Иван Бунин
Wikipedia
Я не правый и не левый, я был, есмь и буду непреклонным врагом всего глупого, отрешённого от жизни, злого, лживого, бесчестного, вредного, откуда бы оно ни исходило.
Я не русофоб, невзирая на то, что имел смелость сказать о своём народе немало горьких слов, основательность коих так ужасно оправдала действительность… <…> и вообще невысокого мнения о людях, особенно же теперь, после всего того, что привёл Бог мне видеть за последние годы. <…>
И, наконец, ещё одно заявление: <…> я теперь, кое-что прочувствовав и продумав, имею истинно лютую ненависть и истинно лютое презрение к революциям, да и можно ли не иметь этих чувств в эти дни, <…> стоя у самого края адовой пропасти, куда сорвалась Россия и где так несказанно страдают сотни тысяч ещё живых, живых людей, гибнущих в слезах, в скорби, во тьме, в холоде, в голоде, среди пыток, расстрелов, кровных обид, вечных заушений и надругательств, под пятой торжествующих мерзавцев, извергов и хамов!
Иван Бунин (1919)
I
Шестнадцатого февраля 1924 года в Париже, в зале Географического общества, находящегося в доме № 184 на бульваре Сен-Жермен, состоялось собрание интеллектуальной элиты российской антибольшевистской эмиграции. Принявшие в нём участие интеллектуалы — в основном литераторы, филологи и богословы — обсуждали важнейшую тему, вынесенную в название мероприятия: «Миссия русской эмиграции». С речами выступили богослов, последний обер-прокурор Святейшего Синода Антон Карташёв, писатели Дмитрий Мережковский и Иван Шмелёв, литературовед и филолог Николай Кульман и некоторые другие культурно-общественные и религиозные деятели Русского Зарубежья.
Главным пунктом повестки собрания, его, можно сказать, гвоздём стало выступление писателя Ивана Бунина. Автор «Деревни» и «Суходола» произнёс получасовую патетическую речь, в которой рассуждал о том, есть ли у российской эмиграции действительно какая-то миссия, а если есть, то в чём она состоит.
Начал Бунин с утверждения, что ни он сам, ни подавляющее большинство его товарищей по несчастью не являются изгнанниками, то есть людьми, принудительно лишёнными права жить на родине, но принадлежат к категории именно эмигрантов — по-французски émigrer — тех, кто «так или иначе не приняли жизни, воцарившейся с некоторых пор в России, были в том или ином несогласии, в той или иной борьбе с этой жизнью и, убедившись, что дальнейшее сопротивление наше грозит нам лишь бесплодной, бессмысленной гибелью, ушли на чужбину». После чего, перейдя к заявленной теме, продолжил:
«Миссия — это звучит возвышенно. Но мы взяли и это слово вполне сознательно, памятуя его точный смысл. Во французских толковых словарях сказано: "Миссия есть власть (pouvoir), данная делегату идти делать что-нибудь". А "делегат" означает лицо, на котором лежит поручение действовать от чьего-нибудь имени. Можно ли употреблять такие почти торжественные слова в применении к нам? Можно ли говорить, что мы чьи-то делегаты, на которых возложено некое поручение, что мы предстательствуем за кого-то?
Цель нашего вечера — напомнить, что не только можно, но и должно. Некоторые из нас глубоко устали и, быть может, готовы, под разными злостными влияниями, разочароваться в том деле, которому они так или иначе служили, готовы назвать своё пребывание на чужбине никчёмным и даже зазорным. Наша цель — твёрдо сказать: подымите голову! Миссия — именно миссия, тяжкая, но и высокая — возложена судьбой на нас».
Развивая мысль, Бунин сообщил аудитории, что, по его данным, после узурпации власти в России большевиками в добровольной или вынужденной эмиграции оказалось три миллиона россиян. И что самый этот факт «одной своей численностью говорит о страшной важности событий, русскую эмиграцию создавших», однако «численность наша ещё далеко не всё», поскольку имеется «ещё нечто, что присваивает нам некое назначение». А это нечто «заключается в том, что поистине мы некий грозный знак миру и посильные борцы за вечные, божественные основы человеческого существования, ныне не только в России, но и всюду пошатнувшиеся».
Покончив с преамбулой, почётный академик Императорской Академии наук по разряду изящной словесности перешёл к анализу того, что, собственно, произошло в России начиная с 1917 года. Разразилась же там, по его представлению, натуральная катастрофа — страшнейшая по масштабам и чудовищная по последствиям. Задав себе самому сакраментальный вопрос: «Неизбежна была русская революция или нет?» — Бунин с полной убеждённостью себе же сам и ответил:
«Никакой неизбежности, конечно, не было, ибо, несмотря на все <…> недостатки, Россия цвела, росла, со сказочной быстротой развивалась и видоизменялась во всех отношениях».
И тут же кинулся в полемику со своими оппонентами — теми, кто считает иначе и утверждает, что революция всё-таки была неизбежна, «ибо народ жаждал земли и таил ненависть к своему бывшему господину и вообще к господам»:
«Но почему же эта будто бы неизбежная революция не коснулась, например, Польши, Литвы? Или там не было барина, нет недостатка в земле и вообще всяческого неравенства? И по какой причине участвовала в революции и во всех её зверствах Сибирь с её допотопным обилием природных богатств и отсутствием крепостных уз?»
Опровергнув этими риторическими вопросами аргументы своих противников, Бунин наконец перешёл к тому, ради чего, собственно, и поднялся в этот вечер на кафедру докладчика в зале Географического общества:
