ХХII зимние Олимпийские игры 2014 года стремительно уходят в историю. Еще соревновались на сочинских трассах и полях мужественные паралимпийцы, а девятый вал украинских событий уже смывал из памяти то, что предшествовало их выступлениям. Самое время задуматься – «что остается от сказки потом, после того как ее рассказали», поразмышлять о феномене невероятного долголетия памяти о московской Олимпиаде-80.

За тридцать с лишним лет эта память превратилась в культ, поддерживаемый в том числе людьми, которых в 1980 году еще не было на свете.

Всевозможные предметы с символикой тех Олимпийских игр (тоже, кстати, по номеру двадцать вторых, только летних) являются предметом трепетного коллекционирования, а если бы Олимпийский мишка работы Виктора Чижикова был допущен к участию в шоу «Имя Россия», он бы, несомненно, с разгромным счетом победил и Александра Невского, и самого товарища Сталина.

Материальной памяти об Олимпиаде-80, сохранившейся в окружающей нас предметной и архитектурной среде, был посвящен выставочный проект Кристины Романовой и Александра Цыркина «Олимпийская археология», экспонировавшийся в московском Сахаровском центре в дни сочинской Олимпиады. Тогда же в интерьере выставки состоялась дискуссия с участием культурологов Марии Рикитянской и Бориса Степанова и историков Ирины Карацубы и Натальи Самовер. Беседу можно посмотреть и послушать на сайте «Гоголь.ТВ». 

Поводом для разговора стали две изящные кофейные чашки с олимпийской символикой, извлеченные из постоянной экспозиции Музея Сахаровского центра, где они обычно являются частью инсталляции под названием «Диссидентская кухня». Не так-то эти чашки просты, как может показаться на первый взгляд! То, что в наше время воспринимается как банальная сувенирная продукция, – коммерческая и потому идеологически нейтральная, – в те годы было частью государственной пропагандистской кампании. Стоит представить себе эти чашки, маркированные символом московской Олимпиады, на одном столе с выпуском самиздатовской «Хроники текущих событий», подробно рассказывающим о бессудной высылке в Горький академика Сахарова, чтобы оценить внутренний драматизм того времени.

Олимпиада-80 неслучайно прошла в Москве. Сама идея провести Олимпийские игры в столице Страны Советов была детищем поздней оттепели, однако в 1969 году Международный олимпийский комитет высказался не в пользу Москвы. Вторая попытка принесла успех и опять благодаря своего рода оттепели – теперь уже глобальной. МОК проголосовал за Москву в 1974-м – в условиях, когда политика разрядки международной напряженности пришла на смену холодной войне, когда готовился заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, подписав который в 1975-м, Советский Союз впервые возьмет на себя международные обязательства в области прав человека.

Решение впервые провести Олимпийские игры в столице социалистической страны стало, конечно, авансом Советскому Союзу со стороны международного сообщества и знаком надежд, которые внушала всем разрядка. Надежды начали развеиваться довольно скоро. Положения Хельсинкского акта в части прав человека и основных свобод власти СССР не считали нужным соблюдать, присуждение Сахарову Нобелевской премии мира за 1975 год вызвало ярость политического руководства страны и волну клеветы и нападок на лауреата. Так начинался, пожалуй, самый драматический период истории правозащитного движения в нашей стране.

Страна, принявшая у себя ХХII летние Олимпийские игры 1980 года, оказалась совсем не тем Советским Союзом, который представлялся Международному олимпийскому комитету в 1974-м. Ввод войск в Афганистан в конце 1979 года развеял последние иллюзии.

Вместо того чтобы стать Олимпиадой надежд, московская Олимпиада-80 стала самой скандальной из послевоенных.

Резкое осложнение международной обстановки, пропагандистская война между Востоком и Западом, бойкот Олимпийских игр со стороны полусотни государств мира во главе с США, чьи атлеты традиционно были украшением летних олимпиад, – все это хорошо известно. Как известны и внутренние события, связанные с московской Олимпиадой: зачистки олимпийских городов – Москвы, Ленинграда, Киева, Минска, Таллина – от опасных и неблагонадежных элементов, всенародное прощание с умершим Владимиром Высоцким, вылившееся в 300-тысячную манифестацию в закрытом, стерильно-пустоватом городе, усиленная активность КГБ, появление в продаже невиданных западных продуктов питания, строительство впечатляющих олимпийских объектов.

В этом ряду стоит и повсеместное широчайшее распространение олимпийской символики. То не был привычный нам коммерческий промоушен. Советское государство воспринимало факт проведения в своей столице крупнейшего международного неполитического мероприятия как собственный выдающийся внешнеполитический успех. Задача монументализации этого события, которую оно перед собой поставило, по масштабам и архаичности замысла может быть сопоставлена только с аналогичными явлениями XVIII столетия.

Отсюда бесконечное множество металлических заборов с корявыми олимпийскими кольцами, бетонных балконных ограждений, лавочек, витражей, придорожных стел неясного назначения, украшенных символами Олимпиады, мозаичных панно и простодушных картинок, незатейливо выложенных цветным кирпичом на стенах жилых домов, клубов и заводских цехов, изображающих все те же кольца, факелы и Олимпийского мишку.


И по сей день потрепанные, но еще крепкие, они окружают нас, формируют визуальную среду городов и весей бывшего СССР. Московская Олимпиада как выдающееся историческое событие должна была запечатлеться в памяти нескольких поколений советских людей. Удивительно, но именно так и произошло.

Беспрецедентное по масштабам олимпийское строительство (78 новых олимпийских сооружений в одной Москве против шести в олимпийском Мюнхене (1972) и трех в олимпийском Монреале (1976)) стало мощным фактором городского развития, рассказывает Мария Рикитянская. Все эти сооружения продолжают функционировать. В подавляющем большинстве – по первоначальному назначению. Многие из них, такие как гостиница «Космос», аэропорт Шереметьево-2 или дворец спорта «Динамо» в Химках, мы сегодня вообще не воспринимаем как какие-то особые олимпийские объекты, настолько плотно они вросли и повседневную жизнь города. Это ли не успех? Это ли не предмет для законной гордости?

Строительная эпопея Олимпиады-80 начинает выглядеть несколько по-другому, если осознать ее вынужденный характер. В закрытой стране спортивная, культурная, гостиничная, транспортная инфраструктура отстала от мировых стандартов на многие десятилетия. Немудрено, что все, построенное ударными темпами ради восполнения острого недостатка, оказалось с благодарностью принято и интегрировано городом.

Но мы пользуемся не только олимпийскими объектами. В наших домах все еще в ходу купленные в те годы ковры, светильники, посуда и прочие товары длительного пользования. Когда-то появление этих предметов в семьях, не избалованных обновками, становилось событием, и мало кто обращал внимание на то, что вещи были отмечены знаками Олимпиады. Потребительская ценность вещей как таковых перевешивала их идеологическую нагруженность, замечает Наталья Самовер.

Сама Олимпиада стала для советского народа такой же желанной и приснопамятной обновкой. И дело было не только во временном приоткрытии страны, не только в зримом и осязаемом образе идеального будущего, явленном в виде современных олимпийских сооружений и палки финского сервелата на витрине до боли знакомого магазина.

Яростная политизация текущего момента не затронула немногочисленную кинопродукцию и песни на спортивную тему, созданные к Олимпиаде-80, и они отличались универсалистской, деидеологизированной и благородной образностью.

«Идея вражды и конкуренции в спорте, проходящая красной нитью в кинематографе и песнях сталинского и послесталинского времени, там отсутствует. Спорт представляется как некое автономное пространство, в котором нет войны, а есть спортивное соперничество, усилие, победа над собой. И в целом эта репрезентация Олимпиады лежит в духе тех тенденций, которые наметились в эпоху оттепели», – констатирует Борис Степанов.

В дни московской Олимпиады глубинный утопизм советской идеологии неожиданно вошел в резонанс с идеальными основами олимпийского движения – какими их задумал еще Пьер де Кубертен. Вряд ли труженики отдела пропаганды и агитации ЦК КПСС рассчитывали на такой эффект, но именно из этого резонанса, по-видимому, и родился олимпийский миф, который тридцать лет спустя продолжает одушевлять наших современников. Эта искренняя любовь к предмету пропаганды особенно отличает 1980 год от 2014-го.

«Добрая память о советском прошлом в очень значительной степени вызвана характерной для современных россиян тенденцией коллективного отказа от реальности, – полагает Ирина Карацуба. – Я не хочу видеть прошлое таким, как оно было; я хочу видеть его таким, чтобы мне было удобно жить в настоящем».

Обсуждение в Сахаровском центре строилось вокруг тезиса о том, что память о прошлом всегда является феноменом сегодняшнего дня. Избирательность памяти, ее способность по-новому окрашивать, перекомпоновывать, переосмысливать факты и явления минувших эпох гораздо больше говорит о жгучей современности, нежели о прошлом.

Живой, горячий исторический момент, образованный неразрывным, казалось бы, сплетением явлений, остывая со временем, распадается на отдельные нити. Будущее ткет из них свои узоры.

Материальные объекты, оторвавшись от породившего их реального контекста, начинают собственную жизнь. Они уже не столько что-то значат сами по себе, сколько становятся носителями смыслов, которые вчитываем в них мы – сегодняшние.

Мы чего-то хотим от этих вещей, потому что эти вещи давно уже ничего не хотят от нас. И это больше не разговор о 1980 годе, это разговор о 2014-м, о том, чего нам не хватает в сегодняшней жизни.