страх рожать детей из-за войны и неопределенности, которую она порождает — он долго еще будет после окончания войны?
— Я не знаю. Это невозможно узнать сейчас. Я из-за этого не могу закончить прогноз рождаемости, потому что непонятно, как этот фактор оценивать. Такого раньше не было, в современной истории точно. Идет буквально эксперимент в прямом эфире.
— И опыт Второй мировой, например, в этом смысле не релевантен?
— Нет. Он будет релевантен, и то только отчасти, если, например, мобилизация примет какие-то колоссальные размеры, когда это будут десятки миллионов. Но только отчасти.
— Предположим, власти к вам прислушались и решили по максимуму использовать эффективные меры стимулирования: передвинуть маткапитал обратно на второго ребенка, увеличить его суммы, погашать часть ипотеки многодетным, дать им хороший налоговый вычет и т.п. — но все это на фоне продолжающейся войны: что перевесит?
— Навскидку это дает где-то плюс 15% и минус 15% соответственно. Я думаю, одно другое компенсирует.
— Но в целом стимулирование рождаемости работает даже на фоне войны?
— Да, конечно, но это будет труднее посчитать постфактум. Эффективная демографическая политика может сделать так, чтобы ситуация с рождаемостью хотя бы не стала хуже, чем есть сейчас.
Надо понимать, что то, что мы потеряли — мы уже потеряли, это уже не отыграть.
Лучший из возможных сценариев — это если мы достигнем дна не в 2030 году, а раньше и там закрепимся, не упадем ниже.
То есть число женщин детородного возраста у нас продолжит сокращаться, но рожать они будут больше. Ничего лучше я не могу представить.
— Как нынешние поколения почувствуют на себе проблемы демографии, о которых мы говорим?
— Например, это приведет к тому, что
пенсионный возраст через пару десятилетий придется дополнительно поднимать,
потому что соотношение людей трудоспособного возраста и пенсионеров станет еще хуже, нагрузка вырастет.
— Видела циничную реплику — ладно, рождаемость сократится, зато мест в садиках теперь всем детям хватит.
— Так это произошло бы в любом случае, любой прогноз давал спад числа родившихся в ближайшие годы.
— Что с точки зрения демографии представляют собой украинские территории, которые Владимир Путин считает присоединенными к России?
— Это опустошенные территории с очень маленькой долей молодежи и большой долей стариков.
— Т.е. с точки зрения демографических проблем России это не подспорье, а нагрузка?
— Да.
— Ожидаете ли вы дополнительного роста смертности, скажем так, от небоевых потерь?
— Если рост и будет, то во много раз меньше коронавирусных потерь, и мы рискуем его просто не заметить из-за проблем со статистикой или ее засекречивания. Официальная российская статистика год от года становится все менее достоверной, из официальных данных все труднее вытаскивать правду. И новая перепись оказалась в этом смысле совершенно бесполезной — это деньги, выкинутые на ветер — и даже вредной, потому что она нам теперь испортит всю статистику в целом, ведь Росстат обязан пересчитать все показатели за последние 11–12 лет исходя из данных новой переписи. Это резко снизит качество всей демографической статистики. Почти по всем показателям она станет вообще непригодной к использованию.
— А вообще есть ли еще что-то плохое, что может еще больше усугубить ситуацию? Или все плохое уже случилось?
— Ну как — например, тотальная ядерная война. Если она случится, численность населения сократится в несколько сотен раз. Тогда все проблемы будут решены — в том смысле, что предмета для обсуждения вообще не будет, как и меня, и вас, и цивилизации в нынешнем виде.
Что еще почитать
Strongman или madman. Как тревоги, страхи, расстройства и фантазии Путина формируют мировую политику
