Восточнонемецкие школьники салютуют портрету Сталина. Лейпциг, 1950 год. После ХХ съезда КПСС в ГДР, как и в Советском Союзе, с неохотой приступили к демонтажу культа личности политика
Фото: Wikipedia
Ещё Николо Макиавелли учил, что бывают государства, где подданные привыкли к неким свободам, а бывают классические деспотии. В первых сравнительно легко взять власть, но потом трудно править. Во вторых непросто стать правителем, зато потом можно делать всё, что заблагорассудится. Опыт ХХ века показывает, что эта модель весьма условна: и в самых недемократических режимах высшее руководство порой обнаруживало себя скованным в принятии многих решений.
В СССР так вышло после смерти Иосифа Сталина. Наследовавшие ему советские вожди не могли взять в толк, как лучше поступить с историческим наследством покойного диктатора. Сталинские методы управления государством выглядели слишком привлекательно, чтобы просто взять и отринуть их. Тем более, что ни о какой демократизации и отказе от коммунистической идеологии не могло идти и речи.
Однако и жить по-прежнему стремился мало кто. Работал инстинкт самосохранения: в элитах и бюрократии больше не хотели платить за карьерные ошибки свободой или жизнью. Кроме того, для сталинизма был нужен собственно Сталин, но никто из его преемников по своим личным качествам на эту роль не подходил. Вожди Политбюро и, прежде всего, лично Никита Хрущёв оказались между двух огней: по-старому жить они не желали, а безболезненно перейти на новый лад ещё не могли.
В известном смысле Сталин одержал над своими продолжателями посмертную победу — даже искреннее пытавшиеся осудить культ личности советские деятели оставались куда бо́льшими сталинистами, чем могли представить сами.
Хрущёвский шар у сталинистской лузы
7 марта 1963 года. Екатерининский зал московского Кремля. В советскую пору он официально назывался Свердловским и часто служил местом для государственных церемоний. Здесь проводили Пленумы ЦК КПСС, вручали правительственные награды, чествовали лауреатов Ленинских и Государственных премий.
В тот весенний день в Кремль свезли вполне достойных и талантливых людей: поэтов, писателей, живописцев, деятелей других искусств. Но из них едва ли кто рассчитывал на признание со стороны государства. Все прекрасно знали, что зимой прошлого года первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущёв начал свой странный Kulturkampf. 1 декабря 1962 фактический глава государства разгромил модернистскую выставку в столичном Манеже, а 17 декабря закрепил «победу» шельмованием неугодных художников в Доме приёмов на Ленинских горах.
Вторая встреча руководителей партии и правительства с творческой интеллигенцией в Кремле. На трибуне поэт Андрей Вознесенский, в президиуме Михаил Суслов, Леонид Брежнев, Никита Хрущев (держит кулак), 7 марта 1963 года
Фото: Александр Устинов / из архива Н. А. Устиновой
В Свердловском зале настал черёд позора для мастеров печатного слова. Первой жертвой Хрущёв выбрал 28-летнего поэта Андрея Вознесенского. Молодого литератора вывели на трибуну зала, за которой сидел «ареопаг» во главе с первым секретарём. Вознесенский задумывал начать речь примирительным полупоклоном властям. Мол, как и его любимый поэт Владимир Маяковский, он не член компартии, но также не представляет своей жизни, своей поэзии и каждого своего слова без коммунизма.
Однако Хрущёв прервал говорившего на полуслове, закатив безобразную истерику:
«Это не доблесть, товарищ Вознесенский. Почему вы афишируете, что вы не член партии? А я горжусь тем, что я — член партии и умру членом партии! [Бурные пятиминутные аплодисменты в президиуме и зале.] "Я не член партии". Сотрём! Сотрём! Он не член! Бороться так бороться! Мы можем бороться! У нас есть порох! Вы представляете наш народ или вы позорите наш народ?»
Выступление Вознесенского быстро превратилось в унижение. Хрущёв через слово перебивал и поучал поэта, тот в ответ неловко оправдывался и принуждённо заверял в своей полной лояльности советской власти. А собеседник, не дослушивая, предъявлял ему новые обвинения.
Никита Хрущёв в Манеже. 1 декабря 1962 года
Фото: ria.ru
Дальше первый секретарь подверг похожей проработке Роберта Рождественского и Василия Аксёнова — те скорее отмалчивались, им досталось уже меньше. Затем Хрущёв вспомнил про режиссёра Марлена Хуциева и своего давнего «любимца» скульптора Эрнста Неизвестного. Впавший в раж политик под новую волну аплодисментов прокричал:
«Никакой оттепели нет, для всех этих теперь настали самые жестокие морозы!»
По иронии, хрущёвского гнева в тот день миновал главный антисоветчик среди присутствующих — Александр Солженицын. На тот момент писатель ещё пытался творить в рамках советской системы и открытого антикоммунизма себе не позволял. Как раз встреча 7 марта 1962 года во многом убедила Солженицына в тщетности компромиссов с режимом:
«Этими встречами откатил нас Хрущёв не только позадь XXII съезда, но и позадь XX. Он откатил биллиардный шар своей собственной головы к лузе сталинистов. Оставался маленький толчок»
Похожие выводы после хрущёвского бенефиса в Свердловском зале для себя сделали едва ли не все зрители. Выросшие при Сталине люди молча приняли: да, диктатор предан земле, на карте не осталось его городов, а в школьных учебниках — панегириков в его адрес. Но вот сталинские методы управления обществом продолжили жить.
